— Заводы, заводы… А что хорошего? Зверушки все поудирали, птахи поразлетелись, пчелы мои дохнут. А снег? Чернозем, а не снег. Ты видал когда-нибудь русскую зиму с черным снегом? Гадость. Тьфу!
Слюна попала ему на подбородок, он вытер ее ладонью, а ладонь — о грудь.
«Здравствуйте, я ваша тетя! Пьянехонек. Не полоумный, не мистификатор, а просто пьян. Попал в компанию, Андрей Сергеич! Надо удаляться».
— Так я пошел. Будьте здоровы!
— Обожди! Тоже мне — будьте здоровы… — Он оглянулся и понизил голос: — Слышь-ка ты! Коньяку хочешь? А то дам. У меня есть.
Он долго разыскивал карман и достал маленькую пластмассовую фляжку.
— Не трудитесь. Не пью.
— Брезгуешь? Шут с тобой, мне больше достанется. Тебе как человеку, а ты… Сильно идейный ты, как погляжу. Зачем только я с тобой связался! — Побулькав фляжкой, он вытер рот рукавом. — Ты знаешь, кто я такой? Не знаешь? И я не скажу. Не доверяю тебе, вот и весь разговор. Ладно, слушай! Я — рабо… рабовладелец. Понятно тебе?
Развалившись, он разглядывал Андрея Сергеевича пьяными, косыми глазами.
— По морде вижу — ни черта не понял. Богатый я — чувствуешь? Живу — дай бог каждому. Знаешь, сколько у меня рабов? Миллион. Сады-огороды — для дураков. Там работать надо. Пчелки — вот это да! Занятие для самого господа-бога. Первоначальные затраты — и все! Старичок караулит, а я фляги с медом отвожу. Три с полтиной килограмм, будьте любезны…
— Свинья! — сказал другой голос именно то, что хотел сказать, но не успел сам Андрей Сергеевич. — Пьяная свинья. Я его ищу по всей горе, а он тут валяется…
— Диана! Моя Диана! — умилился рабовладелец и попытался встать.
К ним подходила женщина. Очень красивая женщина. И она знала о том, что красива: легко и гордо несла свою небольшую головку с пышным узлом волос на затылке, прикрытом легкой и яркой косынкой. В коротком, плотно облегающем тело сарафане так и цвели отлично загорелые, округлые плечи. Ступала она легко и горделиво, а тонкие ноздри гневно раздувались.
— Успел, вылакал! — грубо сказала она и швырнула фляжку в ту кошелку, которую держал рабовладелец. — Я тебя научу хорошему поведению! — И он удостоился основательной затрещины. — Вставай!
— Элечка! — залепетал муж, мотая головой. — Нехорошо! Посторонний человек, бог знает что подумает…
— Наплевать! — Она коротко взглянула на Андрея Сергеевича, и он как бы перестал для нее существовать. — Вставай, дрянь! Опять мне машину вести. И ни стакана ягод! Ну, ты, быстро!
Затрещала шелковая рубаха-сетка. Крепкая загорелая рука поставила пчеловода на ноги. Окосевшего владыку миллиона рабов тычками погнали вперед, вниз, под гору.
«Не жена, а дальневосточное цунами», — подумал Андрей Сергеевич и опустился на землю. Теперь ему не нужно было отсюда уходить.
16
Вниз идти было легко, и странная пара удалялась быстро. Кто они? Вероятно, спекулянты: «Кому меду, три с полтиной за кило!» Брал бы уж четыре, для круглого счета. Вообще, если не наврал, то довольно необычный источник дохода. О торговцах фруктами приходилось слышать: даже в Читу привозили чемоданы с яблоками и мандаринами. Встречались такие, что возили из Прибалтики и Ленинграда трикотаж и этим жили. Но чтобы кормиться пчеловодством — нет, о таком слышать не приходилось. Новый способ извлечения прибавочной стоимости. Миллион рабов. Придумал же, черт!
Экие они сытые, преуспевающие, самодовольные. Проблемы никакие не мучают, вопросов себе никаких не ставят — что такое жизнь, зачем она, зачем они сами. Жили — и они живут, не волнуясь по пустякам, оберегая свое здоровье…
Послушай-ка, Андрей Сергеич! А как насчет справедливости? Сам-то далеко ушел от них? Правду сказать, ведь тоже не очень… Особым рвением не отличался. Правда, захребетником не был, трудился исправно. И размышлял много о разных-разностях, в особенности на рыбалке, когда не клевало. И философствовал, и придумывал, и изобретал. Во всяком случае, на мелькомбинате тебе цена есть: когда уезжаешь в отпуск, твоего возвращения ждут с нетерпением и важные вопросы не решают: «Вот приедет Андрей Сергеич, уж как он скажет…» И все-таки жизнь не была еще заполненной до предела, и, если бы пришлось ее начинать сначала, кое-что постарался бы сделать по-другому.
«И то хорошо, что хоть так прожил», — сказал ему какой-то внутренний голос, который, надо полагать, давно прислушивался к течению его мыслей. А не сломайся в семнадцатом году государственная машина, не разлетись на обломки старый строй, ты и вовсе бы не жил, а существовал. Ходил бы по своим владениям с такой же холеной женой господинчиком и надзирал бы за теми, кто работает. Сам бы ведь тоже не работал, верно?
Тут мысли Андрея Сергеевича подошли как бы к порогу, который он внутренним зрением приметил давно, но перешагнуть не решался. Он сделал вид, что удивлен: вот, полчаса смотрит на долину и почему-то еще не пришло в голову… Хм, странно! Ведь все то, что видно внизу, могло быть твоим. Ты понимаешь, Андрей Сергеич? Твоим. Принадлежащим только тебе и больше никому. Твоим безраздельно и безоговорочно.
Допустим на минуту — Митьке и его сподвижникам удалось бы тогда свалить большевизм, уничтожить Советскую власть. Как там ни говори, а они, белые, были немалой силой. И еще допустим — отец умер, старший брат сгинул в своих похождениях, ты — единственный наследник всей потанинской собственности. Вся эта богатейшая и прекрасная местность — твоя. Ты — хозяин. Хо, властелин! Что ты скажешь? Было бы тебе лучше или хуже?
Андрей Сергеевич обхватил колени, сжался, прищурился и уже одним глазом стал рассматривать долину. Однако какая чепуха лезет в голову! Во-первых, это совершенно невозможно, это исключено. Во-вторых, ничего бы ты от этого не выиграл, Андрей Сергеич, жизнь твоя не стала бы богаче. Скорее — наоборот. Если, конечно, ты не законченный мещанин и не подразумеваешь под богатой жизнью обилие жратвы, выпивки, вещей, одежды и прочих так называемых благ. Подразумевается настоящая, как говорится, возвышенная жизнь. Такая, когда из внешнего мира поступает много впечатлений и когда они прекрасны, волнующи, увлекательны. И когда ты удовлетворен своим участием в общей жизни людей. Когда ты вместе с ними.
Собственность ничего бы не добавила в мир твоих ощущений, они не стали бы ярче и богаче. Так уж вот получается: появилась собственность и не стало у человека больше света в окне; все заслонило имущество. Она, как хищница, — сунь ей палец в пасть, изжует всего, все благородные помыслы и стремления. И Митька, наверное, был бы совсем другим, если бы не заразился в детстве человеконенавистничеством; и отец не бросил бы сына так подло в Красноярске, если бы не держал в левой руке свой баул с капиталами. Не стало бы свободы: ходил бы на цепи, как пес вокруг будки.
Да и народ, конечно, не обрадовался бы появлению Андрея Потанина в роли единоличного владыки Собольской долины. Отвыкли люди от владык. Приучились обходиться без них. Так что, Андрей Сергеич, понужнули бы тебя полновесным пинком. Можешь быть уверен — не поцеремонились бы. И были бы безусловно правы: хозяева не нужны, устарели. Человечество хочет и должно жить именно так, как оно устраивается на этой части планеты. Только так и не иначе.
Точно решив большой и важный вопрос, Андрей Сергеевич выпрямил ноги, заложил кулаки под голову и стал рассматривать небо, чистое и однообразное, без единого облачка. Там где-то были звезды, невидимые звезды Южного полушария. Он напряг глаза, пытаясь разглядеть в небе хоть что-нибудь, но небо было абсолютно пустое, только очень синее. Тогда он снова обратил свой взор к земле, к Собольской долине.
Самое хорошее в нашем образе жизни — коллективизм. Вот там, внизу, десятки тысяч людей делают свое общее дело, и некоторые из них, возможно, даже не понимают силы человеческой общности. Работают себе и работают. Привыкали к этому еще тогда, когда сообща охотились за мохнатым мамонтом и плясали вокруг поверженного гиганта. Тем более общность нужна теперь, когда впереди великан из великанов — космос. Одиночки здесь просто ничего не смогут сделать.