Я познакомился с Джеймсом некоторое время спустя после того, как разошлись наши пути с Кевином в начале средней школы. Джеймс носил коричневые мокасины и у него были эти косматые длинные волосы — типичный рокер. Он немного играл на акустической гитаре, и он приезжал ко мне домой время от времени, смотря, как я играю на своей электрогитаре. Я показал ему несколько приёмов игры и, я предполагаю, вдохновил его играть, точно так же, как сделал это для меня мой крёстный отец несколькими годами ранее.

У Джеймса была только акустическая гитара, поэтому, спустя какое-то время после того, как мы начали тусоваться вместе, я продал ему свою Peavey Mystic вместе с комбиком. Я увеличил цену и Джеймс заплатил мне за неё больше, чем я за неё заплатил, но зато та гитара удивительно подходила ему. Учёба в одной школе и общая любовь к гитарам помогли нам стать хорошими друзьями.

Я знал, что игра Джеймса с нами будет отличной прибавкой для нашей группы, и это было действительно так. Спустя короткое время, вся моя музыкальная жизнь стала вращаться вокруг Реджи, Джеймса и Дэвида. Мы называли себя "Russian Roulette" (прим. ред.: с англ. — "русская рулетка"), но у нас никогда не доходило до того, что мы бы выступали, потому что мы не могли найти вокалиста. Вместо этого, мы только репетировали в гараже мамы Дэвида, отрабатывая те же самые песни снова и снова, но без вокала. Это становилось довольно скучным. Мы пытались написать новые песни, но у нас это не получалось, так что мы быстро отказались от этой идеи.

Реджи, Джеймс и Дэвид стали писать свои собственные вещи, сочиняя песни в том стиле музыки, который я действительно ещё не понимал. Они много слушали Red Hot Chili Peppers и Faith No More и писали материал в этом роде, который я просто не понимал. Мне понравилась музыка Faith No More, но я просто терпеть не мог их вокалиста, поэтому я думал, что только Red Hot Chili Peppers действительно были хороши.

Мне нравился только басист, Flea. Реджи начинал играть так же, как он, начал использовать технику "слэп" в игре на бас-гитаре. Они писали материал, в значительной степени копируя те две группы. Тогда они позвали Ричарда из "Toy", нашего старого вокалиста, и я должен отметить — я почувствовал, что моё мнение не учли вообще.

Я выместил многие из тех и других подавленных чувств на Шэннон, и спустя какое-то время, она начала взвинчивать меня. Я не знаю почему, но когда я относился к ней ужасно, это заставляло меня внутри чувствовать себя хорошо, словно я чесал свой зуд во мне, как это я чувствовал, когда я был моложе и бил собаку нашей семьи — Эйприл. Я плохо себя чувствовал, но если я мог заставить её чувствовать себя ещё хуже, тогда я чувствовал себя не так плохо.

В конечном счёте, Шэннон устала от меня и начала брать себя в руки. Начало конца наступило однажды вечером, когда мы снова стали ссориться, и она начала плакать с опущенной головой. Я был пьян, конечно, и я крикнул: "Хватит плакать, ты нытик!" И это сделало всё остальное. Тут же. Что-то щёлкнуло в ней и наша судьба была решена. С тех пор я не был агрессивным. Я больше не мог проконтролировать отношения. Я не мог ею больше управлять, и я начал чувствовать, что она отдаляется от меня.

Вдобавок к этому сумасшествию, Реджи, Джеймс и Дэвид начали говорить о переезде в Лос-Анджелес с вокалистом Ричардом и его мамой Донной, чтобы попытаться всерьёз заняться их музыкой. Мы все закончили среднюю школу к тому времени (кроме Дэвида, которому было только шестнадцать, но мама Дэвида разрешила ему переехать в Лос-Анджелес, чтобы продолжать заниматься музыкой, раз он будет жить с Донной), и всё, что они чувствовали в своих сердцах — это жажда быть в Лос-Анджелесе и назваться группой "LAPD" (это означало "Любовь и Мир, Чувак"). Наконец, они всё же решились сделать это.

И затем, они ушли.

Это угнетало меня, но я хотел остаться в Bako и попытаться наладить отношения с Шэннон. Я её так любил, и так сожалел о том, как я относился к ней. Я думал, что если я останусь здесь, она будет со мной. Все эти мысли были всё-таки призрачны. Она поступила в колледж Bakersfield и быстро начала заводить новых друзей. Я понял, что она хочет бросить меня, поэтому я начал паниковать. Я просто не мог одновременно потерять её и всех моих друзей. Но независимо от того, как бы я не старался, я не мог избавиться от своих проблем с раздражительностью. В один день, я позвонил ей и попросил её, чтобы она приехала.

— Я не могу, — ответила она, — я делаю домашнюю работу. В этот момент я услышал какой-то незнакомый мужской голос на заднем фоне.

— Кто с тобой? — выкрикнул я.

— Это просто мой друг, со школы, — сказала она, — мы просто делаем домашнюю работу.

Я бросил трубку и рванул к своей машине. Я собирался поехать и узнать, кто был этим "другом". Но к тому времени, как я приехал к ней, он ушёл. Шэннон не позволила мне зайти внутрь; когда она говорила со мной, я стоял около её крыльца. Она сказала мне, что между нами всё кончено. В тот момент, я впервые почувствовал, как моё сердце сильно ранили. Я никогда никого не любил прежде так, как я любил Шэннон, и я просто не представлял себе, что мы можем расстаться.

Это убило меня.

В некотором роде, я чувствовал, будто Шэннон не бросила меня; я чувствовал, будто она умерла. Когда-то она была со мной; теперь же она не хотела иметь со мной ничего общего. Она ушла. Мне было восемнадцать лет и я только что испытал, как мне казалось тогда, худший момент в своей жизни. Теперь, оглядываясь назад, я отчётливо помню те первые мысли о самоубийстве, которые стали сопровождать меня в будущем. Мои лучшие друзья уехали, я потерял свою первую любовь. Мне хотелось умереть.

Я был в глубокой депрессии и проводил много времени ничего не делая, и болтаясь дома. Однажды, в то время как я лежал в кровати, я слышал как моя мама говорит по телефону со своей сестрой. Она сказала ей, что я относился к Шэннон как дерьмо и это привело к нашему расставанию. Бывают такие вещи, которые вы бы не хотели слышать от своей мамы про вас, особенно когда ваше сердце разбито, даже если эти вещи правдивы. Услышанный мною разговор ещё больше ранил моё сердце. В тот день я выучил большой урок: правда ранит сильно, особенно когда она исходит из уст вашей мамы.

Я полагаю, что я поступил правильно, сдержав всё это внутри себя, потому что мне казалось, что никто не знает такой боли, которую я нёс в себе. Никто не знал глубину моей депрессии. Никто не знал, что я хочу умереть. Мои родители только знали, что мне было восемнадцать лет, и теперь, закончив школу, мне нужна была работа. Именно это они мне сказали. Много-много раз. И так как у меня были волосы, не подходящие длиной под требования Chevron, я не мог просто пойти работать на своего отца. Получалось, что мои родители заботились о моём трудоустройстве, но я нуждался в том, чтобы они заботились обо мне. Моё сердце было полностью разбито, и всё, что я действительно хотел от своих родителей, это чтобы они обняли меня, и сказали мне, что всё будет хорошо. Я нуждался в их поддержке, но так как мы мало общались дома, я не знал, как попросить их об этом. Когда это перерастало в эмоции, я просто не знал как мне разговаривать с кем-либо.

Устав от всего, что происходило со мной в Bako, я решил поехать в Лос-Анджелес, чтобы навестить своих друзей, чтобы они увидели, насколько я был убит горем. Они знали, что я нуждаюсь в них. Мама Ричарда, Донна, сказала мне, что если я хочу уехать из Bakersfield и поехать к своим друзьям, то она поможет мне сделать это. Это было большим шагом для меня — уехать из дома своих родителей, но слова Донны заставили меня почувствовать её сострадание и заботу о моём разбитом сердце. Плюс я хотел подавить свою боль алкоголем, пьянками со своими друзьями. Всё это казалось мне очень захватывающим, более того, это снова дало мне надежду, поэтому я согласился на помощь Донны. Несколько дней спустя, зайдя домой я забрал свои вещи и сказал родителям, что я уезжаю.