Белорыбицын впился глазами в его лицо и пытался понять, что заставило Антюхина переменить недавнее решение. В сущности, он не особо нужен. Важно было в первую очередь увезти его с собой из Москвы в случае, если начнут розыск… Так или иначе вскоре избавился бы от него, а сам вернулся в Киев. Что ж, теперь придется несколько изменить планы. Нет, уговаривать и переубеждать его не стоит. Даже если попытается расколоть…

— Ладно, решил так решил, — сухо отрезал он. — Дело хозяйское. Вот твои четыре сотни, да еще две с учетом командировочных. Трудовую книжку тебе вышлют по почте. Можешь не волноваться. Но одно условие — доедешь со мной до конечной станции и выполнишь одно поручение. А на другой день махнешь назад. Сам тебе возьму билет. Идет?

Яков был несказанно рад такому простому разрешению событий и сам потянулся к бутылке коньяка в избытке благодарственных чувств.

— Ты уж прости меня, дуралея, — расплылся он в кривоватой улыбке, пряча деньги в карман.

— Да ладно, чего уж там, — снисходительно махнул рукой Белорыбицын. — Чудак ты, честное слово. У тебя семь пятниц на неделе. Ты пей, маленько взбодриться тебе сейчас не помешает, а я смотаюсь пока в ресторан, чтоб принесли какой-нибудь закуски, — накинул он пиджак и неторопливо вышел из купе.

9

Все, что мне удалось узнать накануне вечером, говорило за то, что показания Артюшкина достоверны. Здесь, в отделе кадров, подтвердили: на железнодорожном вокзале в буфете действительно работает третий год Валентина по фамилии Куренкова, у нее есть сын шести лет.

— Она взяла отгул и поехала к больной матери в Бельцы, — поведала словоохотливая заведующая. — А вы кто ей будете? Старый знакомый?

— Нам надо увидеться, — уклончиво ответил я. — Просили кое-что передать. Я тут остановился у родственников, побуду неделю.

— Так вы оставьте адресок, она к вам забежит.

— Нет, уж лучше сам наведаюсь, время терпит, — ответил я и поспешил удалиться во избежание лишних расспросов. Теперь мне оставалось дождаться Куренкову и провести дознание. В моем распоряжении было два свободных дня, можно без зазрения совести съездить в Одессу, что я и сделал.

…Еще лет пятнадцать назад, сразу после смерти Костиного отца, Собецкие нашли удачный обмен и переехали в двухкомнатную квартиру на улице Пастера. К тому времени Костя окончил строительный институт и первое время работал в какой-то лаборатории. Главное достоинство этой службы, по его словам, заключалось в том, что оставалась уйма свободного времени. Мне невольно вспомнилась та пора, когда он служил пожарным и хвастал тогда тем же. Но теперь у него был диплом, высшее образование, к немалой гордости Ксении Петровны.

Для меня оставалось непонятным, почему Костя пошел в этот институт. Профессия сантехника, вентиляция, теплоснабжение… Все это представлялось такой прозой в сравнении с тем, что я от него ожидал. Его приверженность к истории, литературе и философии в прежние годы предполагала в нем совершенно другие интересы.

— Удобная профессия, и не больше, — признался он как-то с обезоруживающей откровенностью. — И притом немаловажное достоинство: если попрут с работы, то всегда можно куда-то приткнуться без особых проблем. А ты ведь знаешь мой характер и неуживчивость. Нет, на полную независимость нельзя рассчитывать нигде и никогда, но все же важна хоть относительная свобода, в том числе и свобода перемещения, дислокации твоего письменного стола.

Езжай в любой конец страны — встретят с распростертыми объятиями, даже если не бог весть какой дока, а вот тому же филологу устроиться не так-то просто: это только идеалисты воображают, что их ждут райские кущи и окружение интеллектуалов. Нет, у гуманитариев не сладкий хлеб. Я же, — присвистнул он, — устроюсь начиная от стройплощадки, проектного института, КБ, любого зрелищного заведения кончая ремконторой, жэком, санэпидемстанцией… А еще лучше — в пусконаладочном управлении: пришел, заключил договорчик на паспортизацию или отладку систем, покрутился до обеда, сделал кое-какие замеры и умотал. Начальство на отлете, заказчик над душой у тебя не стоит. Если вентиляция не работает — особой беды не будет, план из-за этого не пострадает. В случае чего всегда можно свалить вину на строителей, составить соответствующий акт. Процентовку все равно подпишут, получу прогрессивку. Все эти пусконаладочные управления просто смех один. Словно нарочно придуманы для таких, как я, любителей свободы. Строители сдают объект и ссылаются: мол, наладчики все поправят, — а наладчики приходят и разводят руками, валят все на строителей. Но те уже умотали, тю-тю. Начинается катавасия, переписка. А денежки-то идут.

— Но ты же когда-то собирался стать чуть ли не министром, — сказал я.

— Надежды юношу питают, — ухмыльнулся Костя. — Теперь я трезвый реалист. Может, тебе все это покажется позицией приспособленца, но, Леха, будем откровенными, ведь у большинства людей настоящая жизнь начинается только после того, как уходишь с работы.

…Я позвонил в дверь на втором этаже, где жили Собецкие. Сколько лет прошло, с тех пор когда я был здесь последний раз. Целая бездна! Бездна, поглощающая дружбу, наши юношеские привязанности, увлечения и иллюзии. Меня невольно охватила щемящая грусть. В глубине квартиры что-то звякнуло, потом старчески неторопливо прошаркали шлепанцы в коридоре.

— Кто там? — встревоженно спросил столь знакомый мне голос.

— Это я, Алексей.

Ксения Петровна сняла цепочку и выглянула на площадку, щуря близоруко глаза.

— Алешка! Господи, неужели ты? — всплеснула она руками, стала суетливо поправлять пряди совершенно седых волос, падавшие на худое лицо, затем повлекла меня на кухню, где варила абрикосовое варенье, и тотчас усадила пить чай, засыпая вопросами.

— Костя на работе? — поинтересовался я.

— Хоть бы ты на него подействовал, — Ксения Петровна вздохнула. — Мотался несколько лет по командировкам, потом что-то изобрел, были неприятности по службе, идею его не признали, и он уволился. Озлобился, сидел дома, делал за плату курсовые проекты студентам. Измучилась я с ним, витает по-прежнему в высоких материях. На прошлой неделе ездил в Киев, отвез, говорит, чертежи какой-то своей новой установки на экспертизу. До этого дней десять тоже где-то в поездках пропадал. Хочешь бычков? Я вчера нажарила целую миску. Он берет по утрам лодку в прокате на Ланжероне и удит до обеда.

— Стихи пишет? — полюбопытствовал, я.

— Да какие там стихи. Не то что книг, а и газет не читает, — сказала Ксения Петровна упавшим голосом. Но тотчас лицо ее снова просветлело: — Вот уж Костик обрадуется! Ты ведь у нас остановишься? Он тебя никуда не отпустит, и не думай, Алешка. С женой, с дочкой приехал бы хоть разок в отпуск.

Мы поболтали еще немного, и я отправился на пляж.

10

Временами Белорыбицыну хотелось остановиться на месяц-другой в каком-нибудь небольшом городишке, но через два-три дня от бездеятельности на него накатывала тоска и так и подмывало напиться. Нет, все же оседлая жизнь была не по нутру ему, но и вечное бегство становилось утомительным. От кого он бежал — от розыска, от самого себя, от скуки? Или от всего вместе? В минуты меланхолии казалось, что он попал в какой-то запутанный круг — чем больше у него скапливалось денег, тем жизнь становилась тревожнее, а он сам нервознее, потому что та неопределенная цель, за которой он когда-то гнался, увы, так и не вырисовывалась на горизонте. В сущности, что он мог позволить себе, куда истратить почти полмиллиона? Дача? Машина? Они ему ни к чему. Его смятенная натура жаждала деятельности, смены впечатлений. Но все, почти все повторялось. Даже доставлявшие остроту переживаний рискованные комбинации приелись. Какой-нибудь провинциальный мещанин мечтает о пятидесяти тысячах, а дай ему пятьсот — не знал бы, что с ними делать. Лично для него важна была игра, сам процесс. Он выигрывал, но не перед кем было теперь и похвастать. Увы, чемоданчик, набитый купюрами, который повсюду таскал с собой, превратился в обузу. Он ловил себя все чаще на мысли, что без него чувствовал себя куда спокойнее. Сон в вагонах СВ, где закупал все купе, был неровен; вскакивал среди ночи, прислушивался к шагам за дверью. Ведь могли ненароком и обокрасть. Да что обокрасть — ограбить, попросту пристукнуть. Тот тип в гостинице, с которым играл в преферанс, определенно внушал подозрение, а он, подвыпив, расслабился, пустился философствовать зачем-то.