— Никита! — радостно воскликнула Антонина, выбежав из своей комнаты. Она была одета в розовое, воздушное платьице, и ее русые волосы выгорели от солнца. Веснушки появились на переносице. — Да ты моряк! Ты давно приехал?

— Зимой.

— И не приходил!

— Нас не отпускали. Но сегодня мы пришли за тобой. Эго Фрол, это Стэлла. Идем на фуникулер.

Стэлла крепко пожала руку Антонине, а Фрол никак не мог сдернуть перчатку и так и поздоровался — рукой, наполовину застрявшей в перчатке.

— Я сейчас спрошу дедушку, — сказала Антонина. — Он, наверное, захочет с тобой поздороваться. Он часто тебя вспоминает. Дедушка очень болен, — прошептала она, оглянувшись на занавес, — и почти не встает с постели.

Она ушла, а мы принялись рассматривать картины.

Фролу было явно не по себе среди пушистых ковров, медвежьих шкур и узкогорлых сосудов. Он мял в руке наконец-таки снятую перчатку.

— Не-ет, ты посмотри, как похоже, — восхищалась Стэлла пейзажами. — Это — Гори, а это — Хашури. Ну как похоже, ну как похоже!

А Фрол оживился, увидев море, покрытое белыми гребешками, скалы и парус вдали.

— А его сильно треплет, — сказал знаток морской жизни.

— Ты на рояле играешь? — спросила Стэлла Антонину, когда та вернулась.

— Играю.

— А ты знаешь «Цицинатэллу»?

— Нет, не знаю.

— Когда-нибудь я тебя научу. Хочешь?

— Конечно, хочу. Пойдем, Никита, к дедушке.

Я вошел в соседнюю комнату. Шалва Христофорович лежал на тахте. Он протянул мне руку:

— Здравствуй, Никита. Я рад, что ты приехал, — он поцеловал меня.

Как страшно он изменился! Щеки запали, шея под вырезом белой сорочки стала худой и морщинистой.

— Как мама? — спросил он. — Ты давно ее не видал? Антонина сказала, что ты моряк. Жаль, я не вижу твою форму.

Мне стало его жалко до слез. Я поднял глаза и увидел картину — отец обнимает дядю Серго на балконе. Подумать только, что всего несколько месяцев назад они оба были живы и веселы и гонялись здесь, в этой комнате, друг за другом, изображая охотника и медведя!

— Ну что ж, погуляйте. Антонине надо повеселиться. Она, как придет из школы, все со мной да со мной. Ей скучно с больным стариком. Ты почаще заходи к нам, Никита. И приводи друзей. Да пусть они смеются погромче, мне это очень приятно.

Антонина взяла жакет и сказала Тамаре, что мы уходим.

Мы спустились по лестнице, перешли двор и очутились в переулке, по которому шли два тяжело груженных корзинами ослика.

Фрол и Стэлла пошли вперед, и Стэлла показывала Фролу дворец и парк на высокой горе, к которой мы направлялись. Гора называлась Мтацминда. Кусты и деревья были словно усыпаны розовой пылью.

Антонина шла рядом со мной, наморщив лоб и глядя себе под ноги.

— Дедушке все хуже и хуже, — сказала она. — Доктор говорит — плохо с сердцем… А ты знаешь, Никита, — продолжала она, — ведь извещения не было. Один моряк, приезжавший к соседям, сказал о папе Тамаре. А дед услышал. Он крикнул: «Тамара, поверни выключатель! Почему так темно?» А в это время в комнате горели все лампы… Пришел врач и сказал: «Он ослеп…»

Мы вышли к скверу, за которым белел вокзал с широкими окнами.

— Сюда, — пригласила Стэлла, отворяя тяжелую дверь.

Мы вошли. В полутьме узкая лестница поднималась к окошечку кассы; слева, огороженный перилами, лежал толстый стальной канат. Вертушка, отщелкав, пропустила нас на платформу. Откуда-то сверху бесшумно спустился синий вагончик со скамейками, расположенными ступеньками. Зазвенел звонок. Вагончик медленно пополз вверх, прямо в узкое отверстие в стене. Стало светло, и я увидел, что мы ползем по отвесной горе, заросшей кустарником. Цветы, от которых вся гора казалась ослепительно желтой, росли так близко, что их можно было достать рукой. Полосатая церковь с остроконечной крышей, которую я не раз видел издали, теперь оказалась рядом. За каменной оградой белели могильные памятники.

— Видите? — спросила Стэлла. — Тут похоронен Грибоедов. Его, убитого, из Тегерана везли на арбе, и Пушкин встретил арбу на дороге. Страшно, не правда ли? «Кого везете?» — спросил он. «Грибоеда», — ответили аробщики…

Встречный вагончик разъехался с нашим.

И я и Фрол в первый раз в жизни поднимались на фуникулере. Мы видели глубоко внизу, под горой, множество домов, желтых, белых и серых, теснившихся друг к другу до самой реки, коричневой лентой рассекавшей город на две части. Вдруг вагончик остановился.

— Приехали!

Мы поспешили выйти и очутились на широкой утрамбованной площадке. Стэлла предложила нам пойти посмотреть на город.

— Знаете оперный театр? Вот он! — И она показала нам здание, словно сложенное из кубиков и увенчанное пестрыми башенками. — А направо, глядите, над Курой, Метехский замок — ему тысяча лет. А за рекой, видите, ходят поезда. Это вокзал. Оттуда можно поехать в Баку и к Черному морю.

Было чудесно разглядывать огромный город, лежащий как на ладони!

— Пойдемте посмотрим парк, — прервала молчание Стэлла. — Гора была лысая, совсем лысая, деревья перед самой войной посадили.

Заросли невысокого кустарника были прорезаны посыпанными желтым песком дорожками. Мы подошли к киоску.

— Хотите воды с сиропом? — предложил Фрол.

— Мы сами заплатим, — поторопилась заметить Стэлла.

— У нас деньга есть, — поспешила сообщить Антонина.

— Вот еще! Зачем нужно, чтобы вы платили? — важно сказал Фрол. — Воды с сиропом, пожалуйста. С двойным, — добавил он щедро.

Когда он расстегнул бушлат, чтобы достать деньги, Стэлла заметила его медали и орден.

— Не-ет! — удивилась она. — Что это у тебя?

Продавщица тоже с уважением взглянула на Фрола.

— С каким сиропом хотите, товарищ командир? — спросила она очень вежливо.

— Вот с этим, зеленым, — показала Антонина.

— Это фейхоа, — пояснила продавщица. — Очень вкусно.

— Фейхоа — бразильский фрукт, — подхватила Антонина. — Я видела у дяди в Сухуми…

Мы выпили по стакану бьющей в нос зеленой воды, пахнущей одновременно клубникой и ананасом.

— Еще по одному? — спросил Фрол.

Переглянувшись, мы молчаливо согласились и выпили по второму стакану.

Продавщица отсчитала сдачу, и мы принялись бродить по дорожкам, среди молодого леса. То и дело вдали возникали мосты, висящие над рекой, и белые здания на холмах. Мы увидели высокие горы, покрытые снегом, уходящие в облака. Снизу, из города, этих гор не было видно.

Вдруг Стэлла, хлопнув меня по плечу, побежала. Я оглянулся — прохожих не было — и пустился за ней. Антонина пролетела, как вихрь, с развевающимися светлыми волосами, преследуемая Фролом. И мы гонялись по парку, пока Стэлла чуть не сбила с ног важного старика, оторопевшего от изумления. Мы извинились и пошли через песчаную площадку к вокзалу, где уже ждал нас синий вагончик.

В сквере мы ели мороженое. Нас угощали девочки, заявившие, что, если мы не примем их угощения, они с нами рассорятся. Фрол совсем разошелся. Он не сказал больше ни одного грубого слова, не повторил ни разу «будь спок» и «рубали» и изо всех сил старался понравиться Стэлле. Но ведь он говорил, что для моряка подружиться с девчонкой так же позорно, как кошке дружить с мышонком! А теперь — откуда взялось! — он, не унимаясь, рассказывал, как жил на флоте, ходил на катерах в море и два раза тонул, но его вовремя вылавливали матросы. Он даже на этот раз не «травил», то есть не рассказывал небылиц, но все его рассказы были столь необычайны, что Стэлла то и дело повторяла свое «не-ет».

Антонина тоже развеселилась, и мы вспоминали, как испугались самолетов, которые и не думали нас бомбить. Мы смеялись, вспомнив, как забрались в канаву, совсем забыв, что тогда нам было не до смеха.

И на всех нас напало смешливое настроение. Фрол споткнулся и чуть не упал — мы хохотали. Пробежал куцый пес. «Не-ет! — кричала Стэлла. — Вы посмотрите только, какой он смешной!» Антонина показывала пальцем на ослика, лягавшего какого-то мальчугана, — и мы умирали со смеху. Она откидывала русые волосы и оглядывалась — над чем бы еще посмеяться.