Огненный шар, продолжавший клубиться и реветь в середине авиабазы, подумал Фрост, безусловно поднялся над складом горючего. Человек, переодетый полицейским, спешил мимо, пробегая всего ярдах в десяти от раскаленного пламени. Обернулся, пригнулся, оскалился, пустил во

Фроста новую короткую очередь из FN-FAL. Фрост метнулся влево, отвечая тремя выстрелами. KG—9 уступал неприятельской винтовке дальнобойностью, но превосходил удобством при подобной перестрелке.

Они побежали дальше. Через полторы сотни ярдов наемник увидел сложенные длинными — очень длинными — штабелями продолговатые ящики. Мнимый полицейский торопился мимо, словно хотел поскорей миновать место, могшее сделаться отличным укрытием.

Странно, подумал Фрост, очень странно. Или мерзавец окончательно ошалел от напряжения, или… Наемник пригляделся. Едва не вскрикнул.

И стал быстро, часто, сосредоточенно давить на гашетку своего KG—9.

На ящиках было крупно и отчетливо написано:

СГУЩЕННЫЙ БЕНЗИН. Напалм!

На обычном людском языке, думал Фрост, стреляя до полного опустошения магазина, метя то ближе, то дальше, стараясь угодить в возможно большее количество контейнеров, это значит “напалм”!

Лжеполицейский понял, в какую беду угодил; произвел несколько ответных выстрелов, но было уже поздно. Фрост выпустил замолчавший пистолет-пулемет и зажал уши ладонями. Зажал накрепко. И не зря.

Ящики, содержавшие упакованный в пластиковые пакеты напалм, взорвались.

Желеобразный бензин — искусное подражание древнему “греческому огню”, от которого не было ни защиты, ни спасения; благодаря которому Византийская империя сдерживала натиск турок-османов едва ли не тысячу лет, — хлынул на бетон всеуничтожающим потоком.

Фрост выждал несколько мгновений, вскочил, подхватил KG—9. Поспешно вставил последний тридцатидвухзарядный рожок. И ринулся вперед.

На фоне рычащего, беснующегося пламени возник черный человеческий силуэт.

Неприятель вихлял и шатался, он уже не мчал во весь дух, а ковылял, подобно изнемогающему девяностолетнему старику. Он бросил автоматическую винтовку, ибо продолжать бой нечего было и думать. Он уже ничего не мог, этот злополучный террорист. Он мог только брести наобум, подальше от страшного места.

И кричать.

Фрост приподнял дуло KG—9, но тотчас опустил оружие.

Видимо, каким-то чудом бандит сумел ускользнуть от основного потока пламени. Однако зрелище, которое являл собою противник Фроста, могло бы, наверное, разжалобить даже пьяного орангутанга, страдающего тяжким садистским комплексом.

— Убей меня! Убе-е-е-е-е-ей!

Этот голос, подумал Фрост, еще минуту назад наверняка был человеческим…

— Ружьишко-то обронил? Ай-ай-ай… — произнес наемник, пытаясь говорить сурово. — Теперь и застрелиться не из чего…

— Да убей же меня, скот! Убе-ей!

— Болит? — участливо спросил Фрост.

По соображениям простейшего милосердия он выстрелил бы в террориста сразу же. Но из бандита еще следовало извлечь правду о Кевине, Элизабет и окаянном докторе Чильтоне, чья мальчишеская выходка, в конечном счете, заварила всю эту кровавую кашу.

Фрост приблизился.

Черная фигура еще продолжала местами гореть — напалм обладает пренеприятнейшим свойством прилипать намертво, а погасить его нельзя. Террорист с утробным воем повалился на бетон. Даже кататься, как непроизвольно делают все обожженные — тем паче, горящие, — он больше не мог.

Следовало спешить.

Момент истины уже настал.

— Я убью тебя выстрелом в голову, точным и безболезненным, — сообщил Фрост, — если сию секунду скажешь, где женщина и маленький мальчик. Также выкладывай, куда угнали самолет. Быстрее скажешь — быстрее избавишься от мук… Да, еще доктор Чильтон.

Капитан поднес дуло пистолета-пулемета к чудом оставшимся зрячими глазам на обугленной, испепеленной маске, недавно бывшей человеческим лицом.

Бандит застонал и не ответил.

Фрост заставил себя расхохотаться.

— Я служил во Вьетнаме, — сообщил он беззаботным тоном. — И знаю! даже с эдакими ожогами кое-кто ухитрялся прожить сутки, либо двое. Иногда и чуть подольше. Быстрее скажешь — быстрее умрешь.

— Двадцать километров… на северо-восток… Прогалина… сожженная хижина — только печная труба торчит… И бензовоз… Там — горючее для “Нетопыря”… Больше ничего… не знаю… Ниче…

Глаза террориста выкатились, будто их накачивали изнутри воздухом. Остановились. Полусожженная голова дернулась и замерла.

Фрост поглядел на оставшийся без употребления KG—9. Глубоко, тяжко вздохнул. Если скотина солгала перед смертью — Элизабет и Кевина можно считать покойниками. Стараясь не выблевать, он отвернулся. Лишь сейчас до наемника дошло, какой страшный запах паленой плоти стоит вокруг.

Но странным образом, он испытывал облегчение при мысли, что процедуру допроса взял на себя взорвавшийся при перестрелке напалм.

Пытками Фрост не пробавлялся ни разу в жизни.

Глава шестнадцатая

— Итак, надлежит понимать, капитан Фрост, что доктор Чильтон по-прежнему остается заложником у банды Баадер-Мейнхофа.

— Дерьмейнхофа! — огрызнулся Фрост. — Ох, и доберусь же я теперь до этой сволочи!

Седовласый канадский полковник слабо хмыкнул в ответ на грубую шутку Фроста. Пожал плечами.

Повернулся к Майклу О’Харе.

— Хорошенького помощничка вы доставили, господин федеральный агент. Воняет, простите, как сковорода с подгоревшим бифштексом.

Фрост поборол острое желание двинуть полковника по зубам.

— Видите ли, — с расстановкой произнес ирландец, — помощничек преследовал террориста, беспрепятственно гулявшего среди ваших патрулей. А подстрелил его рядом со складом напалма. В грязи поваляешься — поневоле запачкаешься.

— А теперь, господин полковник, — вмешался Фрост, — благоволите сообщить: меня берут под арест, или провожают к ближайшему доступному врачу, обработать открывшиеся раны? Шестидневной давности, кстати.

— Да! Ради Бога, капитан, убирайтесь и приводите себя в порядок.

Фрост поднялся и двинулся было к выходу, но голос полковника зазвучал опять:

— Ни единому вашему слову, капитан, я не верю, но, поскольку рассказ в общих чертах объясняет последние события, примем его как рабочую версию. Оружие оставьте у меня в кабинете, пока не получите официального разрешения покинуть базу. До этого, само собой, вы обязаны оставаться в ее пределах. И ни шагу дальше.

Фрост брезгливо кивнул. Хлопнул дверью. Остановился прямо за порогом.

Солнце уже садилось, а осень была в разгаре, и человеку, одетому только в легкий джемпер, поневоле оставалось застучать зубами.

— Ты славно поработал, маэстро, — улыбнулся вышедший следом О’Хара. Ирландец немедленно сбросил свою твидовую куртку, заставил Фроста накинуть ее на плечи.

— Да тебе же новую покупать придется, — слабо возразил наемник. — Погляди, на что мой свитерок похож!

— Купим новую. Не разоримся, надеюсь.

Злившийся на весь белый свет капитан принялся было сбрасывать куртку. О’Хара удержал его.

— Дадено — принимай и носи. Жалую одежкой с генеральского плеча! — осклабился ирландец.

Фрост засмеялся и почувствовал, как холодное бешенство пропадает бесследно, как успокаиваются доведенные до последнего напряжения нервы. О’Хара был настоящим другом — грубоватым, но заботливым и внимательным.

— Что сказал тебе этот выродок перед тем, как ты его в расход вывел?

Фрост поежился, доверху застегнул куртку, покосился на О’Хару:

— Сигаретка отыщется?

— Сколько угодно. Кстати, твои же собственные. При обыске отняли все, а я все, кроме стволов, отобрал назад. На правах федерального агента союзной страны…

Ирландец осклабился и протянул Фросту смятую пачку “Кэмела”, присовокупив к ней и видавшую виды зажигалку “3иппо”.

— Я не выводил парня в расход, — сказал Фрост после трех затяжек. — Он угодил под горящий напалм, а потому изволил дать дуба вполне самостоятельно. Думаю, весьма охотно сделал это…