— Разумеется, нет, — слабо улыбнулся капитан. — Только…

— Только — что?

— Сама видела, какой денек выдался. Прости, я сейчас больше всего на свете спать хочу…

— Вот я и поработаю дополнительным снотворным! Фрост обреченно вздохнул.

— Кстати, — продолжила молодая женщина, — ты успел обдумать следующий ход?

— Понятия не имею, каким он будет. Я шахматист, однако сеансов одновременной игры отродясь не давал. И не играл вслепую. Не способен…

Последние солнечные лучи заиграли на светло-оливковой коже Марины, озарили ее прелестное, словно точеное лицо, отразились в огромных зрачках. Приотворив нежные, пышущие жаром уста, женщина приблизила их к губам наемника.

— Хэнк… Милый…

Грохот раскатился над меркнущим океаном, и дикий вой разнесся ему вослед, заглушая все — и стук дизелей в корабельной утробе, и крики долетавших даже сюда, за десятки миль от побережья, чаек, и, разумеется, частое дыхание Марины.

— Господи помилуй!

В одно мгновение Фрост очутился на ногах.

— Идиот! Идиот! — повторял он себе, мчась во весь опор к ходовому мостику, где стоял капитан корабля, Педро Торрес, по прозвищу “Черныш”.

Тот уже спешил навстречу.

— Радио! — завопил наемник. — Связывайтесь по радио! Пускай доложат обстановку! Pronto, mucho pronto![1]

Из радиорубки понеслись лихорадочное завывание перебираемых частот и резкие статические разряды. На палубу горохом высыпали уже начинавшие было дремать солдаты.

Грянул новый далекий взрыв. Но, по-прежнему, над “Ангелом-Два” не виднелось ни единого огненного языка.

Фрост буквально вырвал микрофон из рук Черныша.

— Что у вас творится, черт возьми?

— Взрывы в машинном отделении! Все горит, но внутри! Кормовой отсек спасти невозможно!

— Скотство! — только и сказал Фрост. — Эй, — обратился он к Педро Торресу, — отсюда включаются корабельные громкоговорители?

— Si, como no![2]

— Нажми нужную кнопку, — велел Фрост. Педро повиновался незамедлительно.

— Внимание! Внимание всем! Говорит Фрост. “Фи, — подумал наемник, — прямо кинодешевка времен второй мировой… Сейчас начну проникновенное обращение к своему героическому экипажу…?”

— Тиммонс, где бы ты сейчас ни был, бегом на квартердек и собирай пожарную команду сызнова. Идем на выручку “Ангелу-Два”. С ними, похоже, сыграли такую же поганую шутку… Спустить спасательные шлюпки, на весла сажать лишь добровольцев. Шевелись, Тиммонс!

Фрост выключил микрофон и швырнул его на место.

— Разобьете, — предупредил Педро Торрес.

Наемник лишь рукой махнул.

— А ну, связывайся с “Ангелом-Три”! — крикнул он радисту, хотя парень сидел совсем рядом и отлично слышал бы даже шепот.

— Сию минуту, сэр… Говорите.

— Ангел-Три! Это Фрост. Ангел-Три!

— Ангел-Три слышит ясно и четко, сэр.

— Во всю прыть неситесь к Ангелу-Два! Заходите с правого борта!

— Уже спешим, капитан Фрост.

— Действовать в точности как утром. Понятно? — Да, сэр. Мы спускаем шлюпки — там положение похлеще, чем утреннее…

— Правильно делаете, спускайте! И живо!

— Слушаю, сэр.

— Конец связи, — устало произнес наемник.

Битва с огнем продлилась почти до самого утра. Тиммонс, Фрост и ведомая ими пожарная команда с ног падали, но продолжали бороться, спасая всех, кого еще возможно было спасти в аду, царившем под палубой “Ангела-Два”. Погибло сорок два человека.

Некоторые тела сумели опознать, некоторые опознанию не поддавались, некоторые навсегда пропали без вести, поглощенные пучиной, либо испепеленные дотла.

Перед рассветом все — и спасатели, и спасаемые, — поспешно разместились в шлюпках и принялись отваливать от кренившегося корабля, уже на две трети погрузившегося под воду и тонувшего прямо на глазах. Следовало отойти подальше, ибо водоворот, неизбежно возникающий на месте катастрофы, засасывает все, находящееся в страшных пределах его досягаемости.

Марина распорядилась немедленно обогреть всех, снятых с “Ангела-Два”, напоить горячим кофе, разместить поудобнее. Последний приказ было затруднительно исполнить. Уцелевшие суда оказались набиты битком. На обоих учинили новую, куда более тщательную, чем первая, проверку.

Перевернули все, вскрыли каждый ящик с оружием, даже патронные коробки, запаянные герметически, взрезали.

Никаких подозрительных признаков.

Ни грамма взрывчатки.

Царил полный штиль. Суда, разделяемые всего лишь сорока ярдами расстояния — по морским понятиям, стоящие вплотную, — словно застыли. В без четверти семь утра Фрост, продолжавший держаться на ногах только благодаря тонизирующим таблеткам — так называемым “пеп-пиллз”, — велел выстроить всех — и солдат, и моряков, — на палубах.

Потом обратился к обеим затаившим дыхание командам по громкоговорителю:

— На борту по-прежнему остается предатель. И, вероятнее всего, не один. Если сию секунду не развернуться и не лечь на обратный курс — будьте покойны: оба корабля добром не кончат. Мы не можем смотреть с подозрением на каждого, не можем подозревать диверсанта в товарище, с которым спим, обедаем и курим бок о бок. Это противоестественно. И мы ничего не выиграем этим — напротив, погубим дело в зародыше.

— Я только что держал военный совет с теми, кого просил собраться вчера. С теми из них, разумеется, кто выжил и остался хотя бы мало-мальски невредим. Принято совместное и единогласное решение. Прошу слушать очень и очень внимательно…

— Всех солдат разбивают на регулярные отделения по десять человек. Эти люди спят вместе, едят вместе, курят вместе, и вместе ходят в гальюн! В одиночку на кораблях не смеет передвигаться никто, за вычетом сеньориты Агилар-Гарсиа и меня самого. Любого, кого застанут уединившимся — преднамеренно, либо чисто случайно, — роли не играет, — я расстреляю немедленно. Собственными руками.

Фрост подождал, покуда утих недовольный ропот, и продолжил:

— Если мы откажемся от этого единственно разумного решения, ставьте крест на всей затее. И на обещанном вознаграждении тоже. А если кто-то намерен предложить лучшее, более удобное средство, способное обеспечить нам безопасность, пускай передаст предложение через любого корабельного капитана, или господина Тиммонса. Коль скоро идея и впрямь превзойдет мою собственную простотой и надежностью, приму безоговорочно.

— И еще…

Голос Фроста звучал низко и сипловато, будто наемник пьянствовал сутки напролет.

— Предлагаю предателю — ежели он уцелел и не сделался нечаянной жертвой собственных козней, — предлагаю предателю сдаться под честное мое слово. Ни малейшего ущерба ему не причинят. Гарантирую полную неприкосновенность. Человек этот будет взят под арест и высажен вон в ближайшем порту. Повторяю: неприкосновенность гарантируется…

Фрост помолчал.

— На размышление даю десять минут. Если за это время изменник не сдастся и впоследствии будет обнаружен, — или, того хуже, учинит новую диверсию, — гарантирую иное: человек этот примет смерть, которую и в кошмарном сне увидеть нельзя. Клянусь.

Отпустив кнопку мегафона, Фрост передал его Чернышу.

— Тиммонс, отпусти личный состав…

— Разойдись, — почти ленивым от усталости голосом проронил Тиммонс.

Фрост подошел к поручням, уставился на темнеющую линию горизонта, помедлил. Напрягся.

— Педро! Черныш!

— Да?

— Бинокль! И поскорее!

Торрес протянул капитану свой собственный “Цейсс”. Покрутив рубчатое колесико, Фрост навел фокус, пригляделся, негромко и злобно выругался.

— Что случилось? — тревожно спросила стоявшая бок о бок с наемником Марина.

— Прошу любить и жаловать, — сказал Фрост, передавая бинокль.

— Madre de Dios! — выдохнула молодая женщина. — Сколько их!

— Ровно десять, — угрюмо осклабился наемник. Флажки различаешь?