— Да, не надо пускать одну гулять, — согласилась любящая жена с своим супругом.
— Нет, не то: гулять не пустим, так все равно где-нибудь будут встречаться: в церкви, в театре, да мало ли… А я вот что надумал: притворись ты завтра хоть больной, что ли, или как там хочешь, только не пускай ее после обеда гулять, а я тем временем пройдусь по бульвару и поговорю с этим студентом по-свойски, чтобы он и думать забыл о ней.
Варвара Ивановна согласилась с мужем.
На другой день Варвара Ивановна сидела за обедом задумчивая, печальная. Она ничего не ела (потому что плотно позавтракала) и выглядывала больной. Она вышла из- за стола до окончания обеда и, сказав, что ей неможется, отправилась в свою спальню и легла в постель.
Обеспокоенная нездоровьем доброй и любимой матери, Лена тотчас же пошла за ней.
— Что с тобой, милая мама? — тревожным голосом спрашивала дочь.
— Ах, Леночка, с утра мне так неможется, так разболелась моя головушка, что Божий свет не мил. Намочи-ка, милая, уксусом полотенечко, да чайку приготовь…
Варвара Ивановна вполне достигла своей цели: Лена не пошла гулять, а все время ухаживала за своей матерью, наливая ей чай и меняя полотенца.
А между тем, Иван Иваныч вскоре после обеда отправился по «делам».
«Наверное будет ожидать Леночку этот студент, пройдусь немного еще успею», — думал Чупрунов и направился пить кофе в ресторан. Просидел он там с полчаса, но кофею выпил всего только одну чашку, напротив, коньяку осушил целую пол бутылку для храбрости.
На бульваре он увидел студента Успенского. Молодой человек сидел в задумчивости на лавочке и даже не заметил, как подошел к нему Чупрунов.
— Мое почтение, — приветливо воскликнул тот, приподымая дорогую бобровую шапку.
— Здравствуйте, Иван Иванович, — ответил Успенский, поспешно встав с лавочки и крепко пожимая руку Чупрунова.
— А я, знаете ли, Михаил Петрович, к вам нарочно сюда по делу.
— Что такое?
— Да вот разговаривали мы о вас с Леной, она и говорит, что вы даете уроки; мне бы и хотелось сынишку своего подготовить в гимназию. Леночка то и сама бы вас попросила об этом, да не может сегодня из дому выйти: мать что- то уж очень расхворалась. Так что вы мне на это скажете?
— Я к вашим услугам, Иван Иваныч; велик ли ваш сын и по каким предметам придется мне его готовить?
— Вот что, Михаил Петрович, поедемте-ка чай пить со мной, если располагаете временем, там и поговорим об этом и условимся; аль торопитесь, может, куда?
— Нет, у меня свободного времени много, располагайте мной.
Уже было темненько, когда извозчик остановился у загородного ресторана. Чупрунов с Успенским, раздевшись в швейцарской, поднялись наверх. Они вошли в общий зал.
— Ба, ба, ба! Какими это судьбами, Николай Иванович? Давненько, приятель, мы с тобой не видались, — притворно радостным тоном воскликнул Чупрунов, протягивая обе руки Филимонову. У того на столе был чай и коньяк. Филимонов и Успенский познакомились.
«Эге, — подумал первый, окидывая с головы до ног мощную фигуру студента, — этот как тиснет, так и дух вон… А красив, черт его подери, страх как…»
— Ну, господа, друг дружке мы наверное не помешаем, а напротив, всем-то вместе будет веселее, так пойдемте в общую компанию, — молвил Чупрунов и крикнул: «Эй, малый, веди-ка нас в номер».
— Пожалуйте, Михаил Петрович, — предупредительно пропустил Чупрунов вперед Успенского, а сам припал к уху Филимонова.
— Ну что, как дела?
— Дела в порядке, головореза нашел, дал четыре сотни, да столько же после «того» обещал…
— А кинжал-то?
— Есть.
— Ну то-то; у меня тоже; теперь надо напоить его, да время затянуть подольше… Не робей!..
Через несколько минут весь огромный стол кабинета был уставлен всевозможными винами и множеством всевозможных закусок; да кроме того, Чупрунов заказал ужин.
— Вы, Михаил Петрович, я чай, больше проезжаетесь насчет красненького али пивца, а мы так рассейское в первую голову ставим, потому — хлебное.
— Ну, не скажите, я не институтка, приходилось по четверти на ночь иногда одному…
— Да может ли быть это? — воскликнул Чупрунов.
«Эх, черт тебя задери, — подумал про себя Филимонов, вот с таким верзилой и потягайся… Ну да что там, с голыми-то руками против ножей не выстоишь все равно».
Но Михаил Петрович пил мало: не в своей он был, очевидно, компании.
— Ну, так что же вы, дорогой, мне скажете насчет сынка-то? — обратился к студенту Чупрунов. — Видите ли, ему восьмой год пошел, мальчик шустрый и понятливый страх какой; хотелось бы приготовить его в первый класс, ну, стало быть, французский там, немецкий и т. п. истории… Как цена-то будет?
— Да ведь как заниматься, Иван Иванович, судя по числу часов в день.
— Ну, там часа два хоть, что ли.
— Двадцати пяти рублей не жалко?
— Что вы, помилуйте, я еще красненькую накину, только не откажите, сделайте милость.
Дело с репетированием было слажено.
Между тем, время шло; сначала выпивали и закусывали разными деликатесами, потом подавали ужин в несколько смен; после ужина стали пить кофе с коньяком. Успенский в конце концов понемногу разошелся и почти не отставал в выпивке от своих новых знакомых. Он занимал их разными рассказами, смешил анекдотами, а на это он был мастер. Слушатели хохотали до упаду и думали про себя в душе: «Ведь вот, ежели бы не эти денежные дела, да не девка красная, так глядишь, приятелями были бы; ведь цены нет парню-то, умняга, что тут и говорить…»
— А вот что, господа, — воскликнул Чупрунов, смотря на массивные золотые часы, — время теперь десятый час в начале, не прокатиться ли нам за город, так, по Петровскому; по первому-то снежку ух как хорошо, право… А там надумаем, авось и в «Яр», а то в «Стрельну». Идет, что ль?
— Идет, идет, — воскликнул весело Филимонов, — а вы, Михаил Петрович, уж разделите с нами до конца компанию-то, уж не обидьте нас.
Михаил Петрович задумался было, но потом, тряхнув решительно кудрями, молвил: «Эх, была не была, едем!» Он был навеселе.
Когда все трое вышли из ресторана, у подъезда уже стояли четырехместные сани. Хлопотать о них выходил Филимонов. Он же и справлялся, готовы ли, а между тем, извозчик стоял уже более трех часов. Это был молодой, бойкий парень, согласившийся за деньги на злое дело…
Сели в сани: Чупрунов с Филимоновым позади; а Успенский — на передней скамье, лицом к заду.
Поехали.
Погода была не так восхитительна, как говорил Чупрунов.
Дул сильный ветер, кружа в воздухе тучи снега. Когда выехали в поле за Тверскую заставу, ветер выл на разные голоса, заглушая совершенно человеческий голос.
«Пора!» — шепнул Чупрунов на ухо Филимонову, а тот только ответил: «да». Пара сильных лошадей быстро мчала тяжелые сани; под полозьями их скрипел сухой снег.
— Что это такое в той стороне, будто свет какой? — указывал рукою вперед Филимонов, привстав с сиденья.
— Где это? — спросил Чупрунов.
Успенский повернулся в ту сторону, куда показывал Филимонов. В то же мгновение он почувствовал в правой лопатке холодное лезвие кинжала и громовым голосом закричал: «Спасите, убивают!..» Вместе с тем он изо всей силы хватил кулаком по виску Филимонова так, что тот без чувств вылетел из саней. Успенский был уж на нем, но видя, что тот недвижим, встал на ноги, вырвал нож. Еще мгновение и Чупрунов налетел на студента, но тот, уклонившись от удара, ударил по голове рукоятью ножа нападавшего и тот опешил.
— Что ж ты, извозчик, зеваешь, бей его! — крикнул он, горячась и размахивая кинжалом.
Но извозчик, ударив по лошадям, в минуту скрылся из глаз в тумане вьюжной метели.
— Ваше высокоблагородие, там на Ходынке человека убивают!.. Явите милость, пошлите помощи: двое на одного напали с ножами… Там, около рощи, недалеко от убежища воинов.
Так говорил вбежавший в участок извозчик приставу.
Пристав сию же минуту командировал нескольких конных стражников на место происшествия, а извозчика стал допрашивать. Парень со слезами сознался, как он согласился за 800 руб. на злое дело; сказал, что подкупил его приказчик Чупрунова Филимонов, а за что хотели они убить студента, не известно.