Неожиданные обстоятельства заставили меня покинуть родную усадьбу и поселиться в Петрограде. До сих пор я бывал в северной столице лишь наездами и всегда спешил поскорее покинуть этот сырой, неприветливый город. И теперь, трясясь в извозчичьей пролетке с вокзала на 17-ю линию Васильевского острова, вечером под мелким осенним дождем, я чувствовал себя не особенно важно. Подумать только, что теперь на Волге вечера янтарные, ясные, с легким холодком. Деревья в золоте, вода как студеное стекло, и в ней отражаются ветки, обвешанные румяными яблоками, желтыми грушами и черными сливами. А какой воздух!..
Но дела мои были важными, и что же мечтать о невозможном. Мне предстояло прожить в Петрограде по крайней мере до января. Чтобы прогнать грустные свои мысли, я стал раздумывать: как-то я устроюсь на незнакомой квартире, нанятой мне приятелем? Он писал мне, что теперь в Петрограде найти что-нибудь сносное очень трудно. «Впрочем, тебе посчастливилось, — кончал он письмо, — твоя квартира, правда, довольно далека от центра, но комнаты теплые, хорошие, в окна отличный вид и до трамвая совсем близко»…
Сонный дворник, узнав, что я и есть господин Скворцов, взял мои чемоданы, нашарил в карманах ключ и повел меня наверх. Тусклые электрические плошки слабо озаряли старую, сводчатую лестницу, шаги наши гулко раздавались по старинным каменным ступеням. Мой шестой номер оказался на третьем этаже.
Дав на чай дворнику, я попросил его послать мне какую-нибудь женщину, чтобы поставить самовар и помочь убраться. Он ушел. Я зажег электричество и осмотрелся.
Квартира была меблированная от хозяина. Видно было, что мой приятель ограничился тем, что нашел ее и провел электричество по моей просьбе. Но от убранных старомодной мебелью комнат, нетопленых печек, голых окон и сомнительной чистоты полов веяло нежилым. И меня охватило острое чувство бесприютности.
В одной из четырех комнат стояла широкая деревянная кровать, мягкий кожаный диван. Она показалась мне самой уютной. Скоро дворничиха принесла самовар, в камине затрещали дрова, постель приняла вид более привлекательный и, усталый после ночи, проведенной в вагоне, вскоре я заснул безмятежно сладко в новом своем жилище.
Отдохнув, я проснулся в настроении гораздо более бодром, и все кругом показалось мне милее. День был на удачу ясный, и бледное петроградское солнце широко падало на пол моей спальни. Я подошел к окну. Вид на Неву, на барки, пароходы и набережную действительно был чудесный. Я невольно им залюбовался. Осмотрев свою квартиру еще раз, я увидел, что, если все переставить, она окажется совсем приятной. Комнаты были все квадратные, просторные и светлые. Старинная мебель, в конце концов, была приятнее шаблонного модерна, который теперь в ходу. Нет, совсем не так плохо, как показалось, а что далеко, так дела мои такого рода, что часто ездить в город мне и не придется.
Прошла неделя. Я совсем устроился, только никак не мог найти себе подходящей прислуги; дал объявление в газетах, но приходившие ко мне расфранченные и с претензиями девицы на мой провинциальный вкус все не подходили. Я собирался обратиться в рекомендательную контору, когда однажды утром дворничиха, покуда что служившая мне, спросила:
— Все еще не сыскали служанки, барин?
— Нет, не сыскал, а что?
Она подумала минутку и сказала:
— А вы бы взяли Дашу.
История Даши оказалась несложной. Оставленная кем- то из жильцов сирота, она жила при доме.
— У нас комнаты от хозяина сдавались, Даша прислуга была. Теперь комнаты доктору пошли, и она без работы. А девушка она честная, работящая.
И, действительно, Даша после всей являвшейся ко мне прислуги понравилась мне. Согласилась она служить у меня не сразу. Просила дать ей подумать. На другой день пришла и говорит, что согласна.
— Ну и отлично, — отвечаю, — работы у меня немного, готовить сумеете как-нибудь.
— Да я, барин, работы не боюсь и к кухне привычна, только вот насчет помещения…
— Что такое насчет помещения?
Она подняла на меня глаза (до той поры все опущенными держала) и говорит:
— Как вам угодно, барин, согласна у вас служить и жалованье положите, только позвольте мне в кухне спать.
— Зачем же в кухне, когда комната все равно стоит пустая? Спите там…
А она смотрит на меня, да так долго и грустно и твердит свое:
— Дозвольте спать в кухне.
Уж не думает ли она, что я ей какую-нибудь неподходящую роль готовлю? Эта мысль меня рассмешила и рассердила немного. Что за чрезмерная скромность! Ну да Бог с ней, пусть спит, где знает. Так и сказал.
Вечером в тот же день Даша перебралась со своим скромным скарбом ко мне на третий этаж.
Прошла еще неделя. Помню, что впервые я заметил это во вторник 16-го.
Я сидел в столовой за вечерней газетой, самовар давно остыл. Даша ушла спать. Прихлебывая чай, читая, я и не заметил, как пробило двенадцать…
И вдруг я услышал…
Нет, услышал — не то выражение, оно слишком односторонне и определенно. Вдруг я почувствовал неизъяснимое волнение. Зрение, слух, все чувства одинаково напряглись, встревоженные неизвестно чем. Казалось, получше вслушаться, всмотреться, и я увижу, услышу…
Но что?
Мертвая тишина стояла в квартире, и только стук часов вторил учащенным ударам моего сердца.
Усилием воли я прогнал свой беспричинный страх. «Нервы расшалились — лягу спать, и все пройдет». Так я и сделал. Ни в среду, ни в четверг ничего подобного не повторялось, и я совсем забыл о своем мимолетном и беспричинном страхе.
В пятницу я ездил в город по делам, весь день не был дома; обедал в ресторане и вернулся крайне усталый. Почти сейчас же я разделся и лег в постель. На ночь я всегда завожу часы, отчетливо помню, что стрелка показывала половину двенадцатого.
Я видел странные сны. Мне казалось, что я блуждаю по каким-то малознакомым улицам Петрограда. Ночь. Газовые фонари задуваются холодным ветром. Редкие прохожие мелькают, как тени ночных птиц. Я куда-то тороплюсь, но куда? Ах, все равно, только бы не опоздать!..
Что это плещет о камни? Это Нева! Я спускаюсь по гранитным ступеням и сажусь в лодку. Пена брызжет мне в лицо, волны плещут тяжело и глухо. Сейчас лодку зальет — ветер с моря, и Нева вздувается. Ах, все равно, только бы не опоздать.
И вдруг я стою у порога своего дома. Подымаюсь по лестнице, двери моей квартиры открыты настежь.
Я смотрю на часы, как мало времени осталось. Даша, где же Даша?..
И выходит Даша.
Она в белом платье и с длинной фатой. Я подхожу к ней и беру за руку. Тотчас же воздух наполняется тихой музыкой. «Скорей, скорей, — говорит мне Даша. — Моя мать должна благословить нас».
Мы проходим ряд ярко освещенных комнат и опускаемся на колени перед худой, высокой женщиной. Это мать Даши. Она улыбается нам ласково и грустно, подымает над нами образ… и вдруг вихрь врывается в окно, образ падает на пол, и я вижу, что мать Даши лежит, откинувшись на диване, и на шее у нее страшная, черная, узкая рана…
Я проснулся. Какой отвратительный, кошмарный сон! Как хорошо, что он кончился, что я лежу спокойно в теплой постели, у себя дома, в квартире № 6…
№ 6… Я представил себе эту цифру так отчетливо и ясно, точно действительно видел ее перед собой. Это была большая шестерка светло-серого цвета. Я глядел на нее, и она стала двоиться, четвериться, я пробовал зажмуриться, но это не помогало. Пол, потолок и стулья были покрыты шестерками, ненавистные цифры носились в воздухе, описывали дуги, свивались и развивались, точно ядовитая гадина. Они душили меня, лезли мне в глаза, в рот… Отбиваясь от них, я закричал…
Наконец-то я проснулся на самом деле. Все кругом было тихо, тихо. Я зажег свечу, налил себе воды и выпил.
Часы слабо стучали.
Но что это?.. Сердце мое вдруг часто забилось, нервы напряглись, странное ощущение, уже испытанное мною два дня назад, вновь мною овладело. Но тогда я только вслушивался в мучительную тишину… Теперь я услышал.