В те поры Огнерыч лежал в логове, со своим хвостом в прятки играл. Спрячет за спину хвост, шею вытянет и глядит, косится поганым оком, как хвост. Огнерыч от него, между лапами голову тычет…

И сызнова так-то…

А увидел Огнерыч, что гора затряслась, подает ему недобрый знак, припал ухом к земле и крылья сложил.

Слышит конский топот.

— Не умкнул ли царевну кто? — смекает змей. Выполз из логова, глянул за реку, в поле пыль столбом.

Зорок был Огнерыч; что в земле лежит, и то видел.

— Коли так, — рычит, — я тебе, царевна, белу грудь вспорю. Кровь из сердца выпью.

Раскинул крылья, поволок по траве. Повяли травы, ударил хвостом и поднялся…

Летит, шипит…

Оглянулась царевна, с лица побелела, говорит Сухману:

— Змей гонится!

— Так быть ему без головы!

Придержал Сухман коня и за меч схватился.

— Неспособно, царевна, мне будет биться, ты сиди, а я слезу.

А змей уже близко, из ноздрей огонь, зелень-пена из пасти.

Спроворился Сухман, соскочил с коня и пошел навстречу, только змей позамешкался, облетел круг него и под облако.

— Что ты, змей, кружишь ястребом? Аль боишься? — задорит Сухман.

— А гляжу, кого съесть мне наперво, — отвечает змей, — тебя, хвастуна, аль царевну с конем!

— Вот же, зубы сперва поточи о камень! — поднял камень Сухман и лукнул им в змея.

Был хитер Огнерыч, у Фамона-мудреца триста лет учился. А Фамон-мудрец и Смерть обманул, по сю пору живет. Притворился Огнерыч, что попал в него камень. Ударился оземь, лежит, растянулся.

Подошел Сухман, ногой в морду пнул, мечом веко поднял и пожалел змея.

— Пируй, вороны, хватит на долю.

И прочь пошел.

Тут схватил Огнерыч его за плечи, повалил, подмял под себя.

Увидел Сухман — загубил его змей, и кричит царевне:

— Прощай, царевна, погоняй коня!

А царевна ему:

— Люб ты мне, Сухман, лютой смертью помру, а тебя не покину!

Над Сухманом змей извивается.

— Неохотно мне есть тебя. Съел я сто лебедей! бочку меду выпил.

И, ворча, потащил его в логово, а царевна назад пошла.

Идет, причитая:

Кинул змей Сухмана в яму, а царевну к столбу привязал.

— Полежу, — говорит, — да надумаю, какой мне вас муке предать!

Думал до ночи, а посыпались звезды, что зерно из лукошка, захрапел змей.

Сидит Сухман в яме, горе горюет.

Шел мимо ямы волчий царь.

— А кто нонче в яме? — спрашивает.

— Я, Сухман-богатырь!

— Слыхал про тебя, что сильней ты воды и огня, а змей и тебя одолел!

— Не силою взял он, а хитростью! Помоги мне, волк: сослужи службу!

— Рад бы помочь, да нечем, и мне от змея житья не стало… Сколько съел нас, волков, и счету нет. Хоть остры у нас зубы, а у змея острей.

— Слышно храп-то его… подойдешь, не учует! В головах у него смоленый столб, привязал он царевну к столбу, развяжи.

Призадумался волчий царь, стоит, правым ухом водит.

— Боюсь, не спит.

— Не тебя мне учить, как в полуночи шарить! Хвостом след заметать!

Стало стыдно волку.

— Пойду, попробую!

И с оглядкой, тихой поступью подобрался волк к столбу.

— Не бойся, царевна, послал меня Сухман-богатырь.

Перегрыз ремни и бежал.

А царевна скорей к гнилой яме.

— Кидай хворост в яму, — говорит Сухман.

Стала царевна хворост кидать, и все-то ей помогают, и заяц-куцый, и лиса-пролаза, и белка-острогубка, и мышь-хлопотун, кто сучок, кто охапку.

Живо справились, накидали хворосту по край ямы.

По тому по хворосту и вышел Сухман. Поклонился царевне.

— Спасибо, царевна.

И зверям поклон.

— Спасибо вам, звери, за помочь вашу.

Расправил плечи и молвит змею:

— Будет спать-почивать, Огнерычище, подымайся-ка силой меряться. Погляжу я, лукавый змей, сколь удал ты в честном бою.

Диву дался змей, ощерился.

А Сухман к нему:

— На-кось, ешь меня.

И схватилися.

Змей огнем палит, да Сухману что: он сильней огня.

Змей корежится, извивается, норовит Сухмана на рога поддеть, только ловок Сухман. Поднял змея, к горе прижал, захрястели змеевые кости.

— Ох, — взмолился змей, — отпусти.

— Откупись.

— На дне Скрыни-реки я клад схоронил, бери клад.

— Мало.

— Под Нифот-горой закопал я ларец, в том ларце Фамона кольцо. Поглядишь сквозь него, все на свете узнаешь. Бери кольцо.

— Мало.

— В Тулунь-печоре корец стоит с броней солнцевой, будешь пить ее, не состаришься, бери корец.

— Мало.

Смекнул Огнерыч, что над ним, над змеем, смеется Сухман, из последних сил понатужился, увернулся из-под рук его, полетел, заскулил и с глаза пропал.

— Неладно, царевна, — оказал Сухман, — поколь жив змей, надо ждать беды. Где-то волчий царь, я б его за конем послал.

А волчий царь уж тут, как тут. Воет на голос.

— Ах, Сухман-богатырь, как мне быть теперь. Воротится змей да узнает, что я пособил тебе, всех нас, волков, переловит.

— Не тужи, не вой, сыщи мне коня.

— А какой твой конь?

— Рыжий.

— Мало ль рыжих коней. Трудно будет сыскать.

Крепко думает, правым ухом водит.

— Стой тут, не сходи с места.

И был таков.

Стоит Сухман, дожидается.

Не успело солнце на пядь подняться, застонало поле, заухало, топ, да лихое ржанье, скачут кони со всех сторон и видимо их невидимо, гонят коней серые волки, наперед бежит волчий царь.

— Кличь, свищи, — говорит, — своего коня.

А конь Сухманов и сам бежит, гривой машет.

Сел Сухман на него, посадил царевну.

— Догоняй-ка змея.

И вихрем в поле.

Скачет день, другой, не видать змея, а занялся третий, объявился змей, лежит в овраге да лапу лижет.

И дохнуть не успел, покатилась голова, кровью брызнуло.

Вытер меч о траву Сухман-богатырь и Заруну-царевну за руку взял.

— Без помехи теперь будем жить, царевна, и клад Огне-рыча, и Фамона кольцо, и броня Солнцева, все наше.

Улыбнулась Заруна.

И запел Сухман:

Сухману с Заруною злат венец, а сказке конец.

Эх, ребята, мало каши ели, душки-то у вас с воробьиный нос. Спросили бы вы бабку-догадку, кто она такая, Заруна-Царевна.

— А кто?

— То-то кто. Русь-матушка.

— А змей-Огнерыч?

— Каждый враг наш.

— А Сухман-богатырь?

— Народ русский.

Так-то, ребята.

Ну, брысь с печи, деду спать время.

Есть два душевных сознания, казалось бы, совершенно противоположных друг другу, взаимно уничтожающих друг друга, но в то же время часто сочетающихся в одной и той же психике, это — вера и суеверие. Больше того, суеверие не может побороть не только вера, но даже культура, которая внешними доказательствами может бороться с нелепостями суеверия.