– Вы увидели в газете мою фотографию?

– Да. В тот вечер, когда вы приехали. Снимок был сделан, кажется, в самолёте.

– И вы знали, кто я?

– Я уже слышал ваше имя, да. По крайней мере, я знал, что вы писатель-фантаст.

Эйзенхардт удивлённо покачал головой:

– Мне приятно это слышать.

– По крайней мере, – Стивен вернул разговор в прежнее русло, – я считаю себя агностиком, если не атеистом, и не могу заниматься восхвалением церкви. По мне, так все религии на этой планете могут совсем исчезнуть.

– Верно, – кивнул Эйзенхардт. – Совершенно верно. Это было бы благом.

Худой мужчина в клетчатом сакко прошёл вплотную мимо них, неся поднос с чашкой кофе и держа газету под мышкой, и сел через два стола от них. Стивен, обеспокоенный тем, что даже не заметил приближения незнакомца, запоздало обвёл вестибюль внимательным взглядом.

– Вы спрашиваете себя, почему я так рьяно гонялся за камерой, – сказал он затем, немного понизив голос. – Я вам скажу, почему. Во-первых, я сделал это открытие, понимаете, но меня даже не посвятили в происходящее, меня отодвинули в сторону. Такой подход мне принципиально не нравится. Во-вторых, я почуял здесь некий шанс, хоть и не знал толком, в чём он состоит. А когда я вижу шанс, я хватаюсь за него, таков уж я. Что-то из этого должно получиться, думал я. То ли деньги, то ли слава, то ли то и другое вместе. В любом случае, интересное приключение, о котором потом можно будет рассказать внукам, сидя в кресле у камина старым и седым.

Глаза Эйзенхардта внезапно помертвели.

– Если Каун добьётся своего, – отозвался он, – то с рассказами у камина будут трудности. Может, вам даже не удастся стать старым и седым.

– Что вы имеете в виду?

– А вы не понимаете? – спросил писатель. – То, что Каун хочет продать Ватикану, – это полное молчание об этом деле. А людей принуждали к молчанию и за гораздо меньшие суммы, чем десять миллиардов.

Стивен задумчиво разглядывал своего собеседника. На лбу писателя выступили крошечные капельки пота. Поистине, у этого человека очень возбуждённая фантазия. Почти больная.

Он помотал головой:

– Джон Каун очень жёсткий бизнесмен. Но не убийца.

– Джон Каун, может, и нет.

– Кто же тогда?

– Этот человек из Рима, Скарфаро. Насколько я понял, он член Конгрегации вероучения.

– Мне это ни о чём не говорит.

Эйзенхардт глубоко вздохнул.

– Это, как сказали бы сегодня, организация-правопреемник Святейшей Римской инквизиции.

Стивен не смог удержать свою челюсть, которая отвалилась вниз.

– Инквизиции! – потрясённо повторил он.

– Инквизиции.

– Разве она ещё существует?

– Своё теперешнее наименование организация носит всего тридцать лет, но назначение её осталось прежним: охранять истинную веру, – писатель огляделся вокруг беспокойным взглядом. – И это цитата из книги, исключительно доброжелательной по отношению к церкви.

Стивен Фокс непонимающе тряс головой. Инквизиция. С таким же успехом Эйзенхардт мог бы сказать ему, что они имеют дело с воинством крестоносцев.

– И что этот Скарфаро собирается с нами сделать? Сжечь на костре?

– Я не знаю. Но, честно говоря, я бы не хотел узнать это на собственной шкуре. – Он взглянул на Стивена со всей серьёзностью, почти с мольбой: – Мистер Фокс, если вы знаете или хотя бы подозреваете, где спрятана видеокамера, то прошу вас, найдите её и немедленно предайте гласности. Как можно скорее.

Стивен откинулся на спинку стула. Он всё ещё не верил по-настоящему в опасность, которую писатель отчётливо описал. Ведь всё-таки они имеют дело с римско-католической церковью, а не с каким-то обезумевшим аятоллой.

– Выйти на публику есть с чем и сейчас. Скелет, инструкция для видеокамеры – доказательства уже и сейчас более чем убедительные.

– Да, но эти доказательства находятся в руках Кауна, и если он захочет, они могут исчезнуть в любой момент. – Эйзенхардт подался вперёд: – Для меня тоже очень важно иметь возможность рассказать об этом. Рассказывать – моя профессия и содержание моей жизни. То, что здесь происходит, я хотел бы когда-нибудь изложить на бумаге. Если вы расскажете мне вашу часть этой истории – пусть не сейчас, когда-нибудь, когда всё останется позади, – если вы мне это обещаете, я помогу вам найти камеру. Разве что вы тоже захотите продать её Ватикану.

Стивен свирепо помотал головой:

– Ни за что, даже за двадцать миллиардов сребренников.

– Хорошо. Я могу предложить вам держать вас в курсе всего, что Каун знает и замышляет. Правда, я не знаю, каким образом, ведь мой телефон действительно прослушивается.

– Вы можете снова прийти сюда в библиотеку?

– Я уже об этом думаю.

– Может, нам условиться о каких-то кодовых словах, – размышлял Стивен. – Какие могут быть случаи? Хм. Ну, например, если Каун разузнает, где я или где камера. Но что толку, если вы мне тогда позвоните и скажете какой-нибудь пароль или даже «Извините, это международная служба?» Всё равно номер, который вы при этом наберёте, будет записан, и по нему Каун узнает, что вы говорили со мной.

Эйзенхардт раскрыл свою папку на кольцах, вытянул оттуда листок и стал записывать два телефонных номера.

– В любом случае я дам вам свой прямой номер, по которому вы сможете связаться со мной в мобильном домике, где я живу. И я даю вам номер одного журналиста, с которым я познакомился, когда летел сюда. Его зовут Ури Либерман. Он и сделал тот снимок, который вы видели. Он тоже знает, что я приглашён на эти раскопки, один раз я уже звонил ему и просил разузнать всё, что можно, о профессоре Уилфорде-Смите. Ну, он и разузнал.

– Правда? – Стивен взял бумажку и спрятал её в нагрудном кармане своей рубашки.

– Знаете ли вы, что он поступил в университет лишь в сорок лет? А в юности был солдатом, даже служил здесь, в Палестине, незадолго до того, как британские войска ушли отсюда.

Стивен попытался представить тощего профессора рослым солдатом, а когда ему это не удалось, смеясь покачал головой:

– Наверное, в те времена он и влюбился в эту страну и в её людей…

– Элиах, – сказал Райан, стоя чуть не по щиколотки в этом хаосе. – Иди-ка сюда.

Элиах задвинул ящик, который только что выдвинул, поднялся и стал торить дорогу к своему военачальнику.

Именно военачальником казался ему Райан – с его военной короткой стрижкой и властными манерами. Иногда Элиах забывал, что время службы в армии уже позади, что теперь он наёмный сотрудник службы безопасности, с законным отпуском, с месячным окладом, с компенсацией за сверхурочную работу и с правом на пенсию. Что Kaun Enterprise нанял его, а не рекрутировал.

Ну хорошо, начальник всегда прав. Он встал рядом с жилистым американцем – Райан? Разве это не ирландское имя? – и рассмотрел предмет, который тот достал с полки над кроватью.

Это была толстая тетрадь для записей со слониками на обложке. Очень растрёпанная тетрадь. Райан держал её раскрытой и смотрел на страницы, густо исписанные мелким почерком.

На иврите.

– Это что, дневник? – спросил Райан и указал на даты между отдельными записями, сделанными разными чернилами. Он повертел тетрадь в руках: он держал её неправильно, потому что не сразу сообразил, что еврейские книги читаются сзади наперёд.

– Похоже на дневник, – кивнул Элиах. Он считал дневники женским делом.

Райан пролистал тетрадь вперёд до последней исписанной страницы:

– Это субботняя дата, – сказал он. – Значит, в субботу он здесь ещё был. И написал довольно много; почерк торопливый и взволнованный. Что-то его, видно, беспокоило. – Он протянул тетрадь Элиаху: – Что тут написано?

Элиах брезгливо взял дневник кончиками пальцев – примерно так, как если бы Райан заставил его взять в руки использованную менструальную прокладку женщины.

– Ну и почерк. Как курица лапой, – пожаловался он и уставился на каракули Иешуа. – Он тут пишет что-то про полиэтиленовую плёнку и переход углеводорода в бумагу… Я ни слова не понимаю, если честно…