— Нет, нет... — быстро ответил Алексей Алексеевич. — Что значит оценка? Неминуемо придется говорить о художественной стороне проектов, которые подверглись столь страстному обсуждению, а тут мои оценки могут оказаться и весьма субъективными и недостаточно квалифицированными. Да и сумбур у меня в голове стоит изрядный... — Он помолчал, словно в нерешительности. — Знаешь что, — сказал он просительно, положив свою теплую руку на колено Владимира Александровича. — Поедем сейчас ко мне, право! Расставаться нам сейчас нельзя, мысль моя кружится вокруг того, что я у вас здесь увидел и услышал, вот и поедем ко мне обедать, там и продолжим разговор. А то мне врачи прописали вести регулярный образ жизни. А мою Катерину Васильевну ты знаешь, — если я только не приеду, она меня будет пилить час за часом, день за днем, пока не признаю свои ошибки и не отмежуюсь... Ну, как ты?
— Да вот мне через час принесут сюда обед, — ответил Сомов, взглянув на часы.
— Тем более, значит, и у тебя обеденный перерыв, вот и поедем, пообедаешь со мной!
Сомов согласился. Обещав Раисе Васильевне после обеда еще вернуться в Академию, Владимир Александрович сошел вниз и сел рядом с Касьяненко в его бронированный «виллис».
— Не могу с военных времен расстаться! Что за машина, везде пройдет, любую гору берет, из любого рва выбирается. Ну что бы мы делали с твоим «ЗИСом»?! Пришлось бы через центр ехать! А на «виллисе» мы рванем через весь этот разрытый Юго-Запад и сиганем через буераки и ямы на Калужское шоссе, где и находится моя хата... Ты у меня бывал?
Владимир Александрович не успел ответить, так его тряхнуло, потом мотнуло влево, бросило на Касьяненко, крепко держащегося за баранку. Его генеральская фуражка залихватски сползла набекрень. Владимир Александрович получил ощутительный удар в голову.
— Держись крепче! — предостерегающе крикнул Касьяненко.
Сомов взглянул в окно: «виллис» на второй скорости с воинственным рокотом, окутываясь дымком, неустрашимо пер вверх по какому-то сорокапятиградусному откосу.
— Что, зашибся? — участливо спрашивал Алексей Алексеевич. — Мне бы предупредить, что здесь нужно за боковины держаться. С непривычки, конечно...
— Ничего, ничего, я ведь тоже на «ЗИСе» разъезжаю, когда Фивейский в отпуску, а так у меня «газик»...
— Ты только погляди в окно, где мы едем! — с восторгом сказал Алексей Алексеевич. — Какой рельеф местности! Здесь с того берега реки перекинется путепровод, вот этот бугор срежется, и проложим продолжение главной магистрали. А тут, по склонам, поднимутся жилые кварталы. Будет где поработать вашим мальчикам!
— Вы что-то, кажется, не очень довольны их работой! — усмехнулся Владимир Александрович.
— Нет, нужно сказать, что все это юноши способные, свое дело знают, работают с огоньком. Некоторые проекты, как глаза закрою, так словно въявь вижу. А этого парня, Крылатского, я у вас заберу, хотя он и петуха пустил под конец. Но помнится, вы в молодую пору, с дружком вашим Анатолием Аравским, ратовали за то, чтобы архитектура и градостроительство определялись бы потребностями социалистического строительства. Где он, кстати Анатолий Аравский?
Владимир Александрович взглянул на Касьяненко: не мог он не знать, что Анатолий Аравский арестован. Но Алексей Алексеевич не отводил своих светло-голубых, словно вылинявших глаз.
— Вам же известно, что мы с Анатолием поссорились, и что с ним стало, я, по совести, не знаю...
— Значит, не знаете? — медленно произнес Касьяненко. — Ну что ж, не знаете, так не знаете. А взгляды ваши молодые, — не кажется ли вам, что вы их несколько порастеряли?
— Нет, не растерял.
— Тогда почему же вы разрешаете молодым вашим товарищам при проектировании новых социалистических городов исходить только лишь из эстетических требований? Этот Миляев, он еще доставит вам немало хлопот...
— Как и его оппонент.
— Я сказал, что оппонента заберу к себе.
— Ну и берите на здоровье!
— Не ко двору пришелся, а?
— Слушай, Алексей Алексеевич, мы с тобой не первый год работаем в одной области. Высотные здания построились на наших глазах, и то, что они радикально изменили облик нашей столицы, это ясно! Каждому ясно. И так же ясно каждому, кто работает в архитектуре и градостроительстве, что за Москвой начинается вся наша страна.
— Ну, как говорили мои украинские деды: дурень думкой богатеет!
— То есть хочешь сказать, поживем-увидим?..
— Именно так. И тут я тебе скажу, что вопрос всех вопросов состоит в том, о чем говорил этот самый Крылатский: нам нужно ставить вопрос о том, чтобы изменить жилищное положение не десятков и даже не сотен тысяч, а миллионов...
Они мчались по Калужскому шоссе, любуясь раскинувшимися вокруг них лилово-зелеными просторами. Потом круто свернули в сторону и подъехали к даче Касьяненко, построенной в гущине молодого лиственного леса. Дача показалась Сомову приземистой, он вспомнил, что до войны здесь стоял двухэтажный дом. Въехать во двор они не смогли, так как на их пути был вырыт большой котлован, и потому слезли у ворот.
— Видишь ли, дом этот экспериментальный, я сам его складывал из микропоровых плит, новый строительный материал. Достоинство этого дома в том, что он не имеет второго этажа. Сердце пошаливать стало, и второй этаж мне не под силу. А недостаток, — что в нем отсутствует центральное отопление, а с печным страшная возня и грязь... Вот я и придумал: все отопление перенести в подвал, внизу установить котел центрального отопления, туда же засыпать уголь или дрова.
— А что это такое? — с изумлением спросил Владимир Александрович, остановившись перед странным строением, — это был врытый в землю кургузый фургон, в крышу его, как-то накось, была вделана труба.
— Это? Разве ты не видел? Ну конечно, ты бывал в нашем большом доме, который во время войны сгорел. Так, значит, ты впервые видишь этого уродца? Тут, дорогой мой, не обойтись без исторического экскурса. В 1926 году, когда я работал в МК, нам впервые розданы были участки для дачного строительства. И поскольку у нас с Катей был пятилетний сын и уже в проекте был второй, я не счел возможным отказаться и получил вот этот участок. Хорошо, участок получил, леса много, река поблизости, но ведь что-то нужно на участке этом поставить. Думали мы, гадали, со всеми советовались, и тут вдруг меня выручил Данилкин. Ты Данилкина помнишь? Первый директор автобусного парка... Когда я рассказал ему о своей нужде, он вдруг сказал: «Эврика! Не унывай, Алешка, припаси сто пятьдесят карбованцев, приходи завтра ко мне на торги и купишь себе целую дачу!» Я, понятно, выразил изумление... «Очень просто! — сказал он. — Мы за границей купили партию автобусов, несколько лет пользовались ими в Москве. Но потом выяснилось, что превосходное качество моторов позволяет увеличить их грузоподъемность, и мы спроектировали свой кузов, гораздо более поместительный, и изготовили целую партию новых кузовов. А что же делать со старыми? Просто списать и бросить? Нельзя. Хозрасчет, режим экономии. Значит, нужно их реализовать, обратно перевести на деньги. Мы скалькулировали, определили их ценность и решили продать. Продавать будем через свободные торги — 124 рубля, кто больше! Вряд ли кто даст больше. Но ты на всякий случай прихвати 150 рублей, ведь торги есть торги...»
И я, запасшись стапятидесятью рублями, взятыми в аванс в счет зарплаты, пошел на торги и, представь себе, за сто тридцать рублей купил вот этот кузов. Друг Данилкин перевез его мне сюда за пятнадцать рублей, установили мы его сами, на следующий год поставили даже печку-«буржуйку» и жили в нем до тридцать четвертого года каждое лето, детей вырастили, да... В тридцать четвертом году основался дачный кооператив, и тут воздвигли мы довольно симпатичный дом, который ты помнишь. Но эту реликвию я сохранял — черт его знает почему, из сентиментальных чувств, — к тому же здесь сберегались зимой всяческие сельскохозяйственные орудия. А осенью тысяча девятьсот сорок второго года заехал я как-то сюда, Катя с внуком и младшим сыном была в эвакуации, старший в армии, затосковал я что-то. Заехал и ахнул: вместо благоустроенной дачи — одно пожарище, — оказывается, какой-то мимолетный фашист сбросил зажигалку, дача сгорела, а этот урод, можешь себе представить, стоит как стоял! Сначала я разозлился, хотел все бросить, а потом какое-то странное ожесточение напало на меня: так нет же, не уйду я с этого места! Уйти только из-за того, что какая-то гадина сбросила сюда свою вонючую зажигалку? И когда Катя вернулась из эвакуации... Вот, Катя, припоминаешь старого знакомого Володю Сомова? — обратился он к жене, которая в этот момент подошла к ним. — Помнишь, как ты не хотела снова селиться в этом вагоне?..