Поль сказал, что по приказанию рейхсфюрера он обучает этим же приемам высших чинов службы, но только на дому у каждого.

В связи с отсутствием Шелленберга у Иоганна было больше свободного времени, и он смог написать обстоятельную информацию в Центр. Зашифровав, переправил ее профессору Штутгофу через обусловленный между ними тайник.

Тем временем Генрих выяснил, в каких пунктах размещены секретные склады, снабжением которых занимался Вилли Шварцкопф. Но когда Иоганн сверил названия этих пунктов с картой, их на ней не оказалось. По-видимому, все эти названия были вымышлены или закодированы, и расшифровать их без ключа не представлялось возможным.

Генрих, услышав об этом, встревожился:

— Значит, дядя мне не доверяет.

— Не горячись, — сказал Вайс. — Возможно, система конспирации такова, что о местоположении того или иного склада известно только старшему той группы, которая будет базироваться именно в этом пункте.

— Едва ли, — усомнился Генрих. — Тогда зачем Вилли хранит карту на внутренней дверце особого, плоского несгораемого шкафа? Я однажды вошел к нему в кабинет, когда он делал пометки на этой карте, но он сразу же захлопнул дверцу.

— А что еще в этом шкафу?

— Ничего, только карта. Очевидно, шкаф специально предназначен для хранения секретных карт. В кабинете было темно, но карту освещал рефлектор, находящийся внутри шкафа.

— И дядя никогда при тебе не открывал этот шкаф?

— Никогда.

— Ну что ж, возможно, ты прав, — рассудил Иоганн.

— Я понимаю, как это важно! — горячо сказал Генрих. — И сделаю все, чтобы достать карту.

— Каким же образом?

Генрих пожал плечами:

— В конце концов, он убил моего отца и когда-нибудь должен ответить за это.

— Не тебе.

— А кому?

— Советским людям за убийство советского человека.

— А я кто? — спросил Генрих. — Фашист?

— Ну, не сердись, — Иоганн положил руку на его плечо. — Не надо, Генрих. Не надо тебе этого делать.

— Сейчас?

— Вообще никогда.

— Ну, знаешь! — возмутился Генрих и сбросил руку Иоганна со своего плеча.

— Я не хочу, чтобы ты из мести пачкал себя кровью. Не хочу.

Генрих намеревался возразить, но Иоганн, вынув из кармана карандаш и бумагу, остановил его:

— Ты же инженер, верно?

— Ну, почти.

— Смотри — вот схема. Когда шкаф открывается, зажигается рефлектор. Дверца шкафа, нажимая на контакты от провода к замаскированному фотоаппарату, соединяет их, срабатывает автоматический затвор — и готов снимок.

— Дядиной спины, — усмехнулся Генрих.

— Ну а если допустить, что дядя в этот момент не будет стоять у шкафа?

— Что ж, возможно… Не представляю только, где установить фотоаппарат.

— А ты подумай.

— Но ведь дядя откроет шкаф только тогда, когда ему понадобится взглянуть на карту.

— Это мы уж знаем. Но можно отозвать его в этот момент.

— Каким же образом?

— Очень просто — телефонным звонком.

— Но прежде, чем подойти к телефону, он закроет дверцу — и все. И потом, как узнать, когда именно нужно позвонить ему по телефону?

— Видишь ли, — сказал Иоганн, — все это можно объединить проводом в общую цепь, чтобы, допустим, через пять секунд после телефонного звонка опускался затвор фотоаппарата.

— А щелчок фотоаппарата?

— Можно высчитать, чтобы он был синхронен со вторым телефонным звонком. Ведь дядя, не услышав голоса, положит трубку, и новый звонок совпадет со щелчком камеры.

— Ну что ж, — неуверенно сказал Генрих, — можно попробовать.

— Где ты собираешься это сделать? — спросил Иоганн.

— Как где? Ну, в кабинете у дяди.

— Нет, — сказал Вайс. — Сначала ты эту конструкцию должен установить в своей комнате и хорошенько испытать ее, проверить, фотографируя корешки книг в книжном шкафу. И если при многих повторениях эксперимент удастся безотказно, только тогда можно будет нацелить все это оборудование на дядюшкин несгораемый шкаф.

— Все-таки я тебя не понимаю, — в голосе Генриха звучало раздражение. — Готовятся тайные склады, базируясь на них, диверсанты будут убивать ваших солдат и офицеров даже тогда, когда гитлеровская Германия перестанет существовать. А ты относишься ко всему со странным хладнокровием.

— А что, ты считаешь, я должен делать?

— Нужно застрелить штурмбанфюрера и взять у него карту.

— Зачем?

— То есть как зачем? — изумился Генрих.

— Кому она понадобится, если Вилли Шварцкопф будет убит? Грош цена тогда этой карте, независимо от того, заберем мы ее или только переснимем. За твоим дядей числится экземпляр карты. И, судя по конструкции шкафа, это самый секретный из всех документов, находящихся в его расположении. Значит, в случае подлозрительного убийства Вилли склады, помеченные на карте, будут перебазированы.

— А если дать дяде сильную дозу снотворного и, когда он уснет, тихонько взять у него ключ от шкафа?

— Твой дядя — преданный служака, и, очнувшись, он сочтет своим долгом поступить, как и полагается в подобных случаях каждому, кто хранит у себя секретные документы. Немедленно доложит Гиммлеру, что по неясным причинам некоторое время находился в беспамятстве. Ну, и начнется расследование…

— Что ж, — со вздохом согласился Генрих, — придется продумать твою схему. — Добавил запальчиво: — Но я не уверен, что она так уж идеальна!

— Можешь довести ее до полного совершенства, уступаю тебе патент на нее… — И тут Иоганн смущенно замолчал, поняв, что допустил бестактность. Ведь он невольно напомнил о былых притязаниях Генриха на патенты, которые его отец получал за изобретения, разработанные на основе технических идей профессора Гольдблата.

Но Генрих или не обратил внимания на его слова, или не счел нужным обратить. Он был не только хорошо воспитанным человеком, но настолько чутко относился к Иоганну, что и без слов отлично улавливал малейшие оттенки в его настроении.

Как-то в комнате Иоганна раздался телефонный звонок. Это было удивительно: ведь он не знал номера своего телефона и, следовательно, никому не мог его сообщить. Пользоваться телефоном можно было только через внутренний коммутатор.

Сняв трубку, Иоганн услышал голос Лансдорфа. Тот просил навестить его и сказал, что уже послал за Иоганном.

Шофер долго гонял машину по окраинам Берлина, кружил по улицам и переулкам, а потом вернулся в район Ванзее и остановился у особняка, ходу до которого с Бисмаркштрассе было не больше пятнадцати минут.

Лансдорф встретил Вайса с дружеской простотой, как бы подчеркивающей, что нынешнее положение гостя ставит их почти на равную ногу.

Он похудел еще больше, лицо у него так высохло, что кожа, казалось, скрипела, когда он, как всегда, осторожно улыбался одними губами. Но в общем вид у него был бодрый и глаза не утратили холодного, испытующего выражения.

Лансдорф сказал, что приказ вывести абвер из подчинения генеральному штабу вермахта давно следовало ожидать. Ведь, по существу, деятельность абвера всегда находилась под контролем СД. Единовластие Гиммлера над всеми разведывательными службами только обеспечит их слияние в одну систему.

О себе он заметил с усмешкой, что в последнее время занимался кабинетной, научной работой: готовил для рейхсфюрера докладную, в которой изложил результаты своих исследований партизанского движения и системы подпольных организаций в оккупированных странах Европы. И хотя материалы, которыми Лансдорф располагал, оказались недостаточно полными, он все же пришел к выводу, что наиболее ссовершенных форм организации достигли советские партизаны, действующие в оккупированных районах.

Прикрыв глаза тугими белыми веками, Лансдорф пожевал губами и снова заговорил скучным тоном:

— Но, к сожалению, те, для кого предназначался мой доклад, даже сейчас, в трагические для Германии дни, настолько еще обуреваемы прусской самоуверенностью, что пренебрежительно отнеслись к высокой оценке, которую я дал этого рода деятельности русских. Должен, однако, признать, что она, по всей вероятности, для нас неприемлема. И не потому, что техника их организации имеет какую-то особую специфику. А потому главным образом, что русские опираются на сочувствие населения оккупированных районов. Они рассчитывают не столько на людей, профессионально подготовленных, сколько на широкие народные массы. Для нас же более подходят формы тайных заговорщических организаций, действующих в строжайшей изоляции от населения Германии, на поддержку которого они сейчас едва ли могут надеяться.