От побережья торговля осуществлялась на легких судах, которые на веслах поднимались по рекам до гаваней в верховьях рек и до ярмарок, где европейская коммерция встречалась с африканскими караванами. Посредниками в таких торговых операциях издавна были потомки португальцев, метисы белых и негров, ставшие «местными»; каждый оспаривал у других их услуги. Затем англичане и французы решились сами подняться по рекам и речкам, обосноваться внутри материка. «Капитан Эджис [англичанин],— отмечает отец Лаба, — в то время не был в Бинтаме. Англичане его используют, дабы вести свою торговлю в верховьях реки; он предприимчив, и его видели даже на реке Фалеме, в одном дне пути от форта Сент-Этьенн-де-Кэнура»¹⁹⁸. С наступлением второй половины XVIII в., когда английская Королевская компания отказалась от большей части своей активности, а форт Сен-Жак в устье Гамбии был оставлен, европейская торговля снова обратилась к местным посредникам. Черные гребцы, обходившиеся дешевле гребцов английских, поднимались вверх по реке с европейскими товарами; они же доставляли африканские товары, включая и эбеновое дерево, очень часто предназначавшиеся для корабля приватира. Негры сделались младшими хозяевами торговли.

Эта эволюция любопытным образом воспроизводила старинную эволюцию португальской торговли, бывшей инициатором европейской деятельности в Африке, как и на Дальнем Востоке. Первыми лансадуш (lançados)¹⁹⁹ были португальцы, точно так же как и купцы острова Сан-Томе, которые очень рано занялись торговлей «из Африки в Африку», от Гвинейского залива до Анголы, выступая сегодня купцами, а завтра — пиратами. В конце XVI в. в Сан-Сальвадоре, столице Конго, имелось более ста португальских купцов и добрая тысяча искателей приключений того же происхождения. Впоследствии размах дел сократился, мелкие роли уступили африканским посредникам и комиссионерам, в частности мандингам, обозначавшимся родовым названием меркадорш (mercadors), и сотрудникам вспомогательным, метисам и черным, именовавшимся помбейруш (pombeiros). Эти последние, кем бы ни был хозяин, на которого они работали, более жестоко эксплуатировали своих братьев по расе, нежели белые²⁰⁰.

«Треугольная торговля» и условия обмена

Мы знаем завершение работорговли: Средний переход (the Middle Passage), переход через Атлантику, всегда бывший ужасным для рабов, набитых в тесном пространстве [трюмов]. Однако плавание это было лишь одним из элементов в системе «треугольной торговли», которой занимался любой корабль, снимавшийся с якоря у африканского берега, будь этот корабль португальским, голландским, английским или французским. Какой-нибудь английский корабль пойдет продать своих рабов на Ямайке, возвратится в Англию с сахаром, кофе, индиго, хлопком, потом снова отправится в Африку. Mutatis mutandis, эта схема была одной и той же для всех работорговых кораблей. В каждой вершине треугольника реализовалась прибыль, и общим балансом кругооборота было сложение последовательных балансов.

При выходе из Ливерпуля или из Нанта на борту находились одни и те же товары: ткани и еще раз ткани, включая хлопчатые индийские и полосатую тафту, медная утварь, оловянные блюда и горшки, железные слитки, ножи с ножнами, шляпы, стеклянный товар, искусственный хрусталь, порох, пистолеты, торговые мушкеты, наконец, водка… Это перечисление воспроизводит слово в слово список товаров, которые в апреле 1704 г. один банкир в Нанте, крупнейшем французском работорговом порту, погрузил на свое судно «Принц Конти» (вместимостью в триста тонн)²⁰¹. В этот поздний период список [товаров] почти не отличался от списка при отплытии из Ливерпуля или из Амстердама. Португальцы всегда остерегались доставлять в Африку оружие и водку, но их преемники не отличались подобной щепетильностью или подобной осторожностью.

Наконец, чтобы обмен отвечал сильно возраставшему европейскому спросу, требовалась известная «эластичность» африканского рынка перед лицом увеличивавшегося предложения европейских товаров. Так обстояло дело в Сенегамбии, любопытном районе между пустыней и океаном, о которой Филип Кертин недавно написал поразительной новизны книгу²⁰², пересматривающую разом и саму африканскую экономику, и размах обменов, невзирая на трудность перевозок, масштабы людских скоплений на рынках и на ярмарках, энергию городов, которые неизбежно требовали прибавочного продукта, наконец, так называемые примитивные денежные системы, бывшие тем не менее добрым орудием.

Со временем восприятие европейских товаров сделалось выборочным: черный клиент не скупал все вслепую. Если Сенегамбия была покупательницей слитков железа и даже железного лома, так это потому, что в отличие от других африканских районов она не имела металлургии. Если какой-то другой регион (вернее, субрегион) покупал много тканей, то потому, что местное ткачество здесь было недостаточным. И так далее. А затем — и это-то и было удивительно — Африка перед лицом жадного европейского спроса будет в конечном итоге реагировать в соответствии с классическими правилами экономики: повысит свои требования, поднимет цены.

Филип Кертин²⁰³ доказывает свои тезисы изучением цен и условий обмена, торговли (terms of trade), которое примитивный характер «денег» не помешал довести до успешного завершения. В самом деле, когда брусок железа, который был в Сенегамбии расчетной монетой, котировался у английского купца в 30 фунтов стерлингов, то речь здесь шла не о цене, а об обменном курсе между фунтом стерлингов, монетой фиктивной, и железным бруском, другой фиктивной монетой. Товары, оцениваемые в брусках (а затем в фунтах), изменялись в цене, как это показывают приводимые ниже таблицы. Можно вычислить для Сенегамбии правдоподобные глобальные цифры импорта и экспорта и приблизительно оценить условия обмена (terms of trade), «показатель, позволяющий оценить выгоду, какую какая-то экономика извлекает из своих отношений с заграницей» ²⁰⁴. Сравнивая экспорт и импорт, цены при ввозе и вывозе, Кертин приходит к заключению, что Сенегамбия извлекала из своих обменов с внешним миром возраставшую выгоду. Это факт, что для получения большего количества золота, рабов и слоновой кости Европа должна была увеличивать свое предложение, снижать сравнительную цену своих товаров. И такой вывод, сделанный для Сенегамбии, вероятно, действителен для всей Черной Африки, которая в ответ на требования плантаций, золотых приисков, городов Нового Света поставляла работорговцам все возраставший контингент невольников: в XVI в. — 900 тыс., в XVII в. — 3750 тыс., в XVIII в. — от 7 до 8 млн. и, несмотря на запрещение рабства в 1815 г., — 4 млн. в XIX в.²⁰⁵ Если подумать о незначительности использовавшихся средств, о низком уровне перевозок, то торговля африканскими невольниками утверждается как торговля рекордная.

Влияние европейского спроса влекло за собой торговую специализацию Сенегамбии, всякий раз с преобладающим положением какого-то одного продукта: в начале XVII в. — шкуры, затем вплоть до XIX в. — невольники, позднее — камедь, еще позднее — арахис. Сравните с «циклами» колониальной Бразилии: красильное дерево, сахар, золото, кофе.