И когда один из санитаров откинул простыню, я мысленно принес Константину Петровичу Комарову все возможные и невозможные извинения. На носилках лежал маленький, чернявый, болезненно худой человечек с остренькими чертами лица, похожий на хорька.

– Как он вообще тут оказался? – расспрашивал Северин следователя.

– Труп явно подброшен, – отвечал уверенно тот. – Но, к сожалению, следов почти не сохранилось, он тут лежит не меньше двух суток. За это время были дожди.

– А причина? – нетерпеливо спросил я. – Какая причина смерти?

Следователь пожал плечами.

– Вообще-то у него на лице и на теле множество ссадин и кровоподтеков, как будто его били. Но доктор говорит, смерть от них наступить не могла. Так что скорее всего – передозировка наркотика. Но это только вскрытие покажет...

Я подошел к знакомому эксперту.

– У тебя нет с собой “Поляроида”? Есть? Сделай мне, пожалуйста, один снимочек, очень нужно! Потом я отвел в сторону Северина.

– Вот что, Стасик. По-моему, у нас появился шанс поправить наши дела. Здесь нам больше делать нечего. Поехали на Петровку, расскажу тебе все по дороге.

У дежурного нас ждал большой пакет: двенадцать фотографий пожилых мужчин с краткими биографическими данными – все, что сумели подготовить нам аналитики. Если мой план не увенчается успехом, нас ждет приятная перспектива весь день кататься с этими карточками по городу. Как заметил Северин, будем искать в темной комнате собачку и автомобиль, не зная наверняка, есть они гам или нет...

Потом Стас сказал мне: “Ни пуха” – и я отправился в изолятор.

Где-то далеко грохнула тяжелая стальная дверь, и вскоре на пороге следственной комнаты возник Леонид Крол. Он стоял, оглядывая меня исподлобья, и наконец, ухмыльнувшись бескровными губами, иронически произнес:

– Это был воскресный день, но мусора не отдыхали... Ну чего вам неймется, а? Обо всем ведь уже поговорили.

– Проходи, Леня, садись, – добродушно ответил я ему, делая вид, что не замечаю сарказма. – Это ведь только у тебя в камере всех новостей – когда жрать дадут, а у нас работа такая – все время новости.

Крол, сгорбившись, сел на стул, закинул ногу на ногу, обхватил коленку своими неправдоподобно худыми пальцами. То ли мне показалось, то ли он за истекшие сутки еще больше стал похож на живой скелет: рубашка и брюки висели на нем, как на огородном пугале.

– Ну-ну, – произнес он, – посмотрим, что за новости такие.

Не торопясь, я выложил перед ним все двенадцать карточек из пакета наших аналитиков. Попросил:

– Взгляни, пожалуйста. Никого не узнаешь? Но Крол, хоть и бросил быстрый косой взгляд на стол, сразу же отвернулся к окну. Процедил сквозь зубы:

– Я ж сказал: ищите, кого хотите, только без меня. Мне ваши проблемы до фени.

– До фени, – покладисто повторил я, словно закрепляя пройденный материал. – Хорошо, поехали дальше. Мы тебе уже говорили, кажется, что Шу-шу убита? Он, не поворачивая головы, кивнул.

– Вот, можешь взглянуть, чтоб не было сомнений. Я подтолкнул к нему фотографию, на которой Салина лежала у стены с простреленной головой. Он снова мельком глянул и опять отвернулся, но я заметил, что его слегка передернуло. Тогда я вынул из кармана еще одну карточку и сказал:

– А теперь посмотри сюда.

Этого нельзя было не заметить: Крол опять хотел лишь краем глаза глянуть как бы равнодушно, что я ему показываю, даже головой дернул, но увидев, уже не мог больше оторвать взгляд и все смотрел, смотрел. А я продолжал, стараясь ни в коем случае не давить голосом, спокойно, рассудительно:

– Давай теперь думать вместе. Салину убили из-за наркотиков, из-за крупной партии морфина. Она распространяла его через тебя и через Мирзухина. Мирзухин убит. Как ты думаешь, почему ты до сих пор жив? Правильно, потому что ты сидишь у нас!

Это, в общем-то, была некая смесь правды, полуправды и моих, мягко говоря, предположений, но Крол слушал замерев.

– Вот и решай сам, общие у нас с тобой интересы или нет. Положим, не взяли мы его сейчас, ушел он. Три года в колонии пролетят – не заметишь как... Что скажешь?

Крол поднял на меня глаза, полные муки, сказал глухо:

– Есть два случая, когда можно сесть голой жопой на ежа...

– Ну-ка, – заинтересовался я, – какие?

– Когда еж бритый...

– Не наш случай! – решительно отбросил я.

– И когда жопа чужая.

Мы молча смотрели друг на друга.

– Какие у меня гарантии? – просипел он, опуская глаза.

– А никаких! – пожал я плечами. – Зачем тебе гарантии? Я же протоколов не веду.

Крол отлепился от спинки стула, наклонился к столу. Худая рука с дрожащим указательным пальцем поплыла над карточками, замерла на мгновение и опустилась. Я взял фотографию, перевернул. На обороте было написано: Маслаков Борис Александрович. Кличка Масло.

– Спасибо, – сказал я вполне искренне. – И тогда уж еще один вопрос: кто ему гонит этот морфин из опия, не знаешь?

Крол откинулся назад и сипло расхохотался.

– Ну, ты хороший малый! Тебе дай палец, так руку-то по локоть отхватишь!

– Кобра? – продолжал я, глядя прямо ему в глаза. Он вдруг резко оборвал смех и посмотрел удивленно.

– Если вы и так все знаете, на кой хрен меня мучаете?

– И где они это делают? – продолжал я, игнорируя его вопрос. Крол пожал в задумчивости плечами.

– Да уж не дома. Говорят, Кобра где-то за городом обосновался.

Он вдруг приподнялся со стула, сказал просительно:

– Отпусти в камеру, не могу больше, а?

Я нажал кнопку звонка, вызывая надзирателя. Мысли мои двигались уже в направлении, далеком от Крола, когда он, словно неожиданно решившись, оглянулся на дверь, наклонился ко мне и заговорил быстро, сбивчиво и тихо:

– Вы вот что, ребята... раз уж взялись... поимейте... Масло – это голова. Кобра, значит, руки... А кулаки... и все такое прочее... Есть у них для таких дел человечек, Фатеев Генка, футболист. Бывший... Здоровый как бык и такой же умный... Поимейте... Мирзуха – его работа. Ясно?

Дверь открылась, вошел конвойный. Крол встал, криво ухмыляясь. Крикнул, вытягивая тонкую шею:

– И нечего меня дергать! Я вам еще тогда сказал – до фени!

А я смотрел ему вслед, в его узкую сутулую спину, к которой прилипла намокшая от пота рубашка, и думал над тем, что нам, более или менее обычным людям, не понять и даже не представить, как страшно может быть ему – человеку, добровольно лишившему себя защиты и покровительства закона.

27

Комаров приехал к двенадцати часам. До этого времени мы постарались сделать все возможное, чтобы хоть как-то реабилитировать себя в его глазах, да и в своих собственных. Стас поехал к дому Маслакова – на рекогносцировку. А я по всем сусекам стал наскребать информацию об интересующих нас лицах. Учитывая выходной день, да и общий зарез со временем, получилось не Бог весть что – так, общие сведения. Но и они давали некоторое представление о том, с кем нам придется иметь дело.

Маслаков Борис Александрович, 1926 года рождения, четырежды судимый. Практически профессиональный преступник. Но в картотеке имелись только номера статей да даты отсидок. Поэтому, поразмыслив, я вытащил записную книжку и нашел в ней телефон Конина, Если кто-то и мог мне помочь, так только он – Савелий Петрович Конин, некогда начальник отдела в МУРе, легендарный учитель еще Комарова, а ныне подполковник милиции в отставке, персональный пенсионер республиканского значения. Он теперь бывал у нас в управлении только по праздникам, выступал перед молодежью, рассказывал всякие байки про прежние лихие времена – когда бандиты разъезжали на “виллисах” и грабили продуктовые склады. Рассказывал он замечательно, с массой красочных подробностей, из-за которых мы, молодые циничные скептики, относились к его историям недоверчиво: уж очень это было похоже на то, как любят описывать нашу работу в газетах на День милиции.

Но по крайней мере одно его качество мне импонировало: он без запинки сыпал именами и кличками не только всех преступников, с которыми когда-либо имел дело, но и фамилиями сотрудников МУРа за последние лет сорок. А главное. Конин умел каждому из них как бы походя, в двух-трех словах, дать хлесткую, убедительную характеристику… “Что старик может, – сказал про него однажды Комаров, – так это схватывать суть Человеческую. Всегда искал главное, моторчик, который всем движет. Учитесь”.