Я остановился в дверях.

— Здорово, Игорек, — бросил мне Феликс, все еще хмурясь. — Вот, женщина-фотокор, виданное ли дело! Прислали, понимаешь, на стажировку.

Женщина-фотокор совсем, похоже, не была напугана Феликсовым разносом. Наоборот, она улыбалась. На вид ей было года двадцать три, не больше. Мальчишеская фигура и одевается по-мальчишески: джинсики, куртка на молнии. Личико мелкое, с остренькими чертами, а глаза большие и серые, стрижена коротко. Короче, осмотром я остался доволен. Я решил, что мне сейчас самое время обращать внимание на молоденьких женщин. Пусть даже фотокоров.

Феликс презрительно бросил фотографии в общую кучу и повернулся ко мне:

— Что нового? Я замялся. Меня смущало присутствие посторонних.

— Как тебе сказать… — начал я. — Помнишь, у тебя за шкафом стояла раньше такая раскладушка, она еще жива?

Феликс радостно хлопнул меня по спине:

— Опять тебя Нинка выгнала? Ну хоть на этот раз окончательно?

Я укоризненно посмотрел на него. Все-таки есть что-то неприличное в том, что жена выставляет тебя за дверь.

— А, ерунда! — Феликс — холостяк с большим опытом. Он говорит, что женится на той, которая объяснит ему, зачем вообще надо жениться. — Вот тебе ключ, где что лежит, ты знаешь. Будешь в городе, купи какой-нибудь жратвы.

Из комнаты Громова я вышел, унося с собой два убеждения. Первое: мужская дружба — великая вещь. И второе: сероглазого стажера отдали стажироваться не туда, куда следовало.

Навстречу мне по коридору шла, тяжело ступая, секретарша редактора Нора Яковлевна. Это не женщина, а дворец. Посторонние, попав к нам впервые, принимают ее за начальство. Она пережила одиннадцать главных редакторов, но говорят, тридцать пять лет iазад это была стройная тихая девочка.

— Максимов, — сказала она мне, слегка отдуваясь, — я тебя ищу по всей редакции. Третий раз звонит какой-то гражданин. Иди в приемную, он ждет у телефона.

Это, конечно, был Кригер.

— Мой мальчик, мы как-то недоговорили с тобой утром. Я тебя случайно не разбудил?

В голосе его была тревога.

— Нет, что вы, все в порядке, Эрнст Теодорович, — ответил я, прикидывая, как бы это поделикатней сказать ему, чтобы он больше не звонил по тому телефону.

— Так ты можешь ко мне приехать? В письме я не стал всего писать, а с тех пор выяснилось, что дело гораздо хуже. Гораздо хуже! Мне нужно, чтобы ты приехал немедленно. Я могу на тебя положиться?

Я подумал, что его выражения так же архаичны, как он сам.

— Можете, Эрнст Теодорович. Вы дома?

— Да, да! Все время дома. Разве только спущусь за газетами. Жду тебя!

Я потел в свой кабинет, сел за стол и еще раз перечитал письмо Кригера:

«Мой мальчик! Я надеюсь на твою помощь. Один из моих бывших учеников (ты знаешь, я теперь на пенсии, но кое-кто из ребят меня навещает) попал, кажется, в дурную компанию. Ужасно, потому что это школьник, сын вполне приличных и интеллигентных родителей, весьма одаренный молодой человек. Я хорошо знаю его и вначале даже отказывался верить, но факты убедили меня. Боюсь, здесь дело не обошлось без каких-то весьма и весьма нехороших людей. Если ты и твоя газета сможете помочь, это будет святое дело. Подробности расскажу при встрече. Позвони мне, мой мальчик».

Кригер жил в районе Колхозной, рядом со школой, в которой работал, где учил меня и десятки и сотни таких же «мальчиков» и «девочек». Многие из них на долгие годы сохраняли к нему теплое отношение, со временем сдобренное снисходительностью. Несколько лет назад, когда его дом так же, как когда-то и мой, собрались сносить, он получил вместе с женой однокомнатную квартиру на самом верху шестнадцатиэтажной башни, одной из тех, что строились на месте наших прежних развалюх. Некогда и я приложил кое-какие усилия, чтобы помочь ему добиться этого: старику предлагали переезжать в новый район, но он категорически отказывался расстаться со школой, в которой проработал почти тридцать лет, и в исполкоме пошли наконец навстречу.

Я остановился прямо перед подъездом, вызвав заметное неудовольствие у старушек на лавочке. Наверное, эти старушки как явление вечны: ям все равно, где сидеть, перед избушкой на курьих ножках или здесь, в гуще города, у основания современного небоскреба. Но тут мне на память пришли слова одного знакомого участкового, который, бывало, говаривал, что лично для него пройти мимо этого музея и не поздороваться — на грани служебного преступления. Подумав, я решил уважить старушек и отогнал машину в сторону.

Взбежав по ступенькам, я догнал на входе женщину с двумя сумками и галантно придержал ей дверь. В ту же секунду буквально у меня под рукой прошмыгнули двое мальчишек лет по десять и опрометью бросились вверх по лестнице. Я видел, как один из них нажал кнопку лифта, двери распахнулись, оба с грохотом ввалились в кабину и уехали.

Вслед за женщиной, которая бормотала что-то о нынешней невоспитанной молодежи, я поднялся на площадку и нажал кнопку второго лифта, но она выскочила обратно.

— Этот не работает, — сказала женщина, устало ставя сумки на кафельный пол. — С одним целую неделю мучаемся. Все обещают да обещают…

На световом табло зажигались цифры. Лифт шел на самый верх: 13, 14, 15… Наконец зажглась цифра 16.

Я подумал, что нет худа без добра. При отсутствии второго лифта мне никак не удастся разминуться с Кригером, если даже ему именно сейчас взбредет в голову пойти за газетами.

— Кнопку нажмите, — попросила женщина.

Задумавшись, я действительно забыл об этом и сейчас протянул руку, но уже не было нужды: лифт сам двинулся вниз. 15, 14, 13.

Подошла еще одна женщина, тоже с сумками.

— Поместимся все? — весело спросила она.

— Поместимся, — бодро ответила ей первая. Я отошел в сторону, пропуская их вперед. Двери распахнулись. Женщины шагнули было в проем, но замешкались. Они почему-то смотрели на пол, но из-за их сумок я не видел, что там такое. Тут они обе стали вдруг пятиться и расступились. Но прежде чем двери начали автоматически закрываться, я увидел на полу человека с неестественно вывернутой шеей. Старого моего учителя.

В последний момент я успел сунуть ногу между дверьми. Жест этот выглядел дико, но достиг цели. Сработала автоматика, двери разъехались.

— Инфаркт, наверное, — сказали за моей спиной.

Народ в подъезде прибывал. Неловко толкаясь, удерживая все время норовящие закрыться двери, мы вынесли старика из лифта и положили на пол. Одна из женщин сунула ему под голову сумку, но он вряд ли уже в этом нуждался.

После короткого совещания мы позвонили в ближайшую квартиру, перенесли Кригера туда и положили на диван в кухне. Вызвали «скорую». Какие-то люди входили и выходили. Для меня уже не было сомнений, что Кригер мертв. Но врач со «скорой», подняв безжизненную руку, пощупал пульс, приоткрыл веко.

— У него было больное сердце, — тихо сказал я.

— Посторонних попрошу выйти, — не оборачиваясь, произнес врач, а фельдшер, приехавший с ним, сделал такое движение, будто хотел обнять всех нас сразу, и зашептал: «Выходите, выходите, доктор сердится».

Мы вышли. Через несколько минут вслед за нами выскочил фельдшер и скорым шагом понесся к машине.

Я снова зашел в квартиру и приоткрыл дверь на кухню. Врач стоял у окна и курил. Я кашлянул, он вопросительно повернулся. Я показал ему свое удостоверение и несколько путано объяснил, что ехал к покойному по делу, но вообще я его старый знакомый.

Врач, довольно молодой парень, небрежно повертел в руках мой документ. Потом окинул меня оценивающим взглядом.

— Это не инфаркт, — сказал он.

Я промолчал, ожидая продолжения.

— Это колотая рана. Проникающее ранение грудной клетки в области сердца.

Затянувшись напоследок, он выкинул окурок в форточку. И уточнил:

— В самое сердце. Думаю, смерть наступила мгновенно.

4

До Феликса я добрался только поздно вечером. Я так устал, что, остановившись у его дома, долго не мог собраться с силами и выйти из машины. Сидел и тупо прокручивал в голове обрывки сегодняшних событий.