Отправитель ушел к себе, Аглая и Павел остались одни на платформе, залитые яркими лучами месяца.

— Тебе не холодно? — спросил Павел, наклоняя лицо свое к Аглае.

Она не удивилась этому неожиданному «ты» и, вся замирая, с забившимся вдруг сердцем, едва слышно ответила:

— Нет.

— Аглая, дорогая, я люблю, люблю тебя, Аглая, — зашептал вдруг, как в горячке, Павел. — Люблю давно, люблю, как безумный, и хочу, чтобы ты была моей женой: не отдавалась бы только мне на миг, на день, на неделю. Не мимолетной любви прошу у тебя, а на всю жизнь, до самой смерти. Если ты можешь дать такую любовь и если принимаешь мою, скажи мне «да».

У Аглаи кружилась голова. Мысли путались. И вдруг она отклонилась и вырвала свою руку из горячих рук Павла.

— Я недостойна тебя, — сказала она.

— Ты? Ты? Прекрасная, чистая душой и телом, ты недостойна меня? — зашептал Павел, бросая слова одно за другим.

— Да. Я была вчера у Карпова… по записи.

Павел отступил от нее, горестно смотря на ее побледневшее лицо и словно не веря.

— Да, да. Я сказала правду. Иди, уходи. Оставь, пожалуйста, меня одну, любимый мой.

Она закончила шепотом.

— Позволь…

— Умоляю тебя, иди и оставь меня одну.

Павел покорно пошел прочь, волоча обессилевшие ноги, и скоро исчез в дверях спуска.

Аглая стояла, стиснув руки и наклонив голову, и крупные слезы одна за другой сбегали по ее щекам, обжигая их и застывая на ее груди крупинками льда.

Зазвонил колокол. Огромная тень воздушника мелькнула справа, и раньше, чем он успел опуститься, Аглая бросилась с платформы, закрыв глаза, под его тяжелое блестящее тело.

Павел долго бродил по пустынным улицам. В третьем часу, переходя Морскую, он машинально взглянул на бюллетень. Красные буквы запрыгали у него в глазах.

В бюллетене стояло: «На воздушной станции № 3 гражданка № 4372221 бросилась под воздушник и поднята без признаков жизни. Причины неизвестны».

Анна Доганович

ОЖИВШАЯ ПЛОТЬ

(Фантасмагория)

В одной из столичных клиник умирал молодой художник. Его прекрасное одухотворенное лицо с высоким лбом, обрамленным черными коротко остриженными волосами, горело от возбуждения. Выразительные серые глаза с тоской устремились в окно, в которое ярко светило весеннее солнце.

Только что выслушавшие больного профессора тихо совещались между собой. Один из них был высокий и седой, другой — небольшой, тучный и с лысиной. Оба они любили талантливого художника и стремились помочь ему не только по одной профессиональной обязанности.

Будучи друзьями в жизни, профессора и в клинике работали вместе, никогда не разлучаясь. Они были настоящими фанатиками науки, посвятивши ей всю свою жизнь. Зато они обогатили медицину ценными открытиями и имена их заслуженно пользовались широкой известностью.

Больной перевел на них взор, в котором вместе с отчаянием светилась и трепетная надежда.

— Спасите меня! — как стон, вырвалась у него мольба. — Ведь я еще так мало сделал!.. А у меня столько планов, столько неоконченных работ!

Он говорил правду: вся его мастерская была уставлена начатыми полотнами. Пламенная фантазия художника создавала дивные образы, которые затем он воплощал красками в своих шедеврах. Несмотря на молодость, он обладал сильным обобщающим умом, почему и его картины были всегда полны серьезного значения, выражая глубокие мысли. Каждое его новое произведение приветствовалось критикой и привлекало к себе общее внимание. Иногда с художником не соглашались, оспаривали его, но все признавали за ним исключительную оригинальность и самобытность. Успех молодого художника создал подражателей. Его манеру письма уже нарицательно называли его именем. Слава его казалась обеспеченной. И вдруг рухнули все надежды на будущее, казавшееся таким светлым и заманчивым. Художник тяжко заболел какой-то странной болезнью, не только не поддававшеюся излечению, но даже и диагнозу. Профессора тщетно ломали головы и неизменно ошибались в своих определениях. Долго пролечившись дома, художник, наконец, лег в клинику.

Время шло, а болезнь не поддавалась лечению. Художник тосковал от невозможности воплощать мучившие его образы, которые как бы требовали себе плоти и крови… Сознание своего бессилия мучило его более, нежели сам недуг.

Вопль его истерзанной души сильно тронул и взволновал профессоров. На их лицах выразилось живейшее сострадание.

— Не волнуйтесь, успокойтесь! — мягко и ласково произнес седой старик. — У вас организм молодой, справится…

Он утешал пациента чисто с материнской нежностью.

— Ах, я так хочу жить! — воскликнул художник. — Я не сказал еще самого главного!..

— Мужайтесь, мой молодой друг, — ободряюще произнес лысый профессор, — верьте в могущество медицины… А мы со своей стороны приложим все усилия, чтобы поднять вас!

Седой ученый вздохнул и прибавил в раздумье, отвечая на свою мысль: «Я вполне понимаю вас: очень обидно умереть, не дойдя до пристани!»

Collega сочувственно кивнул головой. В эту минуту оба они думали о своих недоконченных трудах. В тесной общности интересов товарищи так сжились между собой, что стали понимать друг друга даже с полуслова. Нередко они и думали об одном и том же.

— Как тяжело!.. — простонал больной…

Ему подали подушку с кислородом. Больной оживился, но ненадолго. Деятельность сердца быстро падала и вскоре он опять заметался по постели.

— Душит!.. Давит!.. — вскричал он, разрывая ворот сорочки.

С ним началась агония.

Опечаленные профессора ушли к себе в лабораторию, поручив его фельдшеру.

Агония была продолжительна. Вдруг художник широко открыл глаза, как бы испугавшись чего-то, губы его беззвучно пошевелились… Затем он откинулся на подушку, веки его сомкнулись, а грудь всколыхнулась от вздоха, последнего вздоха в жизни…

Когда профессоров снова позвали к пациенту, то у того уже были кончены все расчеты с жизнью.

— Finis, — тихо произнес седой ученый, не ощутив более пульса в похолодевшей руке.

Лысый ученый послушал сердце, еще недавно столь чуткое к красоте и так беззаветно любившее чистое искусство.

— Да, умер, — согласился профессор с товарищем.

Сострадание на лицах ученых уступило место деловому выражению. Они жалели больного человека, а теперь ведь перед ними находился лишь труп — простой клинический материал.

— Можно и за работу, — озабоченно произнес седой старик, — я пойду, все приготовлю.

Лысый ученый распорядился, чтобы сторожа перенесли мертвеца в лабораторию и сам всю дорогу суетился возле носилок.

Обнаженный труп положили на длинный стол вблизи большой динамоэлектрической машины.

Отпустив сторожей, лысый ученый запер за ними дверь.

Затем на голову мертвеца надели проволочный колпак, а вместо простыни покрыли тело металлической сеткой, после чего то и другое соединили с электрическими проводами. Пустив сначала слабый ток, ученые принялись наблюдать за его действием. Записывая данные опыта в особые книжки, профессора то увеличивали, то уменьшали силу тока. В то же время они вдували в нос трупа какие-то пары, клали в рот особые кристаллы, обтирали лицо жидкостью резкого аромата и вообще производили множество самых разнообразных манипуляций. Оба работали молча, сосредоточенно и уверенно, с полным знанием своего дела. От времени до времени они подходили к другому столу и заглядывали в развернутые тетради, страницы которых были испещрены химическими формулами и какими-то сложными вычислениями. Ученые давно уже работали над вопросом оживления только что умерших людей и теоретически уже подошли к нему. Но им еще никак не удавалось его практическое разрешение.

Много лет подряд они тщетно бились над опытами, внося в теорию разные поправки, измышляя новые комбинации. Практика неумолимо создавала неожиданные затруднения… Друзья не унывали и неутомимо работали над перестройкой созданной теории, пока новое препятствие не опрокидывало и ее… Так шло время… Но упорство ученых не ослабевало. Давно уже в их руках бились и трепетали вырезанные и промытые сердца, положенные на дощечки… Давно уже поднимались и ходили трупы… Но это делалось последними автоматически, пока не иссякала сообщенная им электрическая энергия, наподобие завода у игрушек… Все это было только началом… Оно далеко не удовлетворяло ученых, которые заглядывали в сокровенное будущее. Залог успеха они видели в применении электричества в связи с другими элементами. Эти, известные лишь им сочетания, раздвигали горизонты возможностей до бесконечности.