- Позовем Курама, - сказал сэр Джордж. Курам выслушал молча план белых.
- Хорошо! - ответил он, - Курам будет зорко смотреть, и товарищи тоже… Но хитрость Коренастых неисчерпаема. И всегда нужно опасаться побега. Вот что я только что нашел.
Он показал пучок фиговых листьев, связанных стебельками травы; у некоторых были оторваны края, другие продырявлены симметрично.
- Один из пленников уронил этот знак у кустарника… И это заставляет призадуматься. Почему бы их не убить? - вздыхал Курам, поднимая руки к лицу.
Надзор усилился. Весь день пленных держали с закрытыми лицами. Ночью в их палатке ставили стражу, а выпуская погулять, спутывали ноги. Но, невзирая на все предосторожности, они были предметом постоянного беспокойства.
Сквозь маску бесстрастия Айронкестль, Филипп и Мюриэль стали улавливать мелькавшее в глазах коварство, в легком содрогании рта или ресниц читать их ненависть и их надежды. Когда их лишили возможности шпионить в продолжение целого дня, они стали проявлять бешеную злобу. Вся их поза выражала скрытую угрозу, а самый несдержанный из них бормотал какие-то слова, в которых легко было угадать ругательства…
Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.
- Ну, - спросил однажды вечером Филипп Курама, - они все еще говорят со своими?
- Говорят, - серьезно ответил Курам. - Они слушают и отвечают.
- Но каким образом?
- Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон… А отвечают посредством земли.
- А разве вы не стираете их знаков?
- Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!
Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде… На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.
- Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, - сказал он. - И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Лауры, у замка Шам-бор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.
- Почему страшная? - спросила Мюриэль.
- Здесь все ночи страшные. В этом - мрачное обаяние природы.
- Это правда! - прошептала молодая девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах пифона. - Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.
- Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!
- Мы видели Начало, о котором говорит Библия.
Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой - свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, применяясь к обстоятельствам.
- А кроме того, - с некоторой робостью продолжал он, - здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки- человеческие жилища, наши вечерние огни - домашний очаг. Вы - символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы - наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.
Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.
- Не нужно преувеличивать, - сказала она. - Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.
- Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если б вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!
- Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, - прошептала она. - Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.
Она стала напевать:
- Мигай, мигай, маленькая звездочка, О, что ты такое!
- Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…
Вдруг она остановилась, обернулась, и оба увидели пробирающегося ползком мимо костров и бросившегося в озеро Коренастого.
- Это один из наших пленников! - воскликнул Филипп.
Курам, два негра и сэр Джордж уже бежали вдогонку. Они остановились, устремив глаза на водную равнину. Там копошились пресмыкающиеся, гады, рыбы, но ни одной человеческой фигуры не было видно.
- Лодки! - приказал Гертон.
В одну минуту разборные лодки были готовы, и два отряда, одетые в свои доспехи, двинулись по озеру. Но все поиски были напрасны: пленник или скрылся, или утонул.
Было непонятно, каким путем Коренастый бежал, так как он был связан, и палатка с пленными бдительно охранялась двумя часовыми.
- Видите, господин! - сказал Курам по возвращении лодок.
- Вижу, - печально ответил Айронкестль, - что ты был прав: этот Коренастый оказался хитрее нас.
- Не только он, господин. Его освободило их племя.
- Племя? - насмешливо воскликнул Гютри.
- Племя, господин. Оно доставило орудие, чтоб разрезать веревки… и, может быть, жгучую воду.
- Что это за жгучая вода? - спросил с тревогой Гертон.
- Это вода, которая выходит из земли, господин… Она жжет траву, деревья, шерсть и кожу. Если Коренастые налили этой воды в углубление какого-нибудь камня, она могла помочь пленному.
- Посмотрим!…
Но пол палатки не обнаружил никаких следов какого-либо едкого вещества.
- Курам любит рассказывать басни! - проворчал Гютри.
- Нет, - сказал сэр Джордж, - вот здесь обрывок веревки, явно обгорелый.
- Нет! - отрицательно -покачал головой Гертон, продолжавший осматривать кусок веревки. - Это сожжено не огнем.
- Тогда почему же они так медлили воспользоваться этой проклятой жидкостью?
- Потому что жгучую воду нелегко достать, господин, - ответил Курам, слышавший вопрос. - Можно идти целые недели и даже месяцы, и не встретить ее.
- Напрасно мы не взяли с собой собак, - заметил Филипп.
- Тогда нужно было бы ждать, пока их доставят с Антильских островов или из Вера-Крус, а у нас не было времени.
- Выдрессируем шакалов, - полушутя-полусерьезно предложил Гютри.
- Я предпочел бы довериться горилле, - возразил Айронкестль. - Коренастых она особенно ненавидит.
- Это правда, господин, - вмешался Курам. - Бессловесный человек - враг Коренастых.
- А ты считаешь, что его можно выдрессировать?
- Тебе можно, господин, но только одному тебе!…
Гертон принялся за дрессировку гориллы. В первые дни, казалось, ничто не могло пробить гранитный череп. Когда гориллу сводили с Коренастыми, ее охватывало сильное возбуждение, от которого она вся дрожала; расширившиеся зеленоватые глаза метали молнии и выражали свирепую ярость. Но несколько дней спустя что-то как бы вспыхнуло в сознании животного, подобно внезапно распускающимся тропическим цветам. А еще некоторое время спустя животное, казалось, окончательно поняло, что оно должно следить за пленными.
Оно садилось на корточки перед их палаткой, обнюхивало, осматривалось кругом. И вот однажды Курам подошел к сидящему у огня Гертону и сказал:
- Господин, бессловесный человек почуял Коренастых. Они близко.
- Все на местах?
- Да, господин. Но нападения нечего бояться.
- Так чего же еще?
- Не знаю. Нужно следить за припасами, за пленными и за землей.
- За землей? Почему?
- Коренастые знают пещеры, вырытые их предками… Гертон понял, что хотел сказать негр, и, погрузившись в свои мысли, направился к горилле. Та была страшно возбуждена, прислушивалась и принюхивалась, шерсть на макушке ее черепа вздымалась.