И объем капиталов, помещенных за границей, постепенно возрастал, как если бы старинная машина воспользовалась для ускорения своего движения скоростью XVIII в.; в миллионах банковских лир (lire di banco) (цифры округлены) он составил: 271 в 1725 г.; 306 в 1745 г.; 332 в 1765 г.; 342 в 1785 г.; при годовом доходе, выросшем с 7,7 млн. в 1725 г. до 11,5 млн. в 1785 г. Банковская лира, бывшая в Генуе расчетной монетой, с 1675 по 1793 г. соответствовала, не изменяясь, 0,328 г золота. Но к чему вести расчеты в тоннах золота? Лучше будет коротко сказать, что доход генуэзских заимодавцев в 1785 г. равнялся более чем половине приближенно подсчитанного валового дохода Генуи³⁴³.

Но как же интересно, что при новом расширении своих капиталовложений Генуя оставалась верна географическим рамкам былого своего великолепия! В противоположность капиталу голландскому и женевскому генуэзский капитал не завоевывал Англию, в то время как во Франции генуэзцы вкладывали свои капиталы широко (35 млн. турских ливров накануне Революции). Не происходило ли это оттого, что на Севере [Европы] католическая Генуя натолкнулась на сети протестантских банков? Или же скорее по причине старинных привычек, которые в конечном счете ограничивали мысль и воображение генуэзских деловых людей?³⁴⁴

В любом случае такой выбор привел генуэзский капитал к краху вместе с бесчисленными катастрофами, под тяжестью которых рухнул Старый порядок. Но в следующем веке Генуя вновь окажется в роли самого оживленного двигателя [развития] полуострова. При возникновении парового судоходства и во времена Рисорджименто она создаст промышленность, сильный современный флот, и «Банко д’Италиа» в значительной мере будет делом ее рук. Итальянский историк сказал: «Генуя создала итальянское единство» — и добавил: «к своей выгоде»³⁴⁵.

И возвращаясь к миру-экономике

Но реконверсия, а вернее, последовательные реконверсии генуэзского капитализма не привели Геную в центр мира-экономики. Ее «век» на международной арене закончился еще в 1627 г., может быть, в 1622 г., когда пришли в упадок пьяченцские ярмарки³⁴⁶. Если проследить хронику этого решающего года, создается впечатление, что венецианцы, миланцы и флорентийцы отмежевались от генуэзских банкиров. Быть может, они не могли сохранять свое сотрудничество с городом св. Георгия, не подвергая себя опасности? Быть может, Италия не была более способна оплачивать цену генуэзского первенства? Но, вне сомнения, и вся европейская экономика не в состоянии была выдерживать обращение бумажных денег, несоразмерное массе звонкой монеты и объему производства. Генуэзская конструкция, слишком усложненная и амбициозная для экономики Старого порядка, развалилась, отчасти сама собой, при европейском кризисе XVII в. Тем более что Европа тогда «качнулась» в сторону Севера, и на этот раз — на столетия. Характерно, что, в то время как генуэзцы, перестав играть роль финансовых арбитров Европы, перестали находиться и в центре мира-экономики, смену караула обеспечил Амстердам, недавнее богатство которого было построено (и это еще одно знамение времени) на товаре. Для него тоже наступит час финансовой деятельности, но позднее, и довольно любопытно, что это заново поставит те же самые проблемы, с какими встретился генуэзский опыт.

Глава 3

СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ С ДОМИНИРУЮЩИМ ГОРОДСКИМ ЦЕНТРОМ В ЕВРОПЕ: АМСТЕРДАМ

С Амстердамом¹ заканчивается эра городов с имперскими структурой и призванием. «То был последний раз, — писала Вайолет Барбур, — когда настоящая империя торговли и кредита существовала без поддержки современного объединенного государства»². Интерес этого опыта состоит, следовательно, в его расположении между двумя сменившими друг друга фазами экономической гегемонии: с одной стороны, городá, с другой — современные государства, национальные экономики, имевшие в качестве отправной точки Лондон, опиравшийся на Англию. В центре Европы, кичащейся своими успехами и к концу XVIII в. обнаруживавшей тенденцию сделаться всем миром, господствовавшая зона должна была расти, чтобы уравновесить целое. Одни или почти одни города, недостаточно опиравшиеся на близлежащую экономику, которая их усиливала, вскоре не будут иметь достаточного веса. Эстафету примут территориальные государства.

Возвышение Амстердама, продолжившее старинную ситуацию, совершилось, что довольно логично, по старым правилам: один город стал преемником других, Антверпена и Генуи. Но в то же самое время Северная Европа вновь обрела преимущество над Южной, на этот раз окончательно. Так что Амстердам сменил не один только Антверпен, как это столь часто утверждают, но Средиземноморье, еще преобладавшее во время генуэзской интермедии³. Место богатейшего моря, украшенного всеми дарами и преимуществами, занял океан, долгое время бывший пролетарием, все еще плохо используемым, океан, которому до сего времени международное разделение задач отводило самые тяжелые и наименее доходные работы. Отступление генуэзского капитализма, а за ним — Италии, подвергшейся атакам разом со всех сторон, открыло дорогу торжеству мореплавателей и купцов Северной Европы.

Победа эта, однако, свершилась не в один день. Так же, как и упадок Средиземноморья и самой Италии, происходивший последовательными этапами, которые медленно добавлялись один к другому. С наступлением 70-х годов XVI в. английские корабли стали вновь проникать во Внутреннее море. С наступлением 90-х годов пришла очередь кораблей голландских. Но средиземноморские нефы, саэты, марсилианы или карамусалы от этого не исчезли. Чтобы вторжение северных перевозчиков приносило плоды, требовалось, чтобы перевалочные пункты Северной Африки, порты Ливорно и Анконы, левантинские гавани были открыты для них и освоены, чтобы богатые города Средиземноморья приняли услуги вновь пришедших, согласились их фрахтовать. Потребовалось также, чтобы англичане заключили свои капитуляции с Великим Государем^*CA в 1579 г. (что нидерландцы проделают лишь в 1612 г.). А сверх того нужно было, чтобы сукна, холсты и прочие промышленные изделия Севера проникли на средиземноморские рынки, изгнали с них традиционно там присутствовавшие местные продукты⁴. Еще в начале XVII в. Венеция с ее высококачественными сукнами господствовала на левантинском рынке. Значит, необходимо было занять место Венеции и других городов. И наконец, добиться, чтобы мало-помалу ослабла гегемония генуэзского кредита. Именно эти процессы, более или менее быстрые, предполагал подъем Амстердама, который, в отличие от Антверпена, больше уже не вернет первенства экономикам Внутреннего моря.

_{Генеральные Штаты Соединенных Провинций, собравшиеся в Амстердаме в 1651 г. с соблюдением всего церемониала, присущего суверенному государству.}

Соединенные Провинции у себя дома

Современники почти ничего в этом не поняли. Будучи, как всегда, невнимательны к длительным предшествующим процессам, они внезапно обнаружили величие Нидерландов, когда оно уже было достигнуто и ослепляло. Сразу никто не мог понять внезапный успех, блистательный взлет, неожиданное могущество столь малой страны, в некотором роде совершенно новой. И всякий говорил о «приводящей в изумление» легкости, о «секрете», о голландском «чуде».