Наконец, лестница была позади, и, все же решив развернуться, Белов припустил в сторону медпункта.

Старку только и осталось, что смотреть ему вслед и бормотать:

– И как дожил до семнадцати? С такой-то координацией? – вспомнив, что его ждут на уроке, он поплелся обратно в класс.

Залетев в медпункт, Марк перепугал медсестру, которая пила чай, не отрывая глаз от телефона.

– Что у тебя?

«Пиздец у меня!»

– Голова болит.

– А чего носишься, если голова болит? – недовольно спросила женщина.

– Я не носился.

– Здрасте. А сердце чего так колотится?

«Хуй его знает», – подумал, но озвучивать не стал. Бегал, так бегал.

Осмотр показал небольшую температуру и повышенное давление, поэтому, сообщив классной и учителю алгебры, медсестра отпустила его домой. Предварительно напомнив, что это единичный случай, и для более длительных пропусков нужна справка из поликлиники.

Ещё несколько дней спустя.

К тому времени, когда Марк проснулся, папа уже уехал, оставив на столе деньги и записку.

«Матрешка, меня ночью не жди. Заплати коммуналку, загляни в холодильник и купи пожрать после учебы. Завтрак сам себе сообразишь, а то я с недобритой харей поеду».

– Как мило, пап, – прочитав записку, зевнул Марк.

В принципе, это было одно из стандартных вариантов утра в семье Беловых. Таким уж у Марка был папа.

Разница в восемнадцать лет, конечно, чувствовалась, и для сына авторитет отца был бесспорным. Но, как казалось Марку, у родителя все же иногда детство в жопе играло. Вам отцы ночью шнурки в кроссовках меняли на розовые? А ему – да.

И такие приколы происходили раз в пару месяцев. В конце десятого класса, когда Борис Андреевич забирал пьяного сына из кафе, где тот с классом отмечал окончание учебного года, он прямо так и заявил:

– Умоляю, порадуй меня, скажи, что ты там кого-нибудь натянул? – его не волновало, что отпрыск упился в сопли. Его даже не волновало, что он может заблевать заднее сиденье его «малышки». Его волновало, что сын все ещё девственник.

А наутро, когда крошка-сын умирал с похмелья, батя, еще вчера умудрившийся осмотреть вещи Марка и не обнаруживший никаких признаков блуда, подал ему шипучку с обреченным выражением лица:

– Боже, в тот день, когда ты придешь домой с лифчиком в кармане или без трусов, я, наверное, зарыдаю от счастья, – возводил он глаза к потолку.

Поэтому, когда ЭТО, наконец, произошло, первым узнал Борис Андреевич. Марк прошел в зал, где отец смотрел футбол.

– Выдохни, у меня сегодня был секс! – торжественно заявил он. – С девушкой, – на всякий случай уточнил.

И Борис Андреевич выдохнул. С таким облегчением, словно ему сообщили, что с сына сняли обвинения в деле о серийных убийствах. Два дня обмывал это «знаменательное событие», а после добавил к постоянным подъебам ещё и подъебы «ниже пояса».

Так они и жили, поэтому к подобному проявлению «чувств» в записке Марк привык. Он знал, что отец любит его. Никогда в этом не сомневался. И такие знаки отцовской заботы были приятны.

Его бы удивило обратное. Если бы его ждал приготовленный завтрак и записка с множеством смайликов и сердечек. Такую он как-то увидел у Лехи дома. Правда, писала записку его мама, и не сыну, а своей младшей дочери.

И тем не менее, найди Марк сейчас что-то похожее, мигом бы забыл о школе и отправился искать своего родителя. А прежде проверил бы сводку новостей за последние сутки на предмет атаки пришельцев.

Отложив бумажку к другим шедеврам эпистолярного творчества, Белов открыл холодильник и принялся соображать себе завтрак. Сегодня предпоследний учебный день. И, наконец, недельный отдых.

Когда он дожевывал второй бутерброд, позвонили в дверь. Часы показывали семь утра.

«Батя снова что-то забыл?» – другого варианта Марк не рассматривал, поэтому открыл дверь, не посмотрев в глазок.

И опешил. Станислав Михайлович Рокотов, собственной персоной, стоял на пороге его дома…

– Привет, – протянул Марк, судорожно думая, что могло молодому врачу понадобиться от него, да ещё и рано утром.

Стас коротко кивнул.

– Привет. Боялся не застать тебя. Впустишь?

Белов молча отошел вглубь квартиры. Рокотов зашел и закрыл за собой двери.

– Надо поговорить.

========== Глава 11. Вишенка на торте и дурное предчувствие ==========

Через несколько минут, ставя на стол две кружки с чаем, Марк спросил:

– И зачем там я? Чем я могу помочь? – сел напротив гостя и пододвинул ему конфетницу.

Стас сидел за столом и внимательно изучал кактус на подоконнике. К слову сказать, единственное растение, которое росло и здравствовало в доме Беловых.

– Одно твое присутствие – уже невыразимая помощь для нее. С момента, как вы сдружились, с Соней произошли положительные изменения. Именно поэтому я и прошу тебя быть рядом с ней в этот день. Поверь, Марк, если бы я мог тебе объяснить все, я бы это сделал, но не думаю, что имею право.

– Ну, знаешь ли, – усмехнулся Белов, – если уж речь зашла о правах, то у меня они тоже есть, а приходить в мой дом и говорить: «Чувак, насри на своего лучшего друга и приезжай ко мне, потому что так надо Соне, но больше я ничего сказать не могу» – не самое удачное решение проблемы, тебе так не кажется?

– Но ты же ее друг, – с просительным выражением лица Рокотов был похож на ребенка, который клянчит третий кусок торта на празднике. Марк же чувствовал себя так, словно это ему почти тридцатник под сраку.

– Да. Но у меня есть еще один друг, – он принялся вдалбливать Стасу очевидные факты с максимальным спокойствием, – с которым я едва ли не с горшка знаком. У него день рождения, и он меня ждёт. Так почему я должен менять свои планы, да ещё когда меня пытаются использовать втемную?

– Никто тебя не использует. Я просто не могу сказать тебе всего. Ты разве не замечаешь, что происходит с твоей подругой в последнее время? – спросил Рокотов прямо. Белов отвел взгляд.

Да, он замечал. Соня сильно изменилась. В день их знакомства к нему подошла приветливая, общительная девушка. Сейчас же она стала более замкнутой, ограничив весь круг своего общения Марком и парой знакомых по внеучебной деятельности. Успела отхватить пару троек и вообще была натянутой, как струна. Белов не раз спрашивал, что происходит, но Денисова отмахивалась, ссылаясь на бессонницу и кучу забот в доме. Версия с бессонницей казалась правдоподобной, тем более этому было подтверждение в виде темных кругов у девушки под глазами, и Марку ничего не оставалось, как оставить расспросы.

– Вижу! Только что мне сделать, если она ничего не говорит? Я бы, может, и помог…

– Тут ты ей не поможешь. Потому и не говорит. Единственный человек, который может что-то сделать, предпочитает продолжать вести себя, как мудак. Я, конечно, мог бы попытаться его угомонить, только там так много всего накручено, что я, скорее всего, сделаю хуже… Проще сразу прибить засранца… Но совесть не позволяет мне расправиться с единственным братом, – Стас напряженно улыбнулся, но тут же снова стал серьезным. – А ты – другое дело. С тобой ей спокойно. Марк, я бы ни за что не стал наглеть, если бы не обстоятельства, поверь. Но я вижу, что она на грани. Пожалуйста, не оставляй ее…

Марк сделал глоток чая, дабы слегка успокоить нервы и попытался зайти с другой стороны:

– Рядом с ней будешь ты! Ты что, не защитишь ее от нападок своего брата? И потом, ты мне как-то сказал, что я ее недооцениваю. Мне припоминаются некие слова о стальном стержне…

– Да, это было в начале года, до того, как мой брат начал чудить, – выдохнул Стас, крутя кружку в руках, – а сейчас у меня полное ощущение, что в Соню вмонтировали пружину… Пока она в сжатом состоянии, но ты отличник, и прекрасно должен понимать, что произойдет, когда ее перестанет что-либо удерживать. А по поводу защиты… Моей помощи она не примет. Не в этом случае, – он отвел глаза. – Это долгая история…