5

Помня эту, в общем-то достаточно банальную, истину, мы повторили исследования, находясь еще на борту «Геи». Больше всего нам помог «Гулливер». Этот прибор мог обнаружить самые слабые признаки живого, исходя из того практически всеми принятого положения, что обмен веществ (поглощение пищи, выброс экскрементов и, как итог, выделение энергии) является одним из самых универсальных свойств жизни в любом уголке Вселенной.

Посаженный на планету «Гулливер» в течение двух земных недель бродил по пустынным плоскогорьям, нырял в воды океана, взбирался под снежные шапки гор… Ничего!.. Ничего, кроме подобия микроскопических спор, отдаленно напоминающих так называемые «организованные элементы», обнаруженные в коре почти всех известных людям планет. Ни в одной из питательных сред эти споры не проявляли активности.

Убедившись в безжизненности лежащей под нами планеты, «Гея» ушла в Космос, а мы - Особая группа - остались на борту исследовательского бота, выведенного на круговую орбиту над Ноос.

6

Проявив очередную серию снимков, Моран хмыкнул и, сдвинув на лоб очки, близоруко воззрился на меня:

- Гомер… Что ты можешь сказать об этих структурах?.. Я имею в виду цирки…

Я пожал плечами:

- Дайте мне кусок составляющей их породы, и я отвечу- метеорит вскинул их под небо или это поработал вулкан.

- Ну, а это?

Загадочно улыбаясь, Моран разложил на столе еще одну серию снимков.

- Та же горная цепь,- пояснял он.- Те же самые цирки. Но отсняты они на этот раз без помощи оптики. Разницу в изображениях легко уловить, правда?

Я замер.

На снимках, выполненных оптическими камерами, Цирки выглядели обычными, повторяющими друг друга кольцевыми структурами, но на снимках, которые Морану дал радиотелескоп, отчетливо выделялся только один - идеально круглый, он сиял на планшете как фиолетово-голубой глаз маяка.

- Выглядит так,- заметил Моран,- будто дно цирка подогревают из-под земли… Вот я и спрашиваю - вулкан ли это?

7

Горячие головы не раз упрекали Франса Морана в «осторожности для себя». Это не так. Когда был открыт «вулкан», «Гея» находилась от нас почти в двух парсеках и связь с кораблем прервалась. Любое решение мы должны были принимать сами, и самая большая ответственность ложилась на плечи Морана - он был руководителем группы. Его решение - остаться на борту, высадив нас на Ноос,- было единственна верным. Он, астроном, мог вести свои наблюдения с бота, но мы - биологи - нуждались в конкретных объектах. Не исключали мы и тех ситуаций, когда понадобилась бы помощь извне - с бота. Вот почему ни я, ни Конвей ни словом не возразили Морану. В конце концов, в то время нас интересовал один и тот же вопрос - почему на столь удобной для жизни планете «Гулливер» не обнаружил ничего живого?..

8

Перекрывая иллюминатор, сияло над Ноос гигантское астероидное кольцо. Яркое в центре и размытое по краям, оно светилось как радуга. Только стекло иллюминатора отделяло нас от бездны по ту сторону радуги, и, ослепленный сиянием, я не мог определить - в каком из провалов потеряно наше Солнце. Но то, что мы ушли так далеко, наполняло меня гордостью. Гордостью за Человека, научившегося пронизывать Пространство.

Я не случайно употребил слово «пронизывать». Это было одной из самых любопытных деталей нашего путешествия. При скоростях, с какими «Гея» шла к Летящей Барнарда, все вокруг превращалось в звездный колодец- светящийся по сторонам, но бездонно черный впереди и сзади, будто там, куда мы направлялись, и там, откуда мы вышли, никогда не было ни звезды… Но, конечно, звезды там были. Просто их радиация сдвигалась в невидимые для глаза ультрафиолетовые и инфракрасные зоны спектра. Какие пространства! И сколько тайн!

Я почти не удивился, когда Моран сказал:

- Гомер… Этот цирк… Он и впрямь излучает энергию… Более того - энергия излучается направленно. Я записал ее фон.

9

Моран включил воспроизведение. Замигал лампами пульт, слабо заныл перегруженный трансформатор. Конвей насторожился, Моран прикрыл глаза. Выделенные из остальных шумов, заполнили лабораторию долгие, растянутые временем, звуки. Поразительно!.. Мы узнавали плачущий контрабас, гудящие, как огонь, литавры, наконец, харпсикорд - разбитый, рыдающий харпсикорд… Возникая из ничего (так вода проникает сквозь скалы), эта «музыка» достигала высочайших (так звенят водопады) частот и вдруг садилась, всасывалась в воронку немоты, разбитая, разрушенная собственным неистовством.

Моран открыл глаза и дотянулся до регулятора. Он ни о чем не спрашивал, но я не выдержал:

- Как в Домском соборе!

На что возразил Конвей:

- Можно ли назвать музыкой то, в чем нет ничего человеческого?

- Человеческого? - удивился Моран.

- Точнее - разумного. Эту «музыку» никто не писал. Она стихийна. Она приходит из ничего.

- Выражайся точнее.

Конвей пожал плечами:

- Загадка фона, ничего больше. Любой природный процесс можно трансформировать в «музыку».

- Для этого необходим преобразователь…

- Ищите его в вашей аппаратуре.

Моран не ответил. Мне показалось - он не слушал нас.

10

Как известно из Отчета, Конвей и я высадились с помощью малого энергобота на голое плоскогорье, обрывающееся в океан… Живой, настоящий воздух был горяч, душен, напитан горечью каменной пыли. Но он был настоящий - живой! И мы с удовольствием вдыхали его, пока рекогносцировочный танк сползал на камни по пандусу энергобота.

Через каждые три-четыре мили я останавливал танк и запускал в скалистое тело Ноос клык бура. Даже после исследований «Гулливера» оставался шанс на открытие следов хотя бы бактериальной жизни. Но керн за керном шли под стекла и клешни анализаторов, а на датчиках плясали все те же цифры - зеро.

Разумеется, я не надеялся обнаружить что-либо важное сразу. Каждый палеонтолог знает, что живые существа склонны собираться там, где условия более всего благоприятствуют их образу жизни, но, чтобы обнаружить «говорящие» слои, я должен был хоть что-нибудь знать о предполагаемой жизни… Замкнутый круг!.. Будто издеваясь над нами, планета подсовывала образцы, о которых я мог сказать одно - возраст их не превышает четырех миллиардов лет, и никогда никакое живое существо не принимало участия в формировании этих толщ.

Карта Ноос, составленная Мораном еще на борту «Геи», была достаточно точна, но мы не сразу подошли к интересующему нас цирку. Рыжая пустыня, жгучее солнце, смутное пыльное небо, скалы, покрытые коркой пустынного загара… Гусеницы танка визжали на склонах, с хрустом дробили хрупкие глыбы, раздирали вековую слежавшуюся пыль. И лишь в ущелье, расколовшем южную стену цирка, грохот и визг гусениц смолкли. В наступившей тишине звякнул люк, и мы с Конвеем вылезли на башню танка.

Задолго до выхода Человека в Космос на Земле появилось множество предположений о том, что именно мы сможем увидеть на других планетах. Чудовища, феерии, черный бред! - любители воображать забывали: на любой планете, если физические характеристики ее близки к земным, мы увидим все то же - восходы, закаты, лунные фазы, проливные дожди, звездные ночи, электрические разряды… Короче говоря, все, к чему мы привыкли на Земле, таким же будет и на краю* света… И я и Конвей знали это; наверное, поэтому цирк нас так поразил - гигантская кастрюля из оплавленных стен, сияющая, как титановая обшивка. Этому сиянию трудно было подобрать аналогию, а ведь было еще плоское дно, разделенное ребристыми выступами на правильные клетки, были еще округлые холмы шлаков, густо покрытые кристаллическим налетом, напоминающим издали серый иней, были еще и правильные отверстия, как соты, испещрявшие каждую плоскость… Пятнадцать миль в самом узком месте! - невозможно, безумно было отнести все это к творениям слепых сил.