Один Колька весел и подмигивает Роману. Он исподтишка щелкает его, а сам, как ни в чем не бывало, обращается к Александру:

— Играл вчера?

— Да

— Где?

— В офицерском собрании. Танцы.

Роман жадно вслушивается. Колька и Александр — музыканты. На корнетах играют. Пять лет учились в кантонистах. Но Колька музыку бросил, служит в банке курьером, а Александр продолжает заниматься и играет в военном оркестре.

Роман мечтает тоже быть музыкантом. После чая сестра усаживается с книгой к окну.

— Слетай за газетой, — говорит Александр и дает Роману пятачок.

Роман стрелой выскакивает на лестницу.

Во дворе уже начинается жизнь. На кузнечном круге сидят мастеровые из кузницы. На них чистые рубахи.

Мастеровые курят, степенно разговаривают. Сейчас еще все трезвые.

Во втором этаже каменного флигеля, где живут портные, уже слышны возбужденные голоса.

У лестницы стоит дед. В руках у него бутылка с касторовым маслом. Он неторопливо, гусиным пером, смазывает свои грубые, солдатские сапоги.

— Ромашка, куда? — Это Женька Гультяев, сын кузнеца, орет, высунувшись из окна.

— За газетой.

— И я с тобой.

Через секунду Женька выскакивает во двор. На нем новый синий костюмчик с блестящими пуговицами. Толстый горбатый Женькин нос гордо сияет. Женька для того и выбежал, чтобы похвастать костюмом.

— Ничего себе, — говорит Роман, осторожно ощупывая костюм. — Пуговицы красивые.

По дороге Женька, захлебываясь, рассказывает новости:

— Андреяхе голову разбили. С повязкой ходит…

— Кто разбил?

— А неизвестно.

— Надо дознаться.

— А как насчет того? — таинственно спрашивает Женька.

— Слежу все время. А ты?

— И я слежу. Вчера на пушках собирались, о чем-то сговаривались. Твой Колька был, Андреяха. Я хотел подслушать, да прогнали.

— Ладно, узнаем.

— Гулять выйдешь?

— Нет, — говорит Роман, — у нас сегодня гости.

Роман торопится домой. Уже на лестнице слышит, как заливаются корнеты братьев. Это Колька по старой памяти играет с братом.

На кухне что-то шипит. Бабушка, засучив рукава, сбивает в большом горшке тесто. По квартире разносится острый и вкусный запах.

Луч света, заглянув в окно, скользнул в угол и вспыхнул на мрачных позолоченных киотах.

— Надо на две четверти, — говорит Александр. — Тут фа-диез.

КОЛЬКА ТОЧИТ КИНЖАЛ

Мать ушла на целый день в прачечную. Колька на службе, в банке. Сестра еще не возвращалась из школы. Бабушка и дед на работе. Бабушка служила в свечной мастерской, где-то на Васильевском острове, дед — в щелочной мастерской, в этом же доме. Позже всех, уложив корнет в футляр, ушел на репетицию Александр.

Роман остался один.

Сперва он разбирал папиросные коробочки. Обламывал края, а карточки раскладывал пачками. В карточки ребята играли, как в фантики. Нижние стенки коробок стоили очень дешево, верхние же крышки были «пятерками», «десятками», а если с особенно красивым рисунком, то и «стошками».

Рассортировав карточки и убрав их, Роман открыл форточку и стал смотреть на двор.

Хорошо на дворе. Солнце щедро поливает землю теплыми лучами. Воздух звенит от крика, стука и смеха. Горло щекочет дым и пар. Это в щелочной мастерской сегодня варят щелок. Рабочие перед открытыми окнами месят большими совками серую жидкую массу, разлитую по ящикам.

Из прачечной доносится надрывное пение прачек:

Роман загляделся на небо, по-новому синее, словно выстиранное, с редкими ярко-белыми облачками.

— Ромашка! Выходи! Под окном Женька.

— Нельзя мне.

— Ненадолго. Никто не узнает.

По лестнице скатиться вниз — одна минута. Взявшись за руки, ребята бегут к сеновалу.

В сарае полумрак. Сквозь дощатые стенки пробиваются золотые иглы солнечных лучей.

На сене развалились Васька Трифонов, Степка — сын почтальона, два брата Спиридоновы — Серега и Шурка, Павлушка Чемодан и Пеца — сын сапожника Худоногая. У Пецы настоящее имя Петька, но он не выговаривает букву «т», и, когда называет свое имя, получается «Пецка». Его и прозвали Пецей.

— Ну? — спрашивает Роман.

— Степка, говори! Степка знает! — загалдели ребята.

Степка вытер нос.

— Гулял я вчера около дома, фантики собирал. Подхожу к церковному саду — смотрю, наши ребята стоят: Андреяха, Наркис, Капешка, Зубастик и еще какие-то.

— Ну и что?

— Ну и разговаривают.

— О чем?

— А я не слышал.

— Дурак. Надо было подслушать, — сказал Шурка Спиридонов. — А дальше?

— А потом они пошли на Забалканский.

— Ну и что?

— А я не знаю, я домой пошел…

— Трепло ты, — сказал Роман. — Испугался за ними пойти.

— А ты бы взял да пошел, да узнал.

— И узнаю, — сказал Роман.

Посидели немного, помолчали.

— Батька новые стишки написал, — сказал вдруг Пеца. — Пойдемте к нему…

— Стишки слушать пошли! — закричали ребята, и один за другим стали выскакивать из сарая.

Кузьма Прохорыч Худоногай был сапожник. Об этом ясно свидетельствовали вывеска над окнами и множество сапог разных размеров и фасонов, наваленных грудами в комнате.

Но это обстоятельство не мешало Кузьме Прохорычу заниматься и стихами.

— Стихи у меня простые, — говорил обычно Худоногай. — Про явления природы, о тяжелой жизни нашего брата-мастерового и личные, из своей биографии.

Кузьма Прохорыч натягивал на колодку ботинок, когда ребята ворвались к нему. Криком и смехом наполнилась комната. Кузьма Прохорыч зажал уши, с притворным испугом глядя на ребят.

— Здравствуйте, Кузьма Прохорыч! — кричали ребята, перебивая друг друга. — Мы посидеть пришли.

Кузьма Прохорыч замахал руками и зашипел:

— Тише, саранча! Что вам надо?

— Мы так просто.

— Навестить… Можно?

— Да сидите уж, только тише, а то услышит жена, она вам задаст.

— А ее дома нет, — сказал лукаво Пеца. — Врет батька.

— Дома нет! Обманули нас! — закричали ребята.

Кузьма Прохорыч, вздохнув, покачал головой.

— Ну ладно! Видно, не проведешь вас.

Он повернул колодку, зажал ее между колен и стал стучать молотком, не обращая внимания на ребят. Некоторое время ребята сидели тихо, переглядывались и подталкивали друг друга. Потом кто-то кашлянул. Прохорыч поднял голову.

— Насиделись?

— Да так скучно.

— А что же вам?

— Стишки почитай нам, — сказал Пеца.

— Почитайте стишки! — закричали ребята. — У вас, наверно, новые есть!

— Некогда мне! Работать надо, — сказал Кузьма Прохорыч сердито.

Но ребята так настойчиво упрашивали, что наконец он, махнув рукой, открыл ящик стола. На свет появилась тетрадь в переплете.

— Ладно, прочту, — сказал Кузьма Прохорыч. — Только, как кончу, сразу уходите, а то жена застанет — и вам и мне попадет.

— Уйдем, сразу уйдем!

Кузьма Прохорыч развернул тетрадь.

— Что же вам прочитать?

— Новенькое что-нибудь.

— Новенькое?.. Про весну разве? Как в деревне она бывает.

— Читайте, читайте про весну! — загалдели ребята.

Кузьма Прохорыч откашлялся и надел на нос очки. Ребята затихли.

И ветер просторно бушует.

Кузьма Прохорыч кончил и поглядел на ребят.

— Еще прочтите! Мало! — закричали все. — Подлиннее какое-нибудь. Побольше… Повеселее!

— Нету у меня больше.

— Нет, есть!.. Есть!.. Пеца знает!.. Ребята не отставали.

— Так и быть, — улыбаясь, согласился Прохорыч. — Только теперь печальные стихи будут. Про свою жизнь.