В январе 1631 г. Ерофей Хабаров подал челобитную мангазейского мира в Казанский приказ (он управлял Сибирью до 1637 г.). В ней Кокорев обвинялся в насильствах, нападках и разорении Мангазейской «землицы». Поскольку действия воеводы вызвали жалобы не только простого населения, но и серьезные нарекания администрации, челобитчик остался цел и невредим.
Уже по пути «на Русь» Хабаров замыслил после возвращения в Сибирь отправиться на Лену. Из каких источников узнал Хат баров об этой реке? Скорее всего, от промысловиков, приходивших в Мангазею, а может быть, и от воеводы Палицына, доверием которого он пользовался. Палицын развернул активную деятельность по выявлению и разведыванию новых, еще не обложенных ясаком земель, лежащих восточнее Енисея. Из рассказов промышленного человека П. Пянды ему стало известно о «великой реке Лене», на которую можно попасть из Мангазеи по рекам Енисею, Нижней Тунгуске и Чечуйскому волоку. О полученных сведениях Палицын написал подробную отписку в Москву и приложил к ней чертеж Лены и ее притоков, не забыв указать самое главное: «Вверх по Лене и по Ангаре и по Оке можно пашня завесть; на Лене соболей много, и будет та Лена-река — другая Мангазея»[12].
Эта еще неиспромышленная и неизведанная «другая Мангазея» целиком завладела мыслями Ерофея Хабарова и пробудила в нем неодолимую мечту побывать там и попытать счастья.
Но сначала путь его лежал на родину — в Устюг Великий и Соль Вычегодскую. Вероятно, еще до поездки в Мангазею Ерофей Павлович женился. Жена Хабарова Василиса была родом из Соли Вычегодской. В отсутствие мужа Василиса не захотела жить в Устюге. Поэтому Ерофей Павлович купил для жены небольшой дом в Соли Вычегодской, где проживали ее родственники. Отправляясь второй раз в Сибирь, теперь уже на Лену, он рассчитывал вернуться в Соль Вычегодскую года через 2–3 и занял у местного купца денег для покупки товара «про сибирскую руку». Но получилось так, что судьба разлучила Хабарова с семьей на срок куда больший, чем он предполагал. Хабаров не смог к сроку вернуть долг и обеспечить регулярное внесение казенных податей. На долю его семьи выпали тяжкие испытания, о которых мы узнаем из его челобитной, написанной в 1645 г. в Якутске: «…женишко мое и детишко в долгах моих, что я займовая у Соли для своего промыслишку, стоят на правеже, и домишко мое разорилось, и твоей, государевы, подати мне… у Соли платить нечем, разорилось до основания». В челобитной он просил отпустить его «к Руси, к Соли Вычегодской, к домишку своему, чтоб в государевых податех и в своих долгах расплатиться, а женишку свое и детишка с правежу от своих долгов свободить»[13].
НА ВЕЛИКОЙ РЕКЕ ЛЕНЕ
По вопросу о времени приезда Ерофея Павловича Хабарова на Лену существуют разные мнения. Согласно одному из них, он прибыл на Лену не позже 1632 г., по другому — в 1638 г. Однако скорее всего это все-таки произошло в 1632 г. Вместе с Ерофеем туда пришли брат Никифор и племянник Артемий Петриловский. Можно вполне согласиться с мнением Ф. Г. Сафронова о том, что в первые несколько лет пребывания в Якутии Хабаров не имел постоянного места жительства. Занимаясь соболиным промыслом, он переходил с места на место в поисках богатых соболиных урочищ.
Охотился Хабаров с артелью — ватагой. Такое объединение обусловливалось необыкновенными трудностями быта, организации общих зимовок, а также необходимостью совместных усилий на охоте. Став к этому времени опытным и бывалым охотником, Ерофей Павлович был в артели «передовщиком».
Год промысловики делили на два сезона. Промысел начинался в октябре-ноябре и заканчивался в марте. Зимой мех соболя был наиболее красивым, пушистым и дорогим. В летнее время зверек линял, становился более светлым, качество меха ухудшалось. Непромысловый период охотники не теряли даром. Они подыскивали новые участки охоты, строили там зимовья, шили и чинили одежду и обувь, плели сети, охотились на сохатого, рыбачили, вялили, сушили рыбу и мясо, заготовляя их впрок. С начала промыслового сезона артель делилась на мелкие партии, которые разбредались по соболиным урочищам.
Орудиями лова в артели Хабарова, как и в подобных ей, были кулемы (ловушки давящего действия), в которых закреплялась приманка из мяса или рыбы. Использовались обметы — большие сети. В них соболь загонялся с помощью специально натасканных собак — сибирских лаек. Умели Хабаров и его товарищи, по примеру местных жителей, охотиться на соболя с луком и стрелами. В этом случае важно было не промахнуться, попасть зверьку в глаз, иначе можно было испортить ценную шкурку.
П. Н. Павлов, специально исследовавший пушной промысел Сибири, подсчитал, что для такого уезда, как Якутский, добыча одного охотника в обычный год могла составить до 60, а в наиболее благоприятный для промысла год — до 260 шкурок. Шкурка лучшего соболя, про которую говорили «мех живого соболя по земле волочится», оценивалась даже в Сибири в 20–30 руб. за штуку. Московская оценка была еще выше. Но обычная стоимость соболя в Якутии во время промысловой деятельности Хабарова составляла 1–2 руб. Доход рядового охотника, подряжавшегося в артель, лишь в 1,5–2 раза превышал его затраты на промысел. Доходы организаторов артелей — передовщиков, которым рядовые охотники отдавали половину или две трети добычи, был выше примерно в 2–3 раза.
Ерофей Хабаров хорошо знал собольи урочища, повадки зверька, учил охотничьему искусству товарищей и ежегодно заканчивал сезон с большой выручкой. Удачная охота приносила большие доходы. Сначала Ерофей продавал пушнину приезжим купцам. Затем, накопив средств, к добытому соболю стал добавлять перекупной и все чаще совершать «отъезжие торги», поручая в свое отсутствие артель брату Никифору и племяннику Артемию. Сочетая промысел с торгом, он вывозил собольи шкурки подальше от места добычи, где они были дороже, а «русские товары» дешевле. Закупая эти товары на вырученные от промысла деньги, Хабаров продавал их в более восточных районах, где соболиный промысел был в разгаре. Такие торгово-промысловые циклы Ерофей Павлович совершал неоднократно, приумножая свое добро. Он все чаще стал себя называть не промышленным, а торговым человеком.
В момент прихода Хабарова на Лену Якутский край был обжит промысловиками еще очень слабо. Районы интенсивного соболиного промысла находились сравнительно недалеко. Поэтому Хабаров с артелью охотился на верхних притоках Лены: Куте, Киренге, Чечуе, Вилюе. Но богатая ленская сторона привлекала все больше и больше промышленных людей. Край обживался. «От стука топора, и от огня, и от дыма» соболь отходил в глубь тайги. Хабарову приходилось ходить на промысел все дальше и дальше, вниз по Лене и, возможно, на ее правые притоки Олекму и даже Алдан. Добывать пушнину становилось труднее. И Ерофей Павлович стал все чаще задумываться об изменении направления своей хозяйственной деятельности. Сметливый ум крестьянского сына подсказывал ему, что будущее края связано не столько с пушниной, сколько с хлебопашеством и разработкой его недр.
Странствуя по рекам и по тайге, Хабаров невольно приглядывался к земле. Он знал, что в районе Якутска «хлебной пашни не чаять», что земля там «и среди лета вся не растаивает». Зато южнее Якутска вверх по Лене, по Киренге и Куте, где климат был более теплым, лежали свободные от леса, освещенные солнцем земли — елани, как бы самой природой приготовленные для трудолюбивых крестьянских рук. Эти-то земли и приглянулись Хабарову.
Во время охоты любознательный помор попутно разведывал естественные богатства края. Делал это он не по государеву указу, а по своей инициативе. На родине Хабарова среди предприимчивых крестьян был широко развит соляной промысел. Многие крестьяне имели свои варницы и вели бойкую торговлю солью. Администрация Енисейска и Якутска еще ничего не знала о местах залегания соли на Лене и ее притоках, но принимала всяческие меры к их «подлинному высмотру». Ранее других удалось обнаружить соляные месторождения в устье Куты и в районе реки Вилюя Ерофею Хабарову. В будущем эти месторождения, наряду с Иркутским Усольем, станут обеспечивать солью всю Восточную Сибирь.