Нарта подскочила на колдобине, рванулась из-под Дигаева, и тот едва удержался на ней, вцепившись в боковину белыми от напряжения пальцами. Собаки, бешено загребая лапами, тянули вверх нарту, съезжающую в полынью, и Дигаев непроизвольно замычал от страха, по это не помешало ему отметить, какими глубокими порезами въелась ременная упряжь в тощие собачьи тела, напрягшиеся в непосильной работе.

— Поть-поть! — подбадривал их Беспалый, соскочив с нарт и подсобляя псам. — Ты чего это так побледнел? — удивился он, глянув на Дигаева. — Потри лицо снегом, а то еще замрешь, чего доброго, возись тогда с тобой. Слабоват ты, оказывается, паря, чую, не наших, не крестьянских кровей.

— Ранение сказывается, — соврал Дигаев. — Воевать — это тебе не в охотничьей избе в носу ковырять, — съязвил он.

Но Беспалый оспаривать его злую шутку не стал:

— Верно, нелегко еще нашим война дается. Но после Сталинграда ничего не страшно, теперь погоним немца до Берлина прямым ходом. Я вот, думаешь, чего сейчас здесь, а не в тайге? Под призыв попал. После похорон собираюсь в войска, вот так.

— Да какой из тебя вояка? — мстил Дигаев за недавний упрек в трусости. — Ты ведь и шага воинского не осилишь.

— Это ничего. Зато я в снайпера сразу подамся, мне это дело привычно. Нашлепаю их, как белок на промысле, пускай знают, как к нам приставать.

— За каким чертом тебе воевать, скажи по совести? — не сдержался Дигаев. — До Сибири германцы все равно не доберутся — далеко, а чего тебе до остальных? Сиди себе на охотничьем участке и радуйся белу свету.

— Это как тебя понимать? Дезертировать, что ли, мне предлагаешь? Значит, пускай мою землю всякие фрицы топчут, а я в тайге отсиживаться буду?

— А какая тебе разница. Советская ли власть, немецкая ли? Один черт, тебе кому-то подчиняться надо и налоги выплачивать. А при немцах, может, хозяином станешь. Вон сколько при царе в Сибири крепких хозяев было.

Беспалый недоверчиво поглядел на Дигаева:

— Ты это что, серьезно?

— Почему бы и нет?

— А ну пошел, гнус пакостный, с моей нарты! — закричал вдруг Беспалый и легко, одним движением плеча сбросил того на лед. — Я его, понимаешь, как человека везу, а он меня на что подбивает! Он развернулся и стеганул по Дигаеву остолом, которым погонял собак.

— Поть-поть! — зло прикрикнул он на собак.

— Стой, стой, Беспалый! Да ты что! Я же пошутил, я проверить тебя хотел, наш ты человек или нет! — задыхаясь от бега, от страха остаться на реке, где на каждом шагу его подстерегала смертельная опасность, кричал Дигаев. — Я же сам с фронта, раненый, изувеченный, а ты меня здесь бросаешь…

Услышав последние его слова, Беспалый затормозил остолом, отчего нарты заюлили из стороны в сторону, а на льду остался глубокий, прерывистый след от металлического наконечника.

— А если фронтовик, чего же ты так проверяешь, паря? Ну, ты даешь, а ведь чуть тебя еще пару раз не отходил, как сволочь последнюю. У тебя что, и докумет есть, что ты с фронта?

— А как же, а как же, Степа! Хочешь, покажу сейчас, хочешь, как до берега доберемся.

— Ладно, я тебе верю, только ты мне больше таких проверок не устраивай. Злость глаза застлала, чего это, думаю, он со мной о царе, о немцах беседы ведет. Я к такому не привык.

— Фу, Степа, тебе перед армией еще бы выдержке поучиться, Вдруг ты во фронтовую разведку попадешь? Там нужно уметь выслушать, сдержать себя, на провокацию не поддаться, а если сразу же кулаками размахивать начнешь, так и себя раньше времени раскроешь, и товарищей подведешь. Это же тебе не драку у пивной в Якутске устраивать. Расстроил ты меня как, Степа, враз раны заныли. Дай спирту глотнуть чуток. — И, не вспоминая больше ни о чахоточном брате Беспалого, ни о брезгливости, Дигаев наскоро обтер горлышко бутылки и, обжигаясь, жмуря глаза, сделал несколько долгих глотков. Захватив рукой кусок рыхлого, заледенелого снега, он затолкал его в рот и только тогда вдохнул воздух, поморщился, сокрушенно качая головой; это надо же, из-за своего языка едва не остался один-одинешенек в этом угрюмом и опасном белом пространстве.

— Ну, полегчало? — с пониманием поинтересовался Беспалый. — А ты в каких войсках служил?

— В кавалерии, Степан, в кавалерии, в специальной, в засекреченной части, о ней, видишь ли, мало кто знал. Нам задания поступали с самого верху. А ты меня остолом, змей такой.

— Ладно, не бранись, кто ж тебя знал. Я с детства вспыльчивый, как вижу какую несправедливость, так не могу себя сдержать.

Беспалый заметил, что одна из собак хитрит, совсем не тянет свою лямку, и ловко запустил в нее остолом, отчего пес взвизгнул и заметно налег на постромки, разделяя труд товарищей. А Беспалый, подхватив с земли упавший остол, подбодрил упряжку криком.

— Ты, паря, заметил, как тот пес, с белым пятном на ухе, старается отлынивать от работы, перекладывая ее на собратьев? Но как только ему достанется пару раз остолом, так умнеет на глазах. Вот такого паршивого пса в любой артели найти можно, и уговорами на него не подействуешь, ему вздрючка нужна.

— Намекаешь на что или к слову?

— Какие намеки, паря, мне на фронт, а тебе теперь в тылу нужно будет оборону крепить. Не думал еще, куда на работу, аль уже пристроился к делу?

— Думаю, на курсы бухгалтеров поступить. Или в милицию подамся, как думаешь, примут?

— Как не примут? Захочешь, так примут, но лучше бы тебе в милицию не ходить, парень.

— Это почему же мне туда пути заказаны?

— Ты не обижайся, но глаза у тебя не добрые, злые. Может быть, это от ранения, в себя еще не пришел, а может быть, таким и родился, кто его знает. В милиции, особенно в наше время, когда везде горе, нужно к людям в душе сострадание иметь, стараться понять каждого: что толкает его на грех, как ему помочь, предостеречь и только потом наказывать. Я вот такого пса белоухого уж как ни крутил в упряжке, все места он у меня перепробовал, и кормил его отдельно, вдруг, думаю, мало ему, ослаб, потому не тянет. А как убедился, что ленив он не в меру, так и к наказанию приступил. Так то пес, а человека понять труднее. Иной раз он, может, от тоски в драку лезет, так ты ему отлуп дай и попробуй выковырнуть у него занозу, поговори по душам. Так ты не сможешь, жестокий ты мужик, иди лучше на курсы бухгалтеров.

— Подумаю над твоим советом, Степан, а пока дайка бутылку, я за курсы бухгалтеров выпью глоток.

Еще несколько раз Дигаев прикладывался к бутылке, пока не осталось в ней жидкости лишь на донышке. Зато не крутило больше его душу от страха перед коварной дорогой, не боялся уже ни полыньи, ни трещины во льдах. Спирт придал храбрости, но и ловкости заметно поубавилось, поэтому все чаще Беспалому приходилось поддерживать Дигаева в рискованные моменты, заботясь не только о дороге, о собаках и нарте, но и о пассажире, которого заметно развезло.

Солнце приблизилось уже к краю окоема, сделалось большим и не таким ярким. Из воды, скопившейся на подтаявшем сверху матером льду или проникшей через трещины, появился наслуд — тоненький, свежий ледок. Собаки лапами пробивали его и до крови царапали подушечки лап. И вскоре, оглянувшись назад, можно было увидеть длинные окровавленные цепочки собачьих следов. Беспалый все чаще и чаще вскакивал и, ухватившись за ремень, тянул нарты вместе с собаками.

— Отчего кровь? — пьяно поинтересовался Дигаев и, не дождавшись ответа, одобрил. — Правильно, так их, тварей, пускай поживее бегут.

— Нет, — задумчиво повторил Беспалый уже с полчаса назад высказанную мысль, — нельзя тебе в милицию, никак нельзя. А вот братка мой где угодно мог работать. Он ведь и туберкулезом заболел перед войной из-за своей доброты, паря. Геологи у них в районе осенью заблудились. Не вышли в назначенное время, хоть плачь. Поискали их поблизости, радиограммы по округе дали, никто не признается, что видел их. А братка мой подговорил еще двух старателей, да и подался с ними в тайгу, к тому месту, где геологи должны бы быть. И нашел ведь одного из них! Вывел к якутам в кыстык, это у них так зимний дом называется, — пояснил Беспалый, — а второй все таки пропал. Вот тогда же братка промерз до того, что вскорости у него и началась чахотка. А кто его заставлял этих геологов искать, если уже и их начальники успокоились? Братка тогда уже из школы ушел и комсомолом заправлял. Вот и сидел бы себе в теплом кабинете, писал бы распоряжения за столом, покрытым кумачом, нет — он в тайгу. Как думаешь, правильно он поступил? Молчишь? Ну и правильно, а то еще ляпнешь что, так опять тебя остолом учить придется, — согласился Беспалый, глядя на дремлющего в пьяном забытьи Дигаева, и продолжал рассказывать вроде бы для себя: — А брату в больнице пришлось долго лежать, потом в родные края насовсем перебрался с женой и ребятенком. В школе работал. Не могу, говорит, на пенсии сидеть, когда весь народ воюет. Вот оно как, паря.