Ану и Иштар мне того не простили!

Ныне же, дверь, – зачем я тебя сделал?

Сам погубил себя благочестивым даром!

Пусть бы будущий царь тебя оправил,

Пусть бы бог изготовил твои дверные створки,

Стер бы мое имя, свое написал бы,

Сорвал бы мою дверь, а свою поставил!»

Его слово услышав, сразу жарко заплакал,

Услыхал Гильгамеш слово друга, Энкиду, – побежали его слезы.

Гильгамеш уста открыл и молвит, вещает Энкиду:

«Тебе бог даровал глубокий разум, мудрые речи —

Человек ты разумный – а мыслишь так странно!

Зачем, мой друг, ты мыслишь так странно?

Драгоценен твой сон, хоть много в нем страха:

Как мушиные крылья, еще трепещут твои губы!

Много в нем страха, но сон этот дорог:

Для живого – тосковать – его доля,

Сон тоску оставляет для живого!

А теперь помолюсь я богам великим, —

Милость взыскуя, обращусь к твоему богу:

Пусть, отец богов, будет милостив Ану,

Даже Эллиль да сжалится, смилуется Шамаш, —

Златом без счета их украшу кумиры!»

Услыхал его Шамаш, воззвал к нему с неба:

«Не трать, о царь, на кумиры злата, —

Слово, что сказано, бог не изменит,

Слово, что сказано, не вернет, не отменит,

Жребий, что брошен, не вернет, не отменит, —

Судьба людская проходит, – ничто не останется в мире!»

На веление Шамаша поднял голову Энкиду,

Перед Шамашем бегут его слезы:

«Я молю тебя, Шамаш, из-за судьбы моей враждебной —

Об охотнике, ловце-человеке, —

Он не дал достичь мне, чего друг мой достигнул,

Пусть охотник не достигнет, чего друзья его достигли!

Пусть будут руки его слабы, прибыток скуден,

Пусть его пред тобою уменьшится доля,

Пусть зверь в ловушку нейдет, а в щели уходит!

Пусть охотник не исполнит желания сердца!»

На Шамхат во гневе навел он проклятье:

«Давай, блудница, тебе долю назначу,

Что не кончится на веки вечные в мире;

Прокляну великим проклятьем,

Чтобы скоро то проклятье тебя бы постигло:

Пусть ты не устроишь себе дома на радость,

Пусть ты не полюбишь нагуляной дочки,

Пусть не введешь на посиделки девичьи,

Пусть заливают пивом твое прекрасное лоно,

Пусть пьяный заблюет твое платье в праздник,

Пусть он отберет твои красивые бусы,

Пусть горшечник вдогонку тебе глину швыряет,

Пусть из светлой доли ничего тебе не будет,

Чистое серебро, гордость людей и здоровье,

Пусть у тебя не водятся в доме,

Пусть будут брать наслажденье от тебя у порогов,

Перекрестки дорог тебе будут жилищем,

Пустыри пускай тебе будут ночевкой,

Тень стены обиталищем будет,

Отдыха пусть твои ноги не знают,

По щекам пусть бьют калека и пьяный,

Пусть кричит на тебя жена верного мужа,

Пусть не чинит твою кровлю строитель,

В щелях стен пусть поселятся совы пустыни,

Пусть к тебе на пир не сходятся гости,

Пусть проход в твое лоно закроется гноем,

Пусть дар будет нищ за раскрытое лоно, —

Ибо чистому мне притворилась ты супругой,

И над чистым мною ты обман совершила!»

Шамаш услышал уст его слово, —

Внезапно с неба призыв раздался:

«Зачем, Энкиду, блудницу Шамхат ты проклял,

Что кормила тебя хлебом, достойным бога,

Питьем поила, царя достойным,

Тебя великой одеждой одела

И в сотоварищи добрые тебе дала Гильгамеша?

Теперь же Гильгамеш, и друг и брат твой,

Уложит тебя на великом ложе,

На ложе почетном тебя уложит,

Поселит тебя слева, в месте покоя;

Государи земли облобызают твои ноги,

Велит он оплакать тебя народу Урука,

Веселым людям скорбный обряд поручит,

А сам после тебя он рубище наденет,

Львиной шкурой облачится, бежит в пустыню».

Услыхал Энкиду слово Шамаша-героя, —

У него успокоилось гневное сердце,

Усмирилась разъярённая печень.

«Давай, блудница, я иное назначу:

Пусть тебя покинувший к тебе вернется,

Государи, цари и владыки пусть тебя полюбят,

Тебя увидавший пусть тебе изумится,

Герой для тебя пусть встряхнет кудрями,

Не задержит тебя страж, а тот пусть пояс развяжет,

Даст стеклянные блестки, лазурь и злато,

Кованые серьги тебе пусть подарит, —

А за то ему ливнем зерно польется;

В храм богов заклинатель пусть тебя приводит,

Для тебя пусть покинут мать семерых, супругу!»

В утробу Энкиду боль проникла,

На ложе ночи, где лежал он одиноко.

Все свои скорби он поведал другу:

«Слушай, друг мой! Сон я видел ночью —

Вопияло небо, земля отвечала,

Только я стою между ними

Да один человек – лицо его мрачно,

Птице бури он лицом подобен,

Его крылья – орлиные крылья, его когти – орлиные когти,

Он за власы схватил, меня одолел он,

Я его ударил – как скакалка, он скачет,

Он меня ударил – исцелил мою рану,

Но, как тур, на меня наступил он,

Сжал, как тисками, все мое тело.

„Друг мой, спаси меня!“ Не мог спасти ты,

Ты убоялся, не мог сражаться,

Ты лишь …………………………

Он ко мне прикоснулся, превратил меня в птаху,

Крылья, как птичьи, надел мне на плечи:

Взглянул и увел меня в дом мрака, жилище Иркаллы,

В дом, откуда вошедший никогда не выходит,

В путь, по которому не выйти обратно,

В дом, где живущие лишаются света,

Где их пища – прах и еда их – глина,

А одеты, как птицы, – одеждою крыльев,

И света не видят, но во тьме обитают,

А засовы и двери покрыты пылью!

В Доме праха, куда вступил я,

Поглядел я – венцы смиренны:

Я послушал, – венценосцы, что в прежние дни владели миром,

Ану и Эллилю подносят жареное мясо,

Ставят хлеб печеный, холодную, из меха, возливают воду.

В Доме праха, куда вступил я,

Живут жрец и служка, живут волхв и одержимый,

Живут священники богов великих,

Живет Этана, живет Сумукан,

Живет Эрешкигаль, земли царица;

Белет-цери, дева-писец земли, перед ней на коленях,

Таблицу судеб держит, пред нею читает, —

Подняла лицо, меня увидала:

„Смерть уже взяла того человека!“