- Почему же не может быть? - с явно деланным равнодушием спросила Арабелла.
Но Уэйд не заметил и этого странного спокойствия ее голоса.
- Да, да, - кивнул он, думая о своем. - Конечно, вы могли его знать.
А что же он собой представляет, по вашему мнению?
- В те дни я уважала его, как глубоко несчастного человека.
- Вам известна его история?
- Он рассказал ее мне. Поэтому-то я и ценила его за удивительную выдержку, с какой он переносил свое несчастье. Однако после того, что он сделал, я уже почти сомневаюсь, рассказал ли он мне правду.
- Если вы сомневаетесь в несправедливости по отношению к нему со стороны королевской комиссии, судившей мятежников Монмута, то все, что вам рассказал Блад, соответствует действительности. Точно выяснено, что он не принимал участия в восстании Монмута и был осужден по такому параграфу закона, которого мог и не знать, а судьи расценили его естественный поступок как измену. Но, клянусь честью, он в какой-то мере отомстил за себя.
- Да, - сказала она едва слышно, - но ведь эта месть и погубила его. - Погубила? - рассмеялся лорд Уэйд. - Вряд ли вы правы в этом. Я слыхал, что он разбогател и обращает испанскую добычу во французское золото, которое хранится им во Франции. Об этом побеспокоился его будущий тесть д'Ожерон.
- Его будущий тесть? - переспросила Арабелла, и глаза ее широко раскрылись от удивления. - Д'Ожерон? Губернатор Тортуги?
- Он самый, - подтвердил лорд. - Как видите, у капитана Блада сильный защитник. Должен признаться, я был очень огорчен этими сведениями, полученными мной в Сен-Никола, потому что все это осложняет выполнение задачи, которую мой родственник лорд Сэндерленд поручил решить вашему покорному слуге. Все это не радует меня, но это так. А для вас, я вижу, это новость?
Она молча кивнула головой, отвернулась и стала смотреть на журчащую за кормой воду. Но вот заговорила снова, и голос ее опять звучал спокойно и бесстрастно:
- Мне трудно во всем этом разобраться. Но, если бы это было правдой, он не занимался бы сейчас корсарством. Если он… если бы он любил женщину и хотел на ней жениться и если он так богат, как вы говорите, то зачем ему рисковать жизнью и…
- Вы правы. Я тоже так думал, - прервал ее сиятельный собеседник, пока мне не объяснили, в чем тут дело. А дело, конечно, в д'Ожероне: он алчен не только для себя, но и для своей дочери. Что же касается мадемуазель д'Ожерон, то мне рассказывали, что это дикая штучка, вполне под стать такому человеку, как Блад. Удивляюсь, почему он не женится и не возьмет ее на свой корабль, чтобы пиратствовать вместе. Нового в этом для нее ничего не будет. И я удивляюсь терпению Блада. Он ведь убил человека, чтобы добиться ее взаимности.
- Убил человека? Из-за нее? - Голос Арабеллы прервался.
- Да, французского пирата, по имени Левасер. Француз был возлюбленным девушки и сообщником Блада в какой-то авантюре. Блад домогался любви этой девушки и, чтобы получить ее, убил Левасера. История, конечно, омерзительная. Но что поделаешь? У людей, живущих в этих краях, иная мораль…
Арабелла подняла на него мертвенно-бледное лицо. Ее карие глаза сверкнули, когда она резко прервала его попытку оправдать Блада:
- Да, должно быть, вы правы. Это мир иной морали, если его сообщники позволили ему жить после этого.
- О, почему же так? Мне говорили, что вопрос о девушке был решен в честном бою.
- Кто это сказал вам?
- Некий француз, по имени Каузак, которого я встретил в портовой таверне Сен-Никола. Он служил у Левасера лейтенантом и присутствовал на дуэли, в которой был убит Левасер.
- А девушка была там, когда они дрались?
- Да. Она тоже была там, и Блад увел ее после того, как разделался со своим товарищем корсаром.
- И сторонники убитого позволили ему уйти? (Он услыхал в ее голосе нотку сомнения.) О, я не верю этой выдумке и не поверю никогда!
- Уважаю вас за это, мисс Бишоп. Я тоже не мог поверить, пока Каузак не объяснил мне, как было дело.
- Все мы сожалеем о смерти человека, которого мы уважали. Когда-то я относилась к нему, как к несчастному, но достойному человеку. Сейчас… - по губам ее скользнула слабая, кривая улыбка, - сейчас о таком человеке лучше всего забыть. - И она постаралась тут же перевести беседу на другие темы.
За короткое время дружба Арабеллы Бишоп с лордом Уэйдом углубилась и окрепла. Способность вызывать такую дружбу была величайшим даром Арабеллы. Но вскоре произошло событие, испортившее то, что обещало быть наиболее приятной частью путешествия его светлости.
Это приятное путешествие сиятельного лорда и очаровательной девушки нарушил все тот же сумасшедший испанский адмирал, которого они встретили на второй день после отплытия из Сен-Никола. Капитан «Ройял Мэри» был смелым моряком. Его сердце не дрогнуло даже тогда, когда дон Мигель открыл огонь. Высокий борт испанского корабля отчетливо возвышался над водой и представлял такую чудесную цель, что английский капитан решил достойно встретить нежданного противника. Если командир этого корабля, плававшего под вымпелом Испании, лез на рожон - ну что же, капитан «Ройял Мэри» мог удовлетворить его желание. Вполне возможно, что в этот день разбойничья карьера дона Мигеля де Эспиноса могла бы бесславно окончиться, если бы удачный выстрел с «Милагросы» не взорвал пороха, сложенного на баке «Ройял Мэри». От этого взрыва половина английского корабля взлетела на воздух еще до начала боя. Как этот порох очутился на баке никто никогда не узнает: храбрый капитан не пережил своего корабля и, следовательно, не смог произвести надлежащего расследования.
В одно мгновение «Ройял Мэри» была изуродована, потеряла управление и беспомощно закачалась на воде, а ее капитан и часть команды погибли. И прежде чем оставшиеся в живых английские моряки могли прийти в себя, испанцы уже взяли корабль на абордаж.
Когда дон Мигель как победитель вступил на борт «Рояйл Мэри», Арабелла Бишоп была в капитанской каюте, а лорд Джулиан пытался успокоить и ободрить ее заверениями, что все окончится благополучно. Сам Джулиан Уэйд чувствовал себя не очень спокойно, а лицо его было несколько бледнее обычного. Нельзя, конечно, сказать, что он принадлежал к числу трусов. Но мысль о рукопашном бое неведомо с кем в качающейся деревянной посудине, которая в любую минуту могла погрузиться в морскую пучину, была весьма неприятной для человека, довольно храброго на суше. К счастью, мисс Бишоп не нуждалась в том слабом утешении, которое мог ей предложить лорд Уэйд. Конечно, она тоже слегка побледнела, ее карие глаза стали немного большими, нежели обычно. Но девушка хорошо владела собой и, склонившись над капитанским столом, сохраняла в себе достаточно самообладания, чтобы успокаивать свою перепуганную мулатку-горничную, ползавшую у ее ног. Дверь распахнулась, и в каюту вошел дон Мигель, высокий, загорелый, с орлиным носом. Лорд Джулиан быстро повернулся к нему, положив руку на эфес шпаги.
Однако испанец, не тратя слов, перешел к делу.
- Не будьте идиотом! - сказал он резко. - Ваш корабль тонет.
За доном Мигелем стояли несколько человек в шлемах, и лорд Джулиан мгновенно оценил обстановку. Он выпустил эфес шпаги, и клинок мягко скользнул в ножны. Дон Мигель улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и протянул к шпаге руку.
- С вашего разрешения, - сказал он.
Лорд Джулиан заколебался и взглянул на Арабеллу.
- Я думаю, что так будет лучше, - сказала она с полным самообладанием.
Его светлость передернул плечами и отдал свою шпагу.
- А сейчас идите на мой корабль, - сказал им дон Мигель и вышел из каюты.
Никто и не подумал отклонить это приглашение, высказанное в повелительной форме. Во-первых, испанец обладал силой, чтобы заставить их; во-вторых, было бессмысленно оставаться на тонущем корабле. Они задержались здесь еще на несколько минут только для того, чтобы Арабелла успела собрать кое-какие вещи, а лорд Уэйд - схватить свой саквояж с документами.