Их удивительно быстрый рост, волокнистое строение, полупрозрачные цветы — все это скорее напоминало водоросли и мшанки, чем настоящие наземные формы растительной жизни.
Новое открытие, касавшееся их способа размножения, также свидетельствовало в пользу моей придуманной на ходу теории.
Более того, я вдруг впервые ясно осознал, что появление здесь, в Перу, ближайших родственников морских растений, дышащих воздухом, было даже закономерным. Как я уже говорил, почти все новые растения являлись чрезвычайно древними формами, до сих пор известными только по окаменелостям; а вся эта страна, как подсказывали мне палеонтологические исследования, в сравнительно недавний (геологически недавний) период прошлого находилась под водой. Следовательно, если предположить, что я был прав в своей теории эволюции растительной жизни, было бы естественно найти здесь самые ранние наземные формы растений, наиболее близко напоминающие своих морских предков.
Все это, понятно, промелькнуло у меня в голове быстрее, чем заняло изложение на бумаге. Обнаружив несколько растений, которые должны были ночью зацвести — если только дождь прекратится — я вернулся в Негритос. Я чувствовал, что заметно продвинулся в своей ботанической теории и мысленно уже сочинял статью для журнала Международного общества ботанических исследований.
Дождь не утих ни в ту ночь, ни в следующие; но наконец солнце снова засияло, последние облака уплыли за Анды, и я приготовился к ночной экспедиции. Многие месяцы я интересовался — нет, был одержим — странными растениями, и теперь мне предстояло увидеть их цветение!
Выскользнуть из лагеря незамеченным не составило большого труда. Все сидели взаперти, не было ни патрулей, ни полиции. Я усмехнулся, вспомнив дни первых загадочных смертей, когда лагерь кишел вооруженными охранниками, ищущими воображаемого убийцу-маньяка.
Мои мысли естественным образом вернулись к событиям тех дней, к Макговерну и его ужасу перед чем-то, что существовало лишь в его измученном и суеверном сознании; к Роджерсу и Меривейлу и их жуткому нервному страху, заразившему всех нас. К ночным смертям примешивалось тогда ощущение чего-то сверхъестественного и потустороннего. Конечно, я понимал, что и сейчас шел на риск. Не притаилась ли в темноте болезнь, нападающая на своих жертв незримо и без предупреждения в сухие ночи, подобные этой?
По складу характера я в своем роде фаталист; кроме того, научный пыл не так легко остудить мыслями о личном риске или опасности — иначе мы лишились бы многих великих научных открытий. Но даже ученый не всегда застрахован от смутных, неопределенных страхов, и я испытывал странное и далеко не приятное или комфортное ощущение надвигающейся опасности, словно рядом витала какая-то невидимая, необъяснимая угроза.
Раз или два, бросив довольно нервный взгляд на яркое звездное небо, я будто заметил какие-то расплывчатые, туманные тени, быстро пролетавшие над головой. По спине у меня побежали мурашки, когда я вспомнил ужасное выражение лица Роджерса при рассказе о «призраке», взлетевшем над телом мертвого сторожа. Возможно ли, думал я, что на свете существуют призраки, духи, силы, о которых мы не ведаем? С трудом и деланным смехом я отбросил эти глупые, почти суеверные мысли. Скорее всего, мне почудилось, а если нет, не разумней ли предположить, что то были летящие по небу облака или крупные ночные птицы — цапли, ябиру, клювачи? И все-таки я действительно ощущал гнетущее одиночество и что-то странное, потустороннее в воздухе, когда пробирался сквозь ночь — далеко позади нависали черные пики Анд, вокруг темные тени холмов, тысячи ночных звуков и нигде на огромном пространстве ни души, ни единой искорки света, что говорила бы о присутствии человека. Едва ли я ожидал или думал кого-либо или что-либо встретить, но мои пальцы невольно сомкнулись на рукоятке мачете — без мачете я в джунгли не выходил — и я стал внимательно оглядываться по сторонам. Ничего не происходило, и ничего живого я не видел, лишь изредка доносились крики козодоев и кроличьих сов. Так я достиг края густых зарослей.
Растения, к которым я направлялся, находились неподалеку от этого края джунглей; еще днем я проделал в зарослях просеку и теперь быстро и бесшумно дошел до места. Впереди показалась поросль высоких, толстых, членистых стеблей. Я пришел не напрасно; приближаясь к ним в темноте, как призрак, я видел три огромных и полностью раскрывшихся бело-фиолетовых цветка. В неверном свете звезд они казались огромными, как пляжные зонтики. На миг я застыл в восторге, наслаждаясь красотой этой удивительной цветочной композиции, а затем подошел ближе, чтобы осмотреть цветы подробней.
Внезапно я вздрогнул и уставился на них. Здесь, среди холмов, не было никакого ветра, ни единый листок не шевелился, но — как ни поразительно — цветы двигались, вибрировали, пульсировали, словно живые! Может, то был эффект недостатка света или моего напряженного взгляда? Но я был уверен, что оптическую иллюзию можно исключить. Я выбрал один из цветков и начал наблюдать за ним. Да, он двигался! Луковичная фиолетовая чашечка, казалось, медленно и ритмично пульсировала, перепончатая бахрома, растянутая сейчас, как гигантское плоское блюдо с волнистыми краями, дрожала и трепетала, длинные и мясистые разноцветные лепестки сокращались, а тонкие, слабые тычинки качались, скручивались и обвивались вокруг толстого и грубого центрального пестика. Я смотрел на цветок изумленным и недоверчивым взглядом, а он, словно дышащее и наделенное чувствами существо, двигался, ощупывал, исследовал воздух вокруг себя, как будто что-то искал. Я был очарован и в то же время охвачен неясным страхом. Не сводя глаз с колоссального цветка, точно под гипнозом, я попятился: цветок, по какой-то необъяснимой причине, начал казаться мне жутким, чудовищным, сверхъестественным. А потом волосы на моей голове будто встали дыбом, меня охватил ужас, я затрясся в ознобе — прямо перед моими глазами огромный пульсирующий цветок отделился от стебля и тихо и бесшумно, как белый воздушный шар, поднялся в воздух. Волоча за собой тычинки и шевеля бахромой, он неторопливо скользнул ко мне. Во рту у меня пересохло. Я был не в силах отвести от него взгляд, не мог пошевелиться. Я не мог даже закричать. На секунду чудовищный цветок завис надо мной и затем — Господи, я никогда не забуду этот миг! — ринулся вниз, как парашют. В мгновение ока, в долю секунды, мне вспомнились слова Макговерна, который говорил о наброшенной на него удушающей, липкой ткани. И я мгновенно понял, что это была не галлюцинация, что «существо», «призрак» Роджерса и Меривейла не был созданием их воображения. И в тот же миг прозрения я понял, что «ночная смерть» была не болезнью и не крошечным микробом. Людей убивали эти ужасные, безмолвные, чудовищные живые цветы таинственных растений.
Свисающая, скользкая, тонкая как нить тычинка прикоснулась к моей щеке. С хриплым, нечленораздельным криком я отскочил назад. Что-то шероховатое дотронулось до шеи. Воздух словно мгновенно выкачали из моих задыхающихся легких. Издав безумный, дикий крик бешеного ужаса, я стал яростно размахивать мачете и вслепую наносить удары вверх и в стороны. Вдруг я почувствовал, как лезвие погрузилось в мягкую, податливую ткань. На меня хлынула густая, зловонная, соленая жидкость. Ужасная вязкая масса ударила меня по плечу, и в левую руку, в горло, во все тело словно вцепились цепляющиеся, извивающиеся, дрожащие, липкие, кошмарные пальцы.
Крича, отбиваясь, рубя мачете и чуть не падая без чувств, я сорвал их с себя, отскочил в сторону и окончательно высвободился из объятий чудовищного, жуткого цветка.
Он беспомощно корчился на земле, задыхаясь и пульсируя. Я чувствовал слабость, голова кружилась, я был почти парализован. Но какое-то шестое чувство заставило меня обернуться — и вовремя! На меня пикировали еще две страшные, безмолвные, смертоносные твари! Я не успел бы двинуться или убежать. Однако первый приступ суеверного страха уже прошел. Эти жуткие, ужасающие, сверхъестественные создания были реальны. Они не были ни призраками, ни духами. Их можно было уничтожить, убить.