Час спустя они предстали перед глазами обеспокоенного портье. Оценив внешний вид визитеров, он поспешил поскорее стащить с головы красный колпак– никакого сомнения в том, что он надевал его только из предосторожности, – и удрученно улыбнулся: обитатели комнат отсутствуют, в чем уважаемые месье могут убедиться. В самом деле, ни в одном из окон на элегантном фасаде этого особняка, возвышающегося в глубине апельсинового сада, не было видно света.

– Они вышли? – спросил Энгуль.

– Вовсе нет! Они уехали в деревню. После таких тревожных дней, которые мы пережили на прошедшей неделе, а лучше сказать, из-за дурных слухов, милорд предпочел их увезти. Уже дней пять тому назад, как он увез их вместе с их горничными и маленьким мальчиком. И я не могу вам сказать, когда они вернутся.

Гийом был в отчаянии. Поначалу– показавшееся бесконечным путешествие в дилижансе– он ненавидел этот вид транспорта, в котором приходилось многие часы сидеть в скрюченном положении и задыхаться в тесноте, среди незнакомых попутчиков и их багажа, его ноги страдали от этого сильнее, чем от верховой езды, а теперь – упереться носом в закрытую дверь? Где теперь искать Мари-Дус и сына? Одному Богу известно, куда этот гадкий англичанин мог их отвезти! Он почувствовал себя опустошенным и усталым.

Пора было уходить, но Жозеф, которого это известие не так обескуражило, как его друга, достал из кармана монету и, держа ее кончиками пальцев, спросил напоследок:

– Вы случайно не знаете, где они могут быть?

– Конечно, знаю, месье! – ответил портье, сразу просияв. – Эти дамы никогда не скрывают от меня свое местонахождение. Они сейчас в Руэле, в замке Мальмезон, который принадлежит одному из друзей милорда.

Из глубины пропасти Тремэн взлетел к солнцу надежды. Мари-Дус у Лекульте, который ему, Гийому, был в большей степени близок, чем какому-то англичанину, об этом невозможно было и подумать, но это – замечательно! Уже завтра он будет рядом с ней! В свою очередь он также протянул монету портье, который от неожиданной радости забыл святые революционные принципы и с благоговением принял ее.

– А сейчас пойдем спать, – заключил Тремэн. – Мне необходимо отдохнуть хотя бы несколько часов! С утра мы займемся поиском лошадей.

Несмотря на свои тесные связи с банкиром, Гийом никогда не гостил у него в Мальмезоне: раньше он всегда приезжал в Париж ненадолго, был занят делами и на визиты ты времени никогда не хватало. Это огорчало супругов дю Молей, имевших основания гордиться своим домом, – несомненно, он был одним из самых красивых в пригороде Парижа. Поэтому, когда солнечным утром следующего дня Тремэн вместе со своим верным другом открыли калитку решетчатой ограды, окружавшей длинный дом под шиферной крышей, вокруг которого был разбит парк с аккуратными аллеями и подстриженными лужайками, по ним змеились ручейки, собираясь в озерцо, где на малюсеньком островке росли кудрявые вербы, они имели самый радушный прием.

– Какой приятный сюрприз! – воскликнул банкир, поспешив к Тремэну и крепко, как брата, обнимая его. – Когда же вы приехали, Гийом?

– Только вчера…

– Почему вы меня не предупредили? Я бы послал за вами свою коляску! Эти почтовые лошади недостойны вас!..

– И я был бы этому очень рад: мой конюшни пусты из-за этих погромщиков из Валони. Пришлось трястись в дилижансе!

– И напрасно!.. Но вот вы, наконец, здесь, и это самое главное! Вы погостите у нас несколько дней, не так ли? В Париже сейчас жить невозможно… Посмотрите, а вот и моя жена, и с нею – аббат Делиль…

– Аббат? У вас? В такое время? «Конституционный», надеюсь?

– Вовсе нет! Но он не священник. Накануне революции он извлекал свои доходы из множества аббатств, поэтому мы его так и зовем, а на самом деле он – поэт, звезда салона мадам дю Молей. Разве вы не читали его «Сады, или Искусство украшать природу»?

– Боже мой! Нет, но мы ведь провинциалы, мы – другие…

– И сам не стыдно? Он член Академии…

Встреча с хозяйкой дома была если и менее экспансивной, то не менее теплой. Софи-Женевьева Лекульте в свои сорок лет была все еще очень мила, несмотря на то, что жиз-ценные огорчения наложили на резко очерченные черты ее лица отпечаток некоторой суровости, присущий вообще умным людям. Своих детей она любила безумно. Необыкновенно женственно и грациозно мадам дю Молей протянула свою руку Гийому, машинально улыбнулась адвокату, которого он представлял присутствующим, и заявила, что пойдет готовить комнаты для гостей…

Тремэн запротестовал, сказав, что он не хотел бы причинять хлопот своим друзьям и приехал с простым визитом…

– Какая жестокость! – возмутилась мадам дю Молей. – Наш дом наполовину опустел! Все друзья разъезжаются один за другим. Недавно уехала мадам Виже-Лебрен, она – замечательный художник, а теперь и наш дорогой аббат тоже собирается нас покинуть…

Аббат – человек неопределенного возраста, скорее урод, чем красавец: худосочный, дряхлый, но с искрящимися живыми глазами, – неожиданно рассмеялся:

– Я не желал бы лучшего, чем остаться у вас навсегда, но на меня уже косо смотрят! Хотя я и взываю повсюду, что никогда не давал обет, что я даже был женат, но напрасно, мне бросают в лицо это слово, которое вы только что так нежно произнесли, мой милый друг… Но музы вас не оставят! С вами будет несравненная мисс Вильямс…

Удар веера по руке наказал его за злую шутку.

– Ваш талант мог бы сделать вас снисходительнее к юной девушке, а вы заставили ее спасаться бегством. Она пошла собирать цветы… Но, может быть, мы все-таки вернемся? Наши гости, наверное, хотят отдохнуть и переодеться…

И повернувшись так, что ее просторное белое платье из муслина всколыхнулось на ветру, она взяла Делиля под руку и пошла с ним к дому. Ее муж пригласил гостей следовать за ними, но Тремэн задержал его:

– На одну минуту, пожалуйста, Жан-Жак! Я только что услышал, что у вас здесь гостит некая мисс Вильямс, и мне бы хотелось знать, не приехала ли она в сопровождении одной дамы… которая дорога мне. Дело в том, что именно в поисках ее я сюда и прибыл.

Несмотря на свой тяжелый, неуклюжий и даже заурядный облик, банкир не лишен был интуиции и нежности чувств. По голосу своего друга он догадался, что шутка тут будет неуместна, и он сдержал улыбку:

– Вы знакомы с этой очаровательной леди Мэри? Как это странно!

Ее имя было произнесено на английский манер, что было неприятно Гийому, но он вспомнил: банкир был страстно влюблен в моду и обычаи Англии.

– Странно как раз то, что ее фамилия не привлекла вашего любопытства, петому что она у нас совпадает почти буква в букву. Дело в том, что леди Тримэйн – моя свояченица.

Светлые брови на удивленном лице Лекульте взлетели кверху.

– Мне кажется, вас ввели в заблуждение, мой друг. У нас нет леди Тримэйн. Вы полагаете, что я мог бы поразиться сходству и что…

– Вот и она! – воскликнул Жозеф.

На некотором расстоянии от мужчин в глубине тенистой платановой аллеи медленно шла женщина, склонившись над книгой и держа в руке зеленую веточку. Эта веточка представляла собой одну из милых вольностей, о которой заботливая хозяйка дома всегда предупреждала своих гостей и сама также пользовалась этим приемом: если, прогуливаясь по саду и погрузившись в чтение или размышляя о чем-нибудь сокровенном, вы не хотели, чтобы вас беспокоили, надо было сорвать зеленую веточку и держать ее в руках. Мари медленно, с утонченной грациозностью продвигалась по аллее, складки ее черного шелкового платья слегка колыхались, на ее плечи была накинута белая шаль из воздушного муслина.

Сердце Гийома дрогнуло, и он бросился вслед за ней, не дожидаясь, что скажет банкир, но Жозеф его перехватил:

– Нет, остановись! Я напоминаю тебе, что она думает, что ты умер. Надо прежде подготовить ее…

И он побежал к молодой женщине, которая, заметив его, вскрикнула от удивления и, нечаянно выронив книгу и веточку, протянула ему руки, приветливо улыбаясь. Чтобы не смущать своего друга, Гийом спрятался за круглой кроной апельсинового дерева, установленного в кадушке рядом с тропинкой, но так, чтобы не терять их из виду. Лекульте машинально последовал его примеру. Он не мог понять, что происходит, но по напряженному выражению лица своего друга он предчувствовал драму. Вдалеке Жозеф и Мари продолжали неторопливо идти вдоль аллеи, адвокат осторожно придерживал под руку свою даму. Они приближались к партеру, ограниченному расположенными в ряд апельсиновыми деревьями в кадках. Говорил Жозеф, а Мари слушала его, наклонив голову. Блестящая копна ее пышных волос показалась Гийому светлее, чем раньше. Он также заметил, что радостное лицо ее теперь омрачилось морщинами глубокой печали, легкими, но четкими. Она похудела, впрочем, может быть, это черное платье делало ее тоньше? Как бы там ни было, но никогда раньше она не казалась ему такой трогательной, никогда раньше он ее так не любил. Вдруг он услышал, как она вскрикнула: