— Не в том дело! — буркнул Дзамполь.

— Не пытайся лукавить с самим собой, Алессандро!.. Тебе нравится Стелла? Отвечай: да или нет? И сразу предупреждаю: если ты ответишь отрицательно, я все равно не поверю! Это дитя просто прелесть!

Дзамполь с горечью хмыкнул:

— Ничего себе дитя!.. Она уже успела пожить в свое удовольствие, не так ли?

— А ты?

— Это совсем другое дело!

— Только потому, что ты побывал в мэрии и церкви? Подобные аргументы недостойны тебя, Алессандро! У Стеллы был муж, у тебя жена, так что вы — квиты! Она вдова, ты — вдовец! Бедняжке не повезло с мужем? Ты тоже не обрел особого блаженства в браке. Да вы просто созданы друг для друга! Ты попросишь руки Стеллы, женишься — и делу конец. Тут и говорить не о чем!

— Не о чем говорить? — возопил инспектор. — Так, значит, вы меня жените, делаете отцом семейства, прежде чем я успею все обдумать, а в утешение не находите ничего лучше, как заявить, будто тут и без того все ясно? Ну нет! Разговор еще далеко не исчерпан! Не знаю, как принято поступать у вас в Вероне, синьор Тарчинини, но мы, туринцы, не имеем обыкновения заключать браки с бухты-барахты, наплевав на общественное мнение! И, кстати, по какому праву вы вмешиваетесь в мою личную жизнь?

— По праву дружбы! А еще потому, что ты мне очень нравишься, Алессандро… и я запрещаю тебе смеяться над этим… Возможно, я ошибся, но… с тех пор как мы познакомились, у меня возникло ощущение, что ты глубоко несчастлив и взъелся на всех женщин только за то, что крайне неудачно выбрал себе спутницу жизни… И потом, мне ужасно жаль очаровательную крошку Стеллу, которая за первую же совершенную глупость расплачивается внебрачным ребенком и вдобавок потеряла того, кто мог бы стать ее мужем… Вот я и сказал себе: в его годы мой друг Алессандро уже ни за что не найдет такой красивой девушки! И он наверняка обретет с ней истинное счастье, поскольку Стелла никогда не забудет, что именно он вернул ей честь! А что до малыша… Он, как пить дать, вырастет настоящим красавчиком. Уж прости меня, Алессандро, но вряд ли тебе удастся зачать такого, поскольку хоть покойный берсальер и немногого стоил чисто по-человечески, но уж насчет внешности — пардон! А ребенок так и не узнает, что ты ему не родной отец: во-первых, никто об этом даже не догадается, а во-вторых, мой Алессандро, с его золотым сердцем, привяжется к малышу! Вот что заставило меня заговорить о тебе со Стеллой… А она так обрадовалась… Будто я вернул ей смысл жизни! И еще я подумал, что в первый раз ты настолько неудачно выбрал подругу, что разумнее хоть теперь воспользоваться дружеской помощью… Мне бы не хотелось огорчать тебя, Алессандро, равно как и принуждать к чему бы то ни было. И лишь искренняя привязанность побудила немного обмануть Стеллу. Прости, если я не прав… Сейчас же пойду к Дани и повинюсь перед девушкой. Видно, бедняге на роду написано остаться матерью-одиночкой, а ее ребенку — незаконнорожденным, несчастным безотцовщиной… Ma que! В конце концов, это же ее вина, правда?

— Ее вина, ее вина… Не стоит все-таки преувеличивать! Этот берсальер оказался записным соблазнителем и обманщиком! А чем чище и неискушеннее девушка, тем легче ей угодить в сети…

— Короче говоря, — елейным тоном заметил хитрюга Ромео, — если я тебя правильно понял, Алессандро, тем, кто поддавался очарованию берсальера, в сущности, следовало бы выдавать свидетельство о благонравии?

— Право же…

Тарчинини так тяжко вздохнул, что человек более проницательный, нежели бедняга инспектор, наверняка заподозрил бы его в лукавстве.

— А теперь повторяю тебе, Алессандро, без всякой горечи: оставим этот разговор… Забудь мой необдуманный и неловкий поступок, хоть я и пытался действовать из самых добрых побуждений. И давай вернемся к нашей работе…

— По-вашему, я сейчас в состоянии работать? Вы хоть представляете, что подумает обо мне Стелла? Да она запросто может счесть меня таким же мерзавцем, как берсальер… хотя и менее красивым, о чем вы мне столь любезно напомнили!

— Но ты ведь совершенно ни при чем, виноват я один!

— Да, но вы-то не можете жениться на девушке!

— А ты не хочешь! По-моему, результат — один и тот же, разве нет?

— Не совсем… По вашей милости Стелла поверила, что я ее люблю!

— Так я скажу, что ошибся и на самом деле ты вовсе ее не любишь… Доволен?

— Доволен? Послушать вас, синьор Тарчинини, иногда невольно задумаешься, есть ли у вас сердце! Кто же это может радоваться, причиняя другому разочарование и горе? И потом… в глубине души я вовсе не уверен, что не испытываю к Стелле никаких чувств… О, разумеется, это еще не бог весть что… Робкий намек на нежность… так что не стоит и огород городить…

— А уж тем более жениться?

— Вне всяких сомнений!

— Но в таком случае, Алессандро, почему ты не хочешь, чтобы я сходил к Дани и попросил прощения?

— Это уже не ваша забота! И вообще мое дело! Ну скажите, что вы можете возразить, если бы мне и впрямь захотелось жениться на этой Стелле?

— Что она уже не девушка…

— А я, по-вашему, сосунок? Уж не принимаете ли вы меня за наивного мальчишку?

— И кроме того, у нее будет ребенок…

Дзамполь хмыкнул:

— Сколько мужчин с гордостью прогуливаются под руку с беременными женами, воображая, будто те носят во чреве их дитя? Я, по крайней мере, заранее знаю, как обстоит дело! Говорю же вам, это касается меня одного! И по какому праву вы мешаете мне жениться?!

До Алессандро вдруг дошло, что он сейчас сказал. Молодой человек осекся, но при виде растроганной, улыбающейся физиономии и не подумал идти на попятный. Инспектор улыбнулся в ответ, и они, рыдая, упали друг другу в объятия.

— Когда ты понял, что любишь ее, Алессандро?

— Сегодня ночью… Я никак не мог уснуть… Злился на вас, на нее, на целый свет… и прокручивал в голове все гадости, которых наговорю вам, Стелле и ее брату, а потом в мертвой тишине комнаты вдруг словно наяву услышал ее нежный и доверчивый голосок… Тогда-то до меня и дошло, что я больше не смогу жить счастливо, не слыша его… Но только, понимаете… тут еще вмешалось самолюбие… Не мог же я допустить, чтобы вы без меня меня женили?.. Ну и хитрец же вы, синьор комиссар!..

— Нет… Всего-навсего — вечный влюбленный и таковым останусь до конца своих дней… Я чувствую настоящую любовь, где бы она ни таилась и как бы тщательно ее ни пытались скрыть… Это истинный дар, Алессандро! Отныне я считаю тебя своим сыном и готов стать крестным твоего первенца, но только ты должен назвать его Ромео. Обещаешь?

— А если родится девочка, пусть будет Джульеттой? Клянусь!

Мужчины снова сели в кресла.

— С божьей помощью, — заметил Тарчинини, — похоже, в семье скоро будет три Джульетты: моя жена, дочь и крестница — твоя дочка, Алессандро!

— Вы и впрямь думаете, что она станет моей?

— Пусть только кто-нибудь при мне посмеет усомниться в твоем отцовстве! Как только мы арестуем убийцу берсальера, я позвоню жене и вызову ее сюда — пусть познакомится с вами обоими!

Они помолчали, восстанавливая душевное равновесие, ибо всего несколько минут назад едва не разругались насмерть, а теперь, после примирения, Тарчинини сообразил, что чуть ли не силком, в сущности, женил помощника, несмотря на глубокое отвращение последнего к брачным узам. Так что обоим было с чего перевести дух! И теперь подобно двум противникам, неожиданно для себя самих уступившим не свойственному им порыву, они в полной растерянности глядели друг на друга, не зная, что еще сказать. Наконец Дзамполь нарушил затянувшееся молчание:

— Кстати, насчет мэтра Серантони… Мы проверили его рассказ. Все верно. Синьорина Грампа без особого нажима призналась, что работает сообща с громилами из «Желтой бабочки» и все они извлекают немалую выгоду, облегчая кошельки неосторожных буржуа, решивших поразвлечься на стороне. Молодую особу арестовали вместе с сообщниками, а заведение прикрыли. Коллеги обещали мне не упоминать на суде имя нотариуса. Впрочем, думаю, вся компания отделается легким испугом, ибо огласка в таком деле весьма нежелательна. Вы меня понимаете?