— Господин комиссар, я протестую…

— Молчать!

Консегуд было заартачился, но годы брали свое, он уже не тот, каким был раньше. А тут еще Сервион не сдержался и врезал ему по физиономии.

— И еще, Консегуд. Если, не приведи господь, что-нибудь случится с Базилией Пьетрапьяна или с детьми, вы мне лично ответите!

— Что вы хотите этим сказать?

— Что я убью вас собственными руками… или подстрою так, что вас убьют.

— Но вы… вы не имеете права!

— Я сам себе присвою это право!

Хозяин «Веселого матроса» был славным малым, и только к двум вещам на свете испытывал омерзение: к работе и к полиции. К работе — потому что считал, что она вредна его здоровью, а к полицейским — потому что они уже не раз сажали его в тюрьму. Всю работу он свалил на свою законную супругу Антуанетту, а вот в борьбе с полицией полагался только на самого себя.

Юбер сидел в винограднике под навесом, куда допускались только ближайшие друзья. Не успел он пропустить стаканчик пастиса, как появилась жена в сопровождении молодого человека, в котором наметанный глаз хозяина «Веселого матроса» сразу признал полицейского.

— Юбер, господин хочет поговорить с тобой.

Юбер лениво указал рукой на стул.

— Садитесь, господин…

— Инспектор полиции Кастелле.

— Выпьете стаканчик пастиса?

— Нет.

— Как хотите.

Антуанетта решила вмешаться:

— Юбер, тебе не кажется…

— Когда мне понадобится твое мнение, я спрошу тебя! — грубо перебил ее муж. — А пока катись отсюда, и побыстрее!

Антуанетта ушла, не дожидаясь продолжения, а Юбер добродушно заметил:

— Дай им волю, так скоро уже не будешь хозяином и в собственном доме. Старые добрые нравы умирают, а жаль! Но оставим это. Что вас привело ко мне?

— Преступление на перевале Вильфранш.

— Грязное дельце! А уже узнали, кто это сделал?

— Да.

— Да?

В этом «да» полицейскому послышались нотки беспокойства.

— Ваши друзья.

— Э, минутку! Тут что-то не так. Во-первых, какие такие друзья?

— Парни из банды Консегуда, ваши дружки.

— Какая банда? Какие дружки?

— Кабрис, Аскрос, Пелиссан и т.д.

— Позвольте, господин инспектор, тут вы ошибаетесь.

— Вы думаете?

— Или же в «Нис Матен» напечатали враки, или они просто плохо информированы.

— Почему?

— Потому что в газетах пишут, что преступление было совершено после обеда.

— Ну и что?

— А то, что парни, которых вы назвали, весь день были здесь и уехали только поздно вечером. Стало быть, они не могли этого сделать.

— Возможно, они отлучались, а вы не заметили… Часа им вполне хватило бы.

— Нет, я все время был с ними.

Наступило долгое молчание. Хозяин «Веселого матроса» из-под опущенных ресниц наблюдал за Кастелле, а тот, не глядя на собеседника, тихо произнес как нечто, само собой разумеющееся.

— Ты лжешь.

— Я клянусь вам…

— Ты лжешь, но это не имеет никакого значения. Мы предполагали, что ты будешь лгать, — сказал полицейский, вставая.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, — запротестовал Юбер.

— Это ты ошибся, Юбер. Я не знаю, сколько они тебе заплатили или сколько пообещали… Но, сколько бы ты ни запросил с них, ты продешевил. Долгие годы в тюрьме никакими деньгами не возместить.

— Долгие годы в тюрьме?

— А ты как думал? Ты что, считаешь, что комиссар Сервион позволит безнаказанно убивать своих друзей? И не исключено, что он сунет в один мешок и тех, кто убил его земляков, и тех, кто помогал им, обеспечивая ложное алиби. Ну что ж, чао! До скорой встречи, Юбер.

Это была жалкая похоронная процессия, хотя пришли все обитатели «малой Корсики». Глядя на этих древних старцев, люди думали, что умер кто-то из дома престарелых, и недоумевали, почему хоронят сразу троих. Гробы несли корсиканцы, пришедшие проводить в последний путь своих земляков, которым уже никогда не видать родного острова. Базилия оставила детей у приятельницы и шла одна. За Базилией шли Поджио — самые старые, за ними — Прато, Пастореккиа и, наконец, — Мурато, самые молодые. За ними шли Сервион и Кастелле с женами.

Отпевали покойников в церкви Христа на улице Друат, куда все эти славные люди каждое воскресенье ходили к мессе. Сервион любил этот мрачноватый храм. Будучи глубоко верующим человеком, он частенько приходил сюда подумать, помолиться, попросить у Господа помощи в своей нелегкой работе.

Старики сбились в кучу, как пугливые козы. Комиссар стоял немного в стороне, искоса поглядывая на своих друзей. Они были обломками иных времен, иной земли. Он любил их. Он не позволит этим подонкам Консегуда обижать их!

Большая старая лошадь, такая же древняя, как и те, кто шли за ней, медленно двинулась от церкви к площади Сен-Франсуа, затем по бульвару Жана Жореса поднялась к площади Гаррибальди и направилась к Замковому кладбищу, на котором Пьетрапьяна приобрели участок, когда поняли, что уже никогда не смогут вернуться на Корсику.

Старики выстроились у ворот кладбища рядом с Базилией, как одна семья. Пожимая им руки, Сервион чувствовал, что они избегают смотреть ему в глаза, как будто сторонятся его. Он предложил отвезти их домой, но они отказались, видимо, по распоряжению Базилии, которая после смерти мужа взяла на себя роль главы клана. Комиссар вернулся в кабинет, с горечью думая о поведении своих друзей.

Женщины разогрели остатки обеда, уложили мужей, утомленных долгой ходьбой до Замкового кладбища и обратно. Теперь они могли спокойно заниматься своими делами. Дождавшись ночи, они вышли из своих домов, не забыв хорошенько запереть двери.

К счастью, все дома стояли рядом. Вскоре старухи собрались у своей подруги, которая просила их ничего не говорить своим мужьям. Базилия приложила палец к губам, призывая к тишине, чтобы не разбудить сироток, спавших в соседней комнате. Она пригласила подруг к столу, на котором стояла керосиновая лампа.

Антония Мурато пришла последней и стала оправдываться:

— Я никак не могла уложить Жана-Батиста.

Когда все уселись, Базилия внимательно посмотрела на подруг. Испещренное морщинами лицо Барберины; все еще гладкое лицо Антонии; лицо Альмы, напоминающее печеное яблочко, на котором блестели маленькие, как черные бусинки, глазки; почти не тронутое возрастом лицо Коломбы, которое сохранило многое от красивой девушки, какой она была когда-то.