Герман, наконец, слез с кровати, подцепил картонную коробку и потянул на себя. «Ух, ты, тяжёлая, зараза!»

— Я же тебе говорил!.. А теперь раскрой!

Комната огласилась возгласами восхищения. Герман и Веник, не смея пошевелиться, заворожено смотрели на диковинные бутылки коньяка и виски, огромные жестяные медальоны паюсной икры и прочую никем не виданную снедь.

— Завтра же попрошусь с Аликом на экскурсию! — серьёзным голосом сообщил Мочалин, — Тоже хочу хоть одним глазком посмотреть на своё будущее.

— Выходит, не зря наши деды и отцы кровь проливали! — подытожил довольный произведённым впечатлением Дятлов. — Вот увидите, и десяти лет не пройдёт — все так жить будем! — закончил он речь с видимым торжеством непризнанного пророка.

Из последних сил

После праздников жизнь у Германа стремительно понеслась под откос. Он искал любую возможность, чтобы вырваться из уютных казематов разведывательного института. Встречи с Ольгой были чуть ли не ежедневными. Анонсированное к старому Новому Году воссоединение семьи откладывалось. Поскотин, собрав волю в кулак, раз в неделю звонил в Новосибирск и елейным голосом спрашивал супругу о сроках её приезда. Получив очередную отсрочку, мотивированную задержкой приёма государственной комиссией нового изделия авиационного завода, неверный муж театрально сокрушался и, стараясь скрыть ликование, прощался, затем аккуратно вешал трубку своего наркомовского телефона и пускался в пляс, потирая вспотевшие ладони. Между тем его нечаянный роман с каждым днём разгорался всё сильнее и сильнее. Влюблённые с неистовостью первокурсников изводили друг друга ласками на съёмной квартире, в темноте кинозалов, коротали часы в гостях у многочисленных Ольгиных друзей и дважды оскверняли реликтовыми стонами ауру ленинской комнаты в общежитии шарикоподшипникового завода. Поскотин находил сотни уважительных причин для внеочередного выезда в город. За период любовной горячки он сообщил руководству о безвременной кончине деда и двух бабок-фронтовичек. Чуть ли не на его руках почила сестра-инвалид, и дал дуба шурин — хронический алкоголик. Когда же наконец полковник Геворкян заподозрил неладное, Герман с упорством реставратора икон принялся подделывать увольнительные, но, будучи уличённым и в этом начинании, договорился с офицерами фельдъегерской службы, после чего выезжал за ворота, зарывшись в пакетах секретной корреспонденции.

Дожидаясь Ольгу, Поскотин зубрил язык или делал домашние задания, сидя на ступенях запасной пожарной лестницы. Он занимался в транспорте, на вокзалах, словом всюду, куда его заносил взбесившийся первородный инстинкт. От постоянного недосыпания его лицо подёрнулось цветами побежалости, раскрасив осунувшийся рельеф пастельными красками преждевременного увядания. На занятиях герой-любовник спал. Сначала тянул руку, чтобы первым ответить на вопрос, и, лишь засвидетельствовав свои знания в изучаемом предмете, считал возможным заснуть с открытыми глазами. Товарищи, не посвящённые в хитросплетения его двойной жизни, негодовали. Больше всех неистовал Виктор Скоблинцев. «Зубрила, щелкопёр, отличник долбанный, карьерист несчастный, — шипел он на лекциях, призывая в свидетели всех, кто сидел с ним рядом, — и это называется советский офицер! Ни компании не поддержит, ни в картишки не перекинется, ни анекдота не расскажет! Вот такие сволочи до власти и дорываются! Ну, он мне ещё шнурки гладить будет!» Единственным, кто приветствовал проявление лунатизма у измождённого слушателя, был преподаватель оперативной психологии, майор Левин, один из многих, кто так и не успел вкусить прелестей профессии разведчика.

Владимир Семёнович, благосклонно воспринимавший искажение слушателями своего имени, легко отзывался на имя «Владимир Ильич» и действительно был похож на вождя мирового пролетариата. Лысый, с пепельно-рыжей опушкой по обоим полушариям неровного черепа, с характерными бородкой и усами, он любил словесные изыски; на занятиях сорил архаизмами, перемежая свою речь словами «батенька», «сударь», «соизвольте», «благоволите встать». Его карьера не задалась в самом начале, когда он, ни мало не смущаясь, заявил в присутствии начальства, что ставит Будду превыше иных мыслителей, а своим кумиром считает Махатму Ганди. После негласного освидетельствования психиатрами, Владимир Семенович был переведён во вспомогательное подразделение, закончил аспирантуру, защитил диссертацию и был отправлен в Институт, где в перерывах между занятиями бегал за пивом, составлял для коллег гороскопы и периодически уходил в нирвану, каменея в позе лотоса на столе служебного кабинета. Каждое занятие он предварял десятиминутным расслаблением личного состава, в процессе которого слушатели, приняв позу «кучера», были обязаны войти в пограничное состояние и за четверть часа добиться полной релаксации. Через несколько секунд после медитативных команд «Ваше тело наливается тяжестью, ноги и руки расслаблены…» Герман уже выводил рулады, пуская слюну и всхрапывая как больная лошадь. «Обратите внимание на технику погружения в себя товарища Поскотина, милостивые государи», — удовлетворённо комментировал клон основателя советского государства, — «Не удивлюсь, если к концу семестра Герман Николаевич достигнет просветления и освоит нижние астральные сферы». «Не помер бы до следующего полугодия», — озабоченно ворчал сердобольный Венечка, сочувственно глядя на увядающего товарища.

Друзья по «Бермудскому треугольнику», как могли, пытались вернуть его к жизни, но тщетно. Мочалин, к которому тоже вот-вот должна была приехать жена, предлагал следовать своему примеру и не злоупотреблять горизонтальными процедурами. Капитан Дятлов, искренне полагавший, что любовь — есть разновидность инфекционного заболевания, не страшнее кори или свинки, предлагал начать здоровый образ жизни, руководствуясь собственными представлениями о ней. К тому времени он накоротке сошёлся с группой слушателей старших курсов, которые коротали выходные дни в обществе стюардесс столичного авиаотряда. Однажды приглашённый к ним «на огонёк», Шурик всецело отдался таинствам свободной любви и незамутнённых моралью межполовых отношений. «Ты думаешь, от меня убудет, если я два раза в месяц поправлю здоровье в обществе очаровательных стюардесс? — убеждал он падшего товарища, — Ты же сам говорил, что наши классики поначалу считали женщин общественным достоянием. Так что, когда я лежу в обнимку с двумя прекрасными феями, то ощущаю себя Марксом и Энгельсом в одном флаконе!» Герман согласно кивал, воздавал должное гению отцов всепобеждающего учения, но вытравить свои низменные чувства был уже не в состоянии.

Несмотря на чудовищную нагрузку, Поскотин сдал все экзамены на «отлично», чем вызвал к себе глубокую неприязнь со стороны большинства однокурсников. Виктор Скоблинцев на междусобойчике пограничников по случаю сдачи экзаменов, даже предлагал набить «этому выскочке» морду, но, не собрав кворума, снял предложение, согласившись с мнением коллектива «сделать тёмную» другому отличнику — Сергею Терентьеву.

После скандала на сборах Терентьев в корне пересмотрел свои жизненные принципы, силой воли нейтрализовал немногочисленные порочные наклонности, стал воинствующим абстинентом, первым привёз свою невзрачную жену в столицу и по выходным повышал с ней культурный уровень, посещая музеи Ленина, Октябрьской революции, мемориальные музеи-квартиры выдающихся революционеров и, в качестве разгрузки, — Третьяковскую галерею.

Вознёсшись к вершинам постижения разведывательной науки и смежных с ней дисциплин, Поскотин, словно нарушил балансировку «Бермудского треугольника», отчего его участники начали выпадать из учебного процесса. И, если Дятлов всё же умудрился зацепиться за борт опрокидывающейся конструкции, получив «удовлетворительно» по всем предметам, то Веничку смыло в «открытое море» первой же волной. Великолепно исполняя на публике роли магараджей, йогов и непризнанных индийских поэтов, Мочалин в первый же день экзаменационной сессии завалил хинди. Всему виною была «Камасутра», которую он получил в подарок от сослуживца, проходившего переподготовку в Москве. Переводная самиздатовская «Камасутра» представляла собой сброшюрованное неизвестным любителем ротапринтное издание машинописного текста с карандашными иллюстрациями. На примитивных рисунках был изображён носатый индус с лихо закрученными усами, исполняющий без штанов акробатические этюды с наивного вида подругой, похожей на Горьковскую Старуху Изергиль. Древнеиндийское пособие было изъято его бывшими сослуживцами в процессе обыска в секте «Детей Шамбалы», верховный учитель которой, слесарь-водопроводчик Тихон Чмырюк, специализировался в обольщении студенток и аспиранток провинциального Института культуры.