— Энджэль, милая… — сбивчиво и в большом волнении, заговорила мать.

— Я сам! — резко перебил ее незнакомец. — Оставьте нас.

От его грубого приказного тона я пришла в полное замешательство и изнутри начал подниматься неосознанный страх. Еще никто в нашем доме не позволял себе так разговаривать с хозяевами, даже арендодатель, ежемесячно приходивший за платой за дом. И кто же этот незнакомец, ведущий себя столь уверенно и грубо? И какое я к этому имею отношение? Мысли метались в голове как испуганные бабочки, я пыталась припомнить, что же могла натворить, что мной заинтересовался этот тип.

Мать судорожно вздохнула, но возражать не решилась, лишь приобняла меня за плечи в знак поддержки, и, с тоской посмотрев на незнакомца, вышла за дверь.

Это удивило и напугало меня еще больше.

Я стояла молча, не шевелясь, глядя в ледяную бездну глаз незнакомца. Он также молча разглядывал меня. Когда страх перед неизвестностью уже готов был вырваться требованием объяснить мне, наконец, что происходит, он спокойно, по-хозяйски уселся на стул и заговорил:

— Ты гораздо меньше, чем я ожидал. И тощая. Видно, зря я высылал деньги на твое воспитание и еду. Эти люди не заслуживают доверия, я должен был сразу это понять.

Для меня тут же все стало на свои места. Я поняла, почему черты лица незнакомца мне кажутся смутно знакомыми. У меня похожий разрез глаз, только цвет у них не стальной, как у него, а медовый. И такие же искорки, только не золотистые, а словно льдинки в лунном свете. Передо мной стоял мой родной брат Тирон, когда-то давно, пятнадцать лет назад, оставивший меня в этом доме. Мать рассказывала о нем как о худощавом подростке, со взглядом волчонка, а сейчас стоял высокий, широкоплечий мужчина с гордой осанкой и взглядом лютого волка.

Первой реакцией на такое неожиданное открытие, несмотря на холодное приветствие, было вскинуться радостным восклицанием, рассказать ему о вспомнившихся надеждах на нашу возможную встречу. Спросить, скучал ли он по мне также, как я.

Но слова, готовые сорваться с языка, буквально застывали, реальность никак не вписывалась в детские мечты. Если раньше я чувствовала равнодушие отца, любовь мамы, пренебрежение Мартина или зависть Брайди, то сейчас я понимала, что этот человек неприкрыто ненавидит меня, причем искренне и от всего сердца. Это открытие стало настоящим ударом для меня, полностью разрушая все, на что я могла пусть и в мыслях и очень скромно, но надеяться.

Нехорошее предчувствие заставило меня нервно поежиться, а вместо ожидаемой радости возникло непреодолимое желание сбежать в лес и забыть об этой встрече.

А он все смотрел и смотрел на меня тяжелым взглядом, явно обдумывая какую-то мысль. И я готова была поклясться, что ничего хорошего для меня он в конце концов не скажет. Жаль, но я не ошиблась.

— Я приехал, чтобы забрать тебя отсюда, — произнес он, наконец, таким тоном, будто сам себя заставлял через силу, выговорить эти слова. — Это не доставляет мне радости, я долго откладывал это решение, но пришло время тебе узнать, кто ты и в чем твое предназначение. Мне придется терпеть твое общество, как и сам факт твоего существования, но ты принесешь ту пользу, на которую я рассчитываю, хочешь ты того или нет. Собирайся, у нас мало времени.

Я отказывалась верить в то, что услышала. Как такое вообще возможно? Но, несмотря на прямой приказ, я застыла на месте соляным столбом, не в силах пошевелиться или произнести хоть слово. В голове мелькали сотни вопросов, которые нужно было задать, но единственная мысль вытесняла все остальное: меня хочет увезти из ставшей мне родной семьи какой-то чужой человек, к тому же, явно недобро настроенный. Разве он имеет на это право? Здесь мой дом, мой лес, школа и нормальная жизнь, я часть этого общества, хоть оно и не признает меня. Мне стал по-настоящему страшно и одиноко, как еще никогда в жизни. А незнакомец тем временем молча вышел во двор, даже не посмотрев на меня. Я все стояла, тупо глядя перед собой, чувствуя, как меня начинает бить нервная дрожь.

Вернулась мать и с ней две моих сестры, возвратившиеся с работы. Девушки грустно смотрели на меня, но молчали, наверное, понимая, что изменить что-либо не в наших силах. А вот мать в слезах обнимала меня, гладя по голове.

— О, детка, я знала, что однажды этот день придет. Он предупреждал нас, что вернется, но я отказывалась верить. Мы ведь так любим тебя. Я думала, что молодому парню не будет дела до малышки, что, хоть он и не забывает о тебе, но забирать не станет, ведь и не навестил ни разу. Но что же поделать, доченька, у него прав больше, чем у нас, он родной тебе, а мы всего лишь любили тебя, как могли. Никогда не забывай этого! — она судорожно всхлипнула. — Хоть бы отца с работы дождался, может, поговорили, да передумал бы?

Как бы ни хотелось мне еще на что-то надеяться, но в помощь Грехама Стоуна верилось почему-то с трудом.

— Значит, мне придется уехать отсюда? — я все еще не могла поверить в происходящее. — Я совсем не знаю этого человека! Что ему нужно, о каком предназначении он говорил? — я чувствовала, что начинается истерика, но ничего не могла с собой поделать.

За всю жизнь, мне еще ни разу не было так страшно. Нет, этого не может быть, не могут же родители — вот так просто — отдать меня кому-то?!

— Он твой родной брат, Энджэль, скорее всего, он понял, что тоже хочет быть твоей семьей. Ты же замечательная крошка, ты озарила мою жизнь светом и наполнила ее счастьем своего присутствия. Я бы никому тебя не отдала, имей я на это право. Но тебе придется уехать, как бы не горько нам было это осознавать, — мать продолжала плакать. — Ты только знай, что, если понадобится, ты всегда можешь вернуться, мы будем рады тебе в любое время. — Она перестала стискивать меня в объятиях и посмотрела мне в глаза. — Ты запомнишь это?

Я кивнула, чувствуя, как рушится мой привычный мир. Все, что я знала и любила до этого дня, теперь мне не принадлежало. Я медленно обвела взглядом нашу маленькую гостиную, испуганные лица сестер, наши детские картинки, которые мать аккуратно развесила по стенам, мебель, утварь — больше ничего этого не останется в моей жизни. Давясь слезами, я бросилась обнимать эту милую женщину, заменившую мне родную семью. А настоящая «родная семья», в это время появившись на пороге, резко прервал наши рыдания:

— Я же просил поторопиться! Женщина, тебе что, повторять нужно?! — от его резкого голоса мы отпрянули друг от друга.

— Почему именно сейчас? — в отчаянии воскликнула мама. — Зачем забирать ее так рано? Энджэль хорошо у нас, мы ее любим и заботимся, ни в чем не отказываем. Девочка даже школу не окончила. Нельзя ли повременить?

Мама осеклась, ее слова были прерваны гневным взглядом Тирона, полоснувшим, словно лезвие.

— Я не обсуждать сюда приехал! Кажется, при расставании, пятнадцать лет назад, мы с вами все обсудили. У меня есть свой долг, вас это не касается. Ее место там, где я скажу, и ее предназначение выполнить то, что должна. Я не желаю тратить время на разговоры, женщина, поторапливайтесь, наш поезд уже скоро. И не советую ставить палки мне в колеса, вы не знаете меня, и советую не вынуждать к более близкому знакомству, вам это не понравится. Скорее всего, вами движет простая жажда наживы, я хорошо платил за приют для сестры все эти годы. Не надо говорить о заботе, если она вам ничего не стоила!

На мгновение, все мы замерли в недоумении от резкости и жестокости его слов, но, словно очнувшись, как испуганная мышка мать бросилась собирать мои немногочисленные пожитки.

— Я даже не попрощалась с отцом! — в панике выкрикнула я, осознавая, что мне уже ничего не поможет. — Почему я должна уезжать с тобой, я тебя не знаю!

— Отправишь письмо, — усмехнулся он, глядя на меня с легким презрением. — И не задавай лишних вопросов, я не терплю этого, сказано уже достаточно, терпение мое на пределе, а сейчас пошевеливайся.

Как сомнамбула я отправилась вслед за мамой, которая помогла мне одеться по-дорожному, до этого я ведь ни разу не покидала пределов города и совершенно не представляла, что меня может ждать в будущем.