– Почему не из адептов? – медленно поинтересовался я. – Люсьен числится…
– Не прикидывайся! – тотчас прошипел земляк, нависая надо мной почти угрожающе. – Ты – ты лично – знаешь, какой у него круг? Кто-нибудь вообще знает?!
– Деметра, – так же медленно отвечал я. Вино ударило в голову, слова выходили с трудом, нехотя.
– А я – не знаю! – зашипел Мартин. – И ты не знаешь, с кем связался! Ладно бегал к нему за советами, а тут потащил с нами!..
Я наконец перевёл взгляд на толстого юношу, впервые пожалев о том, что сердце воздушной стихии больше не дарит мне свою прозорливость.
– То есть помощь просить не зазорно, – выговорил я, глядя земляку в глаза, – а в свой круг принять…
– Не переиначивай! – вспыхнул Мартин. – Он… он… не такой, как мы! И… и…
– И на Дину твою смотрит, – невесело усмехнулся я.
Это его проняло: побледнев от ярости, бросил последний взгляд в сторону Люсьена, который утешался вниманием хорошенькой помощницы, и ретировался к соседнему столику. Хвала Духу, не все воспринимали молодого брутта как бельмо на глазу: с нами сидели Бруно и Зорана, оба слишком лёгкого нрава, чтобы перекидываться мрачными взглядами с теми, кто им не по душе. Как я был им бесконечно благодарен за эту долю понимания! Сердцем чувствовал – нужно оно моему невольному учителю, как никогда в жизни…
Забренчали лютни, могучий женский голос грянул весёлую песню – и Бруно первым вскочил со скамьи, дёрнув за собой Зорану. Наблюдая за дикими плясками полуальда и юной сикирийки, я вяло поражался чудесному единению этих двух. Бойкая, цветущая, прекрасная как весенний цветок Зорана могла бы отдать своё сердце какому угодно воину, магу или зажиточному земледельцу – но предпочла неказистого, худощавого, вечно растрёпанного полукровку, которого и назвать-то просто приятным глазу язык не поворачивался. Неловкий, стеснительный, – чем этот рыжий заморыш очаровал Зорану? Ответа я не находил, как и не мог понять женского сердца. Любимая жена, четверо сыновей – годы жизни пролетели мимо, будто во сне. Впереди – только смерть, как пробуждение от земного кошмара…
– Эй, в-варвар, – плюхнулся рядом Люсьен, всё ещё провожая хорошенькую помощницу долгим взглядом, – о чём задумался? М-м-м? По лицу вижу – о дурном думаешь!
Я вопросительно уставился на молодого колдуна, и тот, по-прежнему не удостаивая меня взглядом, жёстко усмехнулся:
– Чёрные мысли, как липкий туман – их видно.
Залпом допил свой кубок, выхватил из моих пальцев стакан и опорожнил его тоже.
– Хор-рошо с вами, – откинувшись на скамье, с силой выговорил Люсьен, обводя мутным взглядом веселящийся зал. Голоса колдун почти не повышал, но в диком шуме я слышал его лучше, чем вопли присоединившихся к певице подвыпивших завсегдатаев. – Давно я так… И чего она в нём нашла? – прерывисто поинтересовался молодой брутт, глядя в центр зала, где, сдвинув столы в стороны, выплясывали самые отчаянные из молодых.
Я только плечами пожал, не уточняя, кого он имел в виду. Бруно с Зораной уже закончили безумный танец – и это стонгардцев-то называют диким народом, помилуй Дух! – и выбежали на воздух, продышаться после винных паров. Пили оба немного, отчего душный воздух унтерхолдской харчевни бил им в голову, должно быть, особенно сильно. За ними потянулись и Мартин с Диной. Земляк почтительно поддерживал сикирийскую красавицу под локоть, выводя мимо веселившихся колдунов и завсегдатаев. Госпожу Иннару всё же побаивались: ни у кого не возникло желания нарушить данное ей обещание и воспользоваться магией, – а может, попросту не осталось сил после испытаний. Впрочем, если завсегдатаи увидят колдовские штучки – молодым магам, пожалуй, не поздоровится. Пока все придерживались негласного кодекса, взаимная неприязнь вполне сглаживалась общими столами и обильной выпивкой. На удивление, из всех присутствующих один только Мартин не употребил ни капли обжигающего вина, предпочтя обычную воду для утоления жажды. На пьяных посетителей толстый земляк поглядывал хмуро и безрадостно, так что мне сделалось даже интересно – отчего так? Больно неподдельным казалось его отвращение…
Тем временем основная часть гуляющих покинула харчевню: близился рассвет, открывались городские ворота, и уставшие колдуны возвращались в гильдию. Ушли и мои товарищи: Мартин – даже не попрощавшись. Айлин и Войко предложили помощь с доставкой опьяневшего Люсьена; я неосторожно отказался. Сам брутт исчез ненадолго, вернувшись за стол лишь когда я поднялся, чтобы уходить. Выглядел он чуть получше – освежился за это время, что ли – но в руках держал непочатую бутылку вина, которой и поприветствовал меня, радостно скалясь в ответ на хмурый взгляд.
– Л-лекарство! – икнул брутт, вцепившись в мой локоть для равновесия. – Тебе – от душ-шевных ран, м-мне… от тяж-жести выбора…
На пороге харчевни – смешливая помощница куда-то делась, даже не вышла к полюбившемуся гостю – Люсьен пошатнулся и едва не упал: я придержал его за плечо, и брутт, кажется, полностью положился на меня, махнув рукой на направление движения. Только ногами перебирал, да прикладывался время от времени к горлу бутылки.
Лошадь Люсьена всхрапнула, отказываясь принимать в седло пьяного хозяина, и я едва не сплюнул: выпала мне забота, какой не ждал! А ведь так надеялся на быстрый сон в тишине неуютной кельи…
Ветер недовольно заржал, но стерпел, когда я подсадил Люсьена в седло. Неудобный посох колдун приладил за спину, так что теперь не мешал ни ему, ни мне – только задевал круп коня, когда брутт откидывался в седле, теряя равновесие от неизбежной тряски. Солнце уже совсем проснулось, пока я вёл лошадей под уздцы; стук копыт по каменистым дорогам будил тех из горожан, кому вздумалось понежиться в тёплых постелях подольше. Зима постепенно набирала силу – неизбежная стонгардская зима с ранними заморозками и белым настилом заметаемых снегом полей. Здесь, за городскими стенами, по каменным улицам гулял сквозной ветер, выл в проулках и под мостами, заставлял ночную стражу раздувать в жаровнях огонь, чтобы хоть немного согреться в предрассветных сумерках. Утренняя смена ещё не подошла, когда я подвёл коней к воротам.
– Все ваши уже покинули город, – обратился ко мне один из воинов, шагнув вперёд. – Прошло спокойно. Велено вас не трогать, местных по шерсти гладить, чтоб не огрызались, проводить господ адептов под белые ручки.
Я бросил на Люсьена быстрый взгляд: молодой брутт опирался одной рукой о шею недовольного Ветра, второй растирая красные глаза, и то и дело ронял отяжелевшую голову на грудь, норовя вот-вот съехать с седла.
– А тебе это передали, – продолжал стражник, глядя мимо меня. – Возьми, капитан.
Я принял из загрубевшей руки аккуратно сложенный лист бумаги и спрятал за пояс. Лишнего говорить не стал, поскорее покидая гостеприимный Унтерхолд. Лишь ступив на широкую дорогу, какая выводила в обход города, несколько расслабился. Свежий ветер остудил ноющие виски, забирая остатки винных паров из дурной головы, а хлестнувший в лицо колючий снег царапнул обожжённую щеку болезненным эликсиром.
Зорана с Диной подлечили рану, как сумели, но полностью следы не вывели, да и боль сняли лишь на время.
– Шрамы останутся, – напророчил тогда Люсьен.
Что сподвигло молодого колдуна отправиться с нами, я до сих пор не знал: судя по тому, что я слышал от товарищей, брутт приветливостью не отличался, появляясь время от времени то тут, то там, встревая в разговоры и даже затевая общие дела, но при этом никогда не мешаясь с адептами и не участвуя в им же развязанных начинаниях.
Сейчас Люсьена не будила ни неизбежная тряска, ни ощутимый предрассветный мороз, острыми иглами забиравшийся под кожу. Даже я подмёрз, ёжась от ветра в тонкой колдовской мантии, уже трещавшей в плечах. Единственная тёплая рубашка сгорела у ворота так, что починить было почти невозможно, легче пустить на нужды. Проклятый альд, вероятно, танцевал бы от радости, узнав, как попортил мне жизнь огненным дыханием, – вот только едва ли ему в голову пришла бы подобная мысль. Новая рубаха для имущего – мелочь; роскошь для такого, как я.