8-го сентября я находился съ разъездомъ между двумя нашими дивизiями. Наша пехота отходила отъ реки Щара по главному шоссе. Для прикрытiя ея отступленiя оставались нашъ разъездъ и разведчики Апшеронскаго и Дагестанскаго полковъ. Прождавъ несколько часовъ, разведчики отошли вследъ за своими частями, мы же оставались въ лесу по обе стороны шоссе. Решивъ, что противникъ до ночи не покажется, мы стали жарить барашка, причёмъ одинъ казакъ оставался на посту. Вдругъ онъ кричит: «немцы, кавалерiя!».

Я побежалъ посмотреть. Действительно, показался всадникъ, а за нимъ ещё и ещё. За всадниками можно было разглядеть пехоту. Я отправилъ казака съ донесениемъ въ ближайшую пехотную часть, двухъ казаковъ послалъ следить за дальней дорогой, параллельной шоссе, чтобы немцы насъ не обошли, двумъ приказалъ увести лошадей подальше въ лесъ, двухъ казаковъ поставилъ по другую сторону шоссе, а самъ остался съ двумя, приказавъ не стрелять, пока не дамъ знакъ. Немецкая кавалерiя состояла изъ двадцати человекъ, которые ехали человека по два — по три на порядочномъ разстоянiи одинъ отъ другихъ. Пропустивъ 15 человекъ мимо себя, мы дали два залпа, которыми сбили пять всадниковъ и трехъ лошадей, раненые поползли, лошади взвились на дыбы, поднялась паника; давъ ещё залпъ, мы сбили ещё трёхъ немцевъ и двухъ лошадей, а остальные ускакали къ своей пехоте, которая остановилась и начала насъ обстреливать сильнымъ ружейнымъ огнёмъ. Но несмотря на огонь пехоты, мы отобрали у убитыхъ и раненыхъ немецкихъ кавалеристовъ сёдла, карабины, пики и сняли погоны и унесли всё это въ лесъ. Помню, какъ я хотелъ допросить одного немца, раненаго мною въ животъ. Онъ, вместо ответа, стоналъ, извиваясь змеёй, хваталъ меня за ноги и вращалъ глазами. А другой делалъ невероятные усилiя ползти, но вместо того барахтался на одномъ месте. Но и тутъ одинъ изъ казаковъ перевязалъ раненаго. Затемъ мы стали отстреливаться отъ непрiятельской пехоты, пока не подошли наши пехотныя подкрепленiя, которыя и отбросили залпами немцевъ, а затемъ мы продолжали отступать. За это дело я получилъ георгiевскiй крестъ первой степени.

Медаль четвёртой степени я получилъ за то, что подползъ на 30 шаговъ къ непрiятельскимъ окопамъ близь станцiи Коссово въ середине сентября, где две сотни нашего полка производили разведку съ целью выяснить количество непрiятеля.

После полученiя полнаго банта (Георгиевские кресты[80] 4-й степени № 128155, 3-й степени № 57397, 2-й степени № 8573 и 1-й степени № 3717), я быль представленъ за боевыя отличiя къ производству въ прапорщики, но отъ этого производства отказался, прося прикомандировать меня къ Николаевскому кавалерiйскому училищу для сдачи экзамена на офицера. Просьба моя была исполнена, и я отправился въ Петроградъ. Явившись въ училище 15 октября 1915 года, я узналъ отъ начальника его, что время экзаменовъ уже прошло. Тогда я подалъ прошение и былъ принять въ училище юнкеромъ на 5-ый ускоренный курсъ».

Теперь Ирмановъ окончилъ Николаевское кавалерiйское училище и ВЫСОЧАЙШИМЪ приказомъ отъ 1-го февраля 1916 года произведёнъ въ прапорщики съ назначенiемъ въ части пограничной стражи западнаго фронта. Дай Богъ ему успеха и силы!

Вл. Падучев

ЗАПИСКИ НИЖНЕГО ЧИНА[81]

В июле шестнадцатого года, после брусиловского наступления, батарея стала на спокойной закрытой позиции. По карте-трёхверстке надо найти деревню Лобачёвку, провести на север короткую линию, и здесь, в лощине расположились наши маскированные пушки. Деревня продолжала существовать только на карте, а на земле от неё оставались стоны разбитых домов с чёрными столбами законченных труб и одиночные деревья, опалённые огнём снарядов. Ни одного человека не видно у покинутых жилищ. Муравейник был разорён железной палкой.

За Лобачёвкой у реки расположился обоз Смоленского полка, а влево от него дымит кухней резерв четвёртой батареи.

Наша позиция находится в поле затоптанного овса. Спереди батарею закрывает гребень невысокого холма, за которым тянется в случайных изломах неверная линия передовых окопов в острой, всегда таинственной, близости противника.

У нас три наблюдательных пункта, они выдвинулись далеко вперёд к пехоте, с телефоном, биноклями и трубой Цейса. Батарея должна днём и ночью следить за противником, не упуская его скрытых движений.

Главный наблюдательный пункт находится на бугре в самой середине участка; здесь по очереди дежурит один из офицеров с телефонистами и разведчиком-наблюдателем. Боковые пункты — правый и левый — расположены в передней линии окопов, они обслуживаются одними солдатами.

От батареи влево ведёт тропинка в высокую рожь. Итти всё прямо, быстро перебежать открытую поляну на глазах близкого леса, занятого противником, спуститься в овраг и подняться по дороге через кусты. Здесь и будет блиндаж главного наблюдательного пункта, откуда в бинокль открывается живая картина засеянных полей, деревья у полевых колодцев, рощи и далёкие хутора. Хорошо видно движение в наших окопах, как в пятой роте солдаты роют землянку и подкатывают тяжёлые брёвна, как пулемётчики набивают патронами ленту, а ротные телефонисты, как муравьи, тянут линию вдоль окопов. Похоже всё это на городок в табакерке, словно всё это не настоящее, а игрушечное, из волшебного фонаря, из мира лилипутов. Такими же игрушечными кажутся и австрийские окопы, уходящие зигзагом по бесконечной кривой. Вот замаскированное в траве пулемётное гнездо, сверкает на солнце штык от игрушечной винтовки, а на жёлтой от глины земле печально лежит голубая каска. В точный перископ трубы Цейса видно, как сменяется австрийский дозор, а по ходу сообщения двигаются мерным шагом серые фигуры.

Боковые наблюдательные пункты придвинулись к противнику совсем близко. Игрушечная даль превращается в настоящее, в напряжённую близость противника, в скрытую тревогу ожиданий. Полоснёт над самым ухом сухим ударом винтовка, прилетит внезапная шрапнель и разорвётся над землёй в нескольких шагах — это настоящее... Утомлённые сердитые лица, винтовки с примкнутыми штыками, сумки ручных гранат, остатки супа в медном котелке, зияющая чёрная воронка в колючей проволоке перед окопами, ротный фельдшер с красным крестом и двое раненых из нашего секрета — всё это настоящее, будничное, покрытое серым цветом, но полное близкой тревоги ожиданий.

В окопах негромкие голоса. Ленивый воздух отдыхает. Редкие пули пролетают над головой.

В самый полдень на правый наблюдательный является Глеб в сопровождении Ильи Васильевича. По сравнению с командиром шестой роты, подпоручиком Каблуковым, с его измятой шинелью и заспанным небритым лицом, Глеб кажется франтом.

   — Ну, господин ротный, — говорит Глеб, — где у вас тут самый опасный враг? Сшибём, что-ли, нулеметишку?

   — Ты вот что, Глеб, нащупай-ка их бомбомёт, это да. По целым ночам галок посылает. Нужно этого чорта сбить.

   — Давай попробуем — где он?

   — А вот смотри прямо через проволоку, за ней бугорок, потом ход сообщения к колодцу и тут он должен быть.

Глеб начинает искать биноклем, находит какую-то точку, вымеряет по карте и даёт резкую команду:

   — Бат-тарея к бою, по цели десять!

И сейчас же дежурный телефонист в трубку:

   — Батарея к бою — по цели номер десять.

В лощине на стоптанном овсе закружилось вихрем:

   — Номера к орудиям, батарею к бою, по цели номер десять.

Через орудийных фейерверкеров катится нарастающей волной:

   — К бою — по цели номер десять!

Оркестром слаженных движений вскипает жизнь на батарее, номера с привычной быстротой окружают орудия и зарядные ящики, а через головы их с удалью несётся:

   — Осемь-ноль, трубка осемь-ноль!

   — Осемь-ноль, трубка осемь-ноль!

   — Осемь-ноль, трубка осемь-ноль!