Воробушкин навел справки. В гостинице носитель пушистой кепки был прописан (по паспорту) как гражданин Перстин, Николай Михайлович, уроженец города Иркутска, прибывший в лесные организации Ломоносовска. По командировке. Постоянная прописка – в городе Бердянске.

В самолете Евгений Иванович сказал Буру:

– Богдан Ибрагимович, мне кажется, я видел Джейрана в Ломоносовске. В прошлом году. И мог бы, пожалуй, узнать его. Он встречался с Гаркушиным, рубщиком мяса.

– Тогда надо вернуться в Ломоносовск срочно! – загорелся Бур.

– Сочувствую. Даже рад, что сейчас вы подвластны серьезному чувству. Но после ваших визитов к дяде Пухлому медлить нельзя.

– А что, если дядя выздоровеет и…

– Вы огорчаете меня. Разве я оставлю больного без присмотра? Ростовские коллеги обещали позаботиться о нём, не оставлять вашего родственника без всестороннего внимания. Я уверен, что они люди слова.

Я ЭТО ТОЖЕ ЗАМЕТИЛ

По набережной истинно величественной Северной Двины (рейсовый пароход от одного берега к другому идёт двадцать минут) навстречу друг другу шли двое приятелей.

Задумчиво-печальный Андрей Полонский брел со стороны порта, Яша Сверчок, невысокий, плотненький, с глазами голубя, со стороны Северной башни бывшего гостиного двора.

Андрей глядел невесело, невзирая на увлекательную картину, на проходившие в сторону моря океанские лесовозы, самоходные баржи, могучие буксиры, старенькие, ужасно дымящие пригородные пароходики и белые скоростные теплоходы типа «Москвич».

Настроение Андрея Полонского никак не соответствовало бурной жизни реки, порта и солнечному осеннему дню в бассейне Северной Двины.

Оба двигались по ещё влажной от росы асфальтовой дорожке вдоль неуклюжей деревянной ограды, украшенной пузатыми булавами.

– Андрэ! Вы всегда напоминаете мне глубоко интеллигентного и разносторонне мыслящего князя Болконского. Хотя он не был столь высокого роста, – ещё издали громко возвестил Яша.

– Я – Андрей Полонский – напоминаю тебе Андрея Болконского… Знаешь… очень близко лежит, а посему неостроумно, – отпарировал Андрей.

– Не настаиваю. Всё же, как я вижу, – не унимался Яша, – ты никак не можешь достойно осмыслить немалые достижения нашего исконно русского города. Итак, камо грядеши, сиречь – куда идешь?

– Гуляю.

– Стоит. Пейзаж родной мне водной магистрали заслуживает, чтобы им любовались. Куда Волге, Днепру и прочим Донам до нашей Северной Двины. Здесь ты можешь сесть на теплоход и прямым сообщением куда угодно, даже на Малайские острова.

Приятели повернули в сторону памятника Петру Первому, затем на главный проспект, мимо здания совнархоза и надоевшей директивной колоннады времен культа личности. У входа в театральный сквер, у стендов драматического театра, Яша увидел молодую женщину в тёмно-вишневом костюме и низко опущенной на лоб шляпке.

– Я хочу поздороваться с Клавдией Павловной, – сказал Яша, решительно пересекая улицу.

Андрей шёл следом. Он пропустил две автомашины и не спеша пошёл к стендам.

– Здравствуйте, Клавдия Павловна, самая привлекательная женщина родного Севера, достойная искреннего восхищения, не говоря уже об уважении.

– Здравствуйте, Яша. Рада вас видеть.

– Вы то солнце, которое всегда ласково светит мне, неприкаянному, на берегах Северной Двины.

– Но это северное солнце.

– Тем оно дороже моему сердцу.

– Яша, вы неисправимы.

– И это мое достоинство.

– Здравствуйте, Андрей. Почему вы не так жизнерадостны, как Яша?

– В присутствии Яши, Фигаро, я, конечно, выгляжу Гамлетом.

– Определение, по-моему, точное, – весело рассмеялась Клавдия Павловна. – Ну, Фигаро, что ещё скажете приятного?

– Желаю поздравить. Ваша Катя отлично защитила диплом. Не отрекайтесь.

– Спасибо. Катя и Ася в Сухуми. Я же еду в Ялту.

Втроем они пересекли сквер и вышли к главному почтамту, монументальному серому зданию, Клавдия Павловна посматривала на Андрея вопрошающе и с той теплотой, которая именуется нежной и ещё – материнской.

– И я завтра убываю, – сказал Андрей.

– Далеко?

– В Евпаторию.

Яша шёл рядом с Клавдией Павловной и не умолкал:

– Я всегда желаю вам, Клавдия Павловна, большого счастья.

– Верю, Яша.

В эту минуту ни Андрей, ни Клавдия Павловна не знали, что близкий им человек заставит Андрея отказаться от Евпатории и отправиться в Закавказье.

Яша не умолкал уже ровно двадцать шесть лет, с той минуты, когда акушерка, взяв его в руки и убедившись, что это мужчина, произнесла:

– Ну и крикун!

В компании, в присутствии Яши, ещё никому не удавалось произнести и десяток слов, говорил всегда он. В прошлом году секретарь лесотехнического института принесла директору на подпись диплом Якова Сверчка.

– Неужели? – изумился директор. – Неужели Сверчок защитил диплом?

– Я получила решение комиссии.

– И куда его, краснобая?

– В распоряжение нашего совнархоза.

– Не завидую совнархозу.

За дипломом Яша явился через четыре месяца после его подписания.

– Ангелина Леопольдовна, прошу вручить мне мой страховой полис.

– Яша, какой страховой полис? – встревожилась секретарь института, женщина добросовестная, пунктуальная и чересчур несовременная.

Ангелина Леопольдовна под страхом лишения пенсии не ответила бы, чем отличается Совет Министров от Верховного Совета. Она бы молитвенно сложила руки и с ужасом, умоляюще сказала бы: «Боже мой, я об этом не слышала».

Верховной властью вселенной Ангелина Леопольдовна искрение считала директора лесотехнического института. После него она почитала управдома. И вдруг Яша требует от неё какой-то страховой полис.

– Яша, помилуйте, мне же ваш полис никто не вручал.

– Я прошу страховой полис, именуемый дипломом.

– Диплом? – приложила руку к сердцу несчастная Ангелина Леопольдовна. – Какой же это полис?

– В некоторых случаях он отлично страхует от работы в поте лица, то есть дает право занимать должность, получать зарплату и при малейшем желании ровно ничего не делать.

Получив диплом, Яша протянул ещё не умиротворенной Ангелине Леопольдовне коробку конфет.

– Что вы, Яша, я не возьму. За что? – Но, встретив покоряющий голубиный взгляд, покраснела и дрожащей рукой взяла коробку.

Еще через месяц Яша с давно просроченным направлением явился к заместителю начальника бумдревпрома по кадрам Пунькину. В приёмной замначбумдревпрома Пунькина рядом с мерзнувшей секретарем-машинисткой (повязанной на груди шерстяной шалью крест-накрест, хотя на улице было плюс двадцать шесть), у шкафа высилась горка из обломков новеньких стульев, изготовленных на предприятиях бумдревпрома. Обломки поступали в управление от неблагодарных потребителей как образцы малоуспешной деятельности бумдревпрома.

– Прелестные экспонаты, – громко сказал Яша. Зябнувшая секретарь-машинистка не ответила, – она давно разучилась обращать на что-либо внимание.

– Можно войти к товарищу Пунькину Д. В.? – спросил Яша.

Навеки остывшая секретарь-машинистка снова не ответила. Яша открыл дверь. За столом сидел узкоплечий, чем-то недовольный замначбумдревпрома.

На столе в двух деревянных узорчатых стаканах плотно стояли строго очинённые карандаши. Между ними в специальной подставочке – квадратные листочки глянцевой бумаги (высшего сорта).

Даниил Васильевич Пунькин, слушая посетителя, машинально заносил его слова на квадратики, не вникая в их смысл, проделывая эту манипуляцию совершенно механически. Сказывалась давняя тренировка.

После ухода посетителя Пунькин Д. В. аккуратно разрывал листочки и бросал их в корзину. Эта процедура освобождала мозг от обязанностей: думать, помнить, реагировать. Посетитель и его слова не проникали ни в душу, ни в голову Пунькина.

– Здравствуйте, Даниил Васильевич! – радушно поздоровался Яша.