Изменить стиль страницы

Елена Павловна немедля повернула свое кресло так, что оказалась совершенно скрытой за его высокой спинкой. В дверь -просунулась голова Анны Федоровны.

- Приятно кушать, - пожелала она, улыбаясь (ну и челюсть!). - Самоварчика не нужно?

- Спасибо, - ответил Берестов, выжидая томительную паузу, не допускавшую Анну Федоровну продвинуться дальше. - Нам ничего не нужно.

Анна Федоровна скрылась, шаги ее затихли.

- А, ч-ч-чертова баба! - сказал Водовозов.- Брось ты, Денис Петрович, эту квартиру. Точно тебе говорю.

- Что она может знать? Здесь ничего не слышно, я сам проверял. Итак, план действий… Положение в поселке стало нетерпимым. Бандиты держат его в руках, словно никакой советской власти и на свете нет. Они не оставили улик. Конечно, рано или поздно они их оставят, однако это может произойти не рано, а поздно. Словом: у нас нет пока ни единой нити. Столб был украден со двора у дяди Сени, председателя поссовета. Эта самая тетя Паша держится - не подступись. Наездник Нестеров - таинственная личность, оказывается, работает спецом-кавалеристом, Осторожен и хитер. Наблюдения за ними не дали пока ничего. А главное - ничего не дала наша засада на дороге.

И вдруг заговорила Елена Павловна:

- Но ведь ваших ребят в поселке каждая собака знает. Эдак можно целый месяц сидеть,

- А как им было знать, когда они приходят, а когда нет.

- Да их хотя бы на станции узнают.

- Они не мальчики - со станции приходить,- хмуро заметил Борис и взглянул на Водовозова.

Тот кивнул.

«Видите, Елена Павловна, мне, а не вам кивнул Водовозов, со мной он, а не с вами».

- Я знаю ваш план, Елена Павловна, - вступил Берестов, - и сейчас расскажу о нем товарищам. Елена Павловна предлагает. ..

- Это не я предлагаю, - быстро сказала Елена Павловна, - это губрозыск предлагает.

Положительно, эта девушка нравилась Борису все меньше и меньше.

- Губрозыск или нет, - улыбаясь заговорил Берестов,- только я хорошо вижу, что этот план вам очень хочется осуществить. Вот, товарищи, этот план. Леночка сама хочет пройти ночью по дороге с узлами-чемоданами, переодетая и, конечно, вооруженная. Бандиты ее, конечно, остановят, и она сможет их задержать. Леночка считает это самым разумным, поскольку ее никто не знает не только в поселке, но и во всем городе. Расчет ее построен на том, что бандиты ночью никогда не стреляют, но действуют ножом. Следовательно, на ее стороне преимущество неожиданности и огнестрельного оружия. Одинокая девушка на дороге, приезжая, не вызовет подозрений. Таков план Леночки.

- Только условие, - так же быстро сказала Леночка,- никаких засад в мою пользу. Я должна пройти одна.

У Бориса этот план вызвал раздражение.

- Что же вы собираетесь делать?

- Уж что-нибудь, наверно, сделаю. Если их будет немного, один-двое, - задержу. Если побольше - во всяком случае, увижу в лицо. Если надо - буду стрелять. В тот раз у Камышовки мне стрелять не пришлось.

«Ого», - подумал Борис. Ему, конечно, очень бы хотелось знать, что произошло «в тот раз у Камышовки», но он не спросил, чтобы не терять достоинства.

- А если их будет трое?

- А -по трое они не ходят. Особенно теперь, когда им нечего бояться.

Это было уже прямое оскорбление.

- Они убьют вас.

- Как-нибудь!

- Ну, Денис Петрович, я пошел, - сказал вдруг Водовозов.

Он поднялся, и все невольно загляделись на то, как красиво и статно выпрямляется его фигура, как отходят назад плечи, как ровно становятся ноги в грязных сапогах.

Борис покосился на Леночку. Та тоже смотрела на Водовозова с явным одобрением.

- А что касаемо ваших планов, - продолжал Водовозов, озираясь в поисках кепки, - то ты не серчай, Денис Петрович, только все это детские игрушки.

- А бабушка, убитая на дороге, - это тоже детские игрушки? - весело спросила Леночка.

Водовозов взглянул на нее с высоты своего саженного роста.

- Что - бабушка. Бабушке все одно помирать пора была, а вот вы, наверно, и двадцати годов не прожили.

- С вашего разрешения, - холодно ответила Леночка,- мне двадцать три года. Да вы не волнуйтесь: вашей славы у вас никто не отнимет.

- Моей славы? - усмехнувшись, переспросил Водовозов. - Ну, Денис Петрович, я пошел. Может, я чего здесь в ваших планах и не понял - может быть. Я сегодня что-то плохо соображаю, да и глаза не глядят.

- Ты ошибаешься, Пашка, - улыбаясь, ответил

Берестов, - Леночкин план - это не мой план. Я против него возражал и возражаю сейчас. На нем настаивает губерния, а не я.

- Гляди, - проговорил Водовозов и вышел.

Елена Павловна повернулась к Берестову.

- Посмотрим, - отвечая ее движению, сказал Денис Петрович. - Я надеюсь, что мы обойдемся без таких крайних мер. А пока прошу Бориса самым подробным образом познакомить вас с положением дел, с местностью и все прочее. Это, во всяком случае, пригодится. Борис, пойдем, выведем Леночку, ее никто не должен видеть с нами, поэтому проследи хорошенько, чтобы ни во дворе, ни на улице никого не было, а я пойду к хозяйке. Вам, ребята, в связи с этим делом придется видеться очень часто. Не фыркайте друг на друга. И смотрите, чтобы вместе вас никто и никогда не видал.

«Нет, этого я вам не прощу, - думал Борис, возвращаясь от Берестова, - бабки я вам не прощу». Он шел домой - в свою комнатушку в клубе.

Здесь только что кончилась репетиция драмкружка, бегали розовые девчонки в галифе и с нарисованными усами.

По сцене двигалось какое-то странное существо - девушка, почти девочка, босоногая, одетая в какую-то разноцветную хламиду, с голыми по плечи тонкими руками. Она путалась в хламиде, наступала на края, чуть не падала, смеялась, сама с собою разговаривала и, казалось, была счастлива, как бывает счастлив ребенок от праздничного переодевания.

Покорный судьбе, Борис запер дверь и начал было стаскивать гимнастерку, когда к нему постучали.

В дверях стоял незнакомый ему высокий человек самого странного вида: узкое оливковое лицо, длинные седые волосы, глухое пальто и трость, богато украшенная серебром.

- Гм. Благолепие, - произнес он, ткнув тростью в босую ногу на стене. - Остались от козлика рожки да ножки. Впрочем, это вполне в духе эпохи. У вас есть хлеб?

- Полбулки, - кратко ответил Борис.

- А у меня… - незнакомец бережно вынул и стал осторожно разворачивать тряпичный узелок, в котором, весь в полосах и складках, лежал комочек творогу, - вот…

Он поднял на Бориса приветливый взгляд. Творог- это была вещь. Старик разделил его поровну, подумал немного, отбавил от Борисовой части и прибавил себе - немножко.

- Мой юный друг, - продолжал он, пока они, сидя на Борисовой койке, закусывали хлебом и творогом,- позвольте называть вас так - несколько старомодно, но ведь и сам я достаточно старомоден, да и порядком стар (он сделал паузу, видно, чтобы дать Борису возможность возразить, но Борис упустил эту возможность). Так вот, мой юный друг, монахи некогда думали, что плоть - это зло, и что ее нужно умерщвлять, дабы побороть. Как они заблуждались! Уверяю вас, с плотью можно бороться, только удовлетворяя ее, иначе она вас сожрет. Вот, возьмите - еда. Ежели вы поели, вы о ней совершенно не думаете, и дух ваш готов воспарить. Ежели вы голодны. .. Я глубоко убежден, что святые отшельники в своих кельях думали только о шипящих отбивных, об утках, вспухших, истекающих жиром, о салатах и о сардинах в нежном золотом масле. Быть может, просто о яичнице с салом. Да, просто о яичнице с салом, только чтобы на всю сковороду.

- Пожалуй, творогу было мало, - заметил Борис.

- Мало, - улыбаясь согласился гость. - Не буду вам мешать. Просто кончилась репетиция пьесы, которую я (помогаю ставить. Кстати, вы не можете найти мне Афину Палладу?

«Это же, наверно, Асмодей! - подумал Борис.- Конечно же это он».

Асмодей был театральным обозревателем «Красной искры». Его обозрения, помещаемые между списком задержанных самогонщиков (под рубрикой «Знайте, это враги народа!») и корреспонденцией селькоров («В деревне Горловке распоясался поп») были исполнены чувства, эрудиции и воспоминаний об актерах императорских театров. Асмодей! Еще недавно в -розыске зашел разговор о том, что значит это слово, и Ряба сказал: «Я знаю, это жук».