Тайга с густым подлеском была захламлена буреломом; толстые стволы сгнивали на земле, они служили хорошими отметинами, от них пахло грибами. Осенью жуки откладывали под кору яички, по весне выводились гусеницы, в тишине шло окукливание, и из паутинного, крепко свитого кокона выходили на свет нежные хрустящие жучки. Тяжелая лапа медведицы заползает в трещину, пласт коры отдирается, издавая пряный грибной запах. Из ячеек вываливаются коричневые личинки. Откуда-то из черного извилистого хода выползает добротный червяк с желтым кушачком на талии.

Медведица слизывает шершавым языком лакомство и идет дальше. На пути — кустарник. Она срывает холодные листья и с жадностью ест. Буреломный след уводит к ручью, она идет к воде; принюхавшись, останавливается. Голова поднята. Медведицу охватывает вдруг тревога, она копает лапой землю и, не напившись, бежит назад, переваливаясь с боку на бок.

Но до берлоги было далеко. Небо вдруг почернело. Взметнулся ветер, полетели на землю шишки; надвинулись на тайгу тучи, и пошли молнии перечеркивать небо. Огневые топоры падали на лес, удар наотмашь — и могучие деревья валились с треском на землю. И сразу в этом месте становилось светлей.

От ударов молнии, от громовых раскатов самка, замирая, припадала к земле. Вихрь заламывал ветви, полился дождь; вода заполняла овраги — мутная, красноватая, с лиловыми мыльными пузырями.

Медведица бежала напрямик, наталкиваясь в темноте на пни и натыкаясь на колючие сучья. Ветер хлестал ветвями по ребрам, выхватывая клочья шерсти. Наконец, она вышла на знакомую полянку. Крутой скалистый обрыв обнажил корни деревьев, логово находилось невдалеке. Высокий кедр, густой кустарник, поваленное давным-давно дерево и — лазейка в логово. Медведица добралась к себе. Как давно не была...

У берлоги, под старым деревом, топтался самец, он прибежал к логову, прибежал издалека, подчиняясь зову, толкнувшему сюда, к дому, когда гроза разразилась над тайгой. Самка предостерегающе оскалилась, но он жалобно заскулил: знал, что быть с малышами нельзя, и топтался у входа. Медведица юркнула в теплую тень.

Один... другой... детишки на месте. Сердце стучит часто-часто. Малыши тянутся к матери, скулят, лижут морду, забираются, совсем как сосунки, под брюхо, и хоть немного стыдно, слизывают капли воды с сосков, пряно пахнущих молоком. Щекотно. Но до чего хорошо чувствовать эти мягкие, щекочущие мордочки детишек...

Она остается с малышами короткое время и выходит из логова. Тревога не покидает ни на миг, она усиливается и усиливается. Самка вызывает малышей и бежит от логова. Малыши силятся поспеть, но матери не догнать. И они сбавляют ход: следы так хорошо пахнут, что не надо принюхиваться.

Убыстряя ход, медведица мчится, охваченная непонятным страхом, ей кажется, что вот-вот должно что-то случиться; повеяло человеком; она перескакивает через поваленные деревья, одним махом взбирается на скалу, где не была столько времени, и вдруг...

...Страшной силы удар сотряс землю. Он как бы породил второй удар: высоко в небо полетели камни, деревья, глыбы земли; под ногами все дрожало и оползало. Желто-зеленое облако поднялось из недр и долго висело над тайгой, с каждой минутой меняя цвет, становясь светлее, прозрачней.

Рабочие выскочили из укрытия и побежали к штольне. Журба принялся осматривать результаты работы аммонита: кусок скалы, казалось, откололи гигантские клинья, в нем играли на солнце зеленые, красные, белые вкрапления.

Предстояло расчистить место от завалов камней, от земли, деревьев и небольшими дополнительными взрывами отделить выступавшие края, которые мешали будущей трассе. В общем, взрыв прошел удачно. Журба развернул карту и взглянул на магистраль. На таежной трассе требовалось подорвать еще три таких складки.

Он посмотрел вокруг.

После грозы высокие черногрудые облака летели, как чайки; капли воды собрались к краям листьев и нависли тупыми затеками, лишайники казались яркозелеными, как молодой салат.

— Братцы, медведь! — закричал не своим голосом Яша Яковкин, наткнувшись на тушу. Журба выхватил из деревянной кобуры маузер. На крик сбежалась группа подрывников.

Глазам собравшихся представилась взлохмаченная туша... Медведица лежала, придавленная деревом, поваленным силою взрыва. Она была еще жива — по крайней мере, лапа ее со страшной силой скребла по земле, выгребая яму.

Журба обошел вокруг медведицы: она была в агонии. Он долго целился в левый подслеповатый глаз, затекший кровью, и, чтобы сократить муки животного, нажал на спусковой крючок.

Днем над Тубеком пронеслась гроза, работу приостановили. Обрушив тонны воды на бараки, на площадку, туча унеслась на запад. После грозы Гребенников и Джонсон поехали к угольным шахтам. Воздух был свеж, настоен на хвое; горы, покрытые лесом, отчетливо рисовались на синеве неба.

Путейцы вели железную дорогу к заводской площадке; на светлой желтой трассе разбросаны были шпалы, к которым еще не крепились рельсы; то тут, то там высились горки накладок и костылей. Угольные пласты местами выходили на поверхность, черная свита их тускло блестела на солнце.

Гребенников и Джонсон ходили по углярке, подбирали образцы угля, рассыпанного, будто во дворе склада, рассматривали материалы разведок. Джонсон снова называл какие-то цифры, тыкая средним пальцем в пространство, но Гребенников не слушал.

Осмотрев шахты и взяв новые образцы угля анненской свиты пласта, Гребенников с Джонсоном поехали к рудникам.

Километрах в сорока от рудников они повстречали группу изыскателей, производивших съемку. Среди изыскателей Гребенников заметил худенькую, очень подвижную девушку, производившую впечатление подростка. Она легко брала подъем, перепрыгивала через канавы, спускалась в рытвины, вымахивала на откос, стремительная, как птица.

Несмотря на то, что воздух был после грозы прохладный, на девушке легкая вязаная кофточка, вязаная шапочка и короткая сатиновая юбчонка.

— Кто вы? — спросил Гребенников, невольно заинтересовавшись.

— Техник-геодезист. Женя Столярова.

— Вы техник?

— А вы кто? — спросила она.

Гребенников назвал себя. Женя обрадовалась, как Абаканов.

— Вот здорово! А мы вас ждем-ждем... просто заждались.

— Как видите. Приехал. Что вы тут делаете?

Женя рассказала, что она с группой производит съемку трассы; вслед за ними продвигаются строители.

— А почему вы бегали по кручам?

— Так. Захотелось порезвиться!

— А где Журба?

— Николай Иванович не здесь. Он на перевале. Там скальные работы.

Гребенников продолжал разглядывать Женю и про себя удивлялся, как могли такой девчурке поручить ответственную работу.

— Сколько вам? Пятнадцать-шестнадцать?

— Ну, что вы! — рассмеялась Женя. — Я уже старая: скоро будет девятнадцать.

Рабочие забивали колышки, надписывали на них цифры, заканчивали промер участка: металлическая лента звенела, точно пружина, вынутая из стенных часов. Сановай втыкал шпильки.

«Вот мои строители...» — подумал Гребенников.

Понаблюдав за рабочими, за Женей, которая уверенно крутила нивелир, наводя трубу на рейку и быстро беря отсчеты, Гребенников предложил Джонсону ехать к рудникам.

Горы шли одна за другой, бежали, как волны. Их захватил в полон лес из лиственниц. Взобравшись на возвышенность, Гребенников и Джонсон увидели густую шумящую тайгу, расстилавшуюся до самых дальних гор, увенчанных снежными шапками. Воздух, прозрачный как ключевая вода, синее, уже очистившееся от туч небо, простор и тишина рождали чувство такого приволья, что не стоило никакого труда представить себя летящим над провалами, зиявшими внизу, под ногами.

— Золотое дно! Но... как говорится в вашей пословице: дело рук боится.

Пока дымок сигары, настоящей гаванской сигары с покрышкой из табака Суматры и сердцевиной из бразильского табака, вплетался в таежные запахи, Гребенников смотрел вдаль.