— Дальше тебе нужно идти одной. Он, наверняка смотрит в окно, следит. Ждет тебя.

— Все будет хорошо, — внезапно сказала я, обхватывая его лицо двумя руками. — Не переживай так. Я не стану рисковать понапрасну.

— Обещаешь? — и столько отчаянной злости, столько невысказанной тревоги было в его голосе… Ни одно признание в любви не дало бы мне больше уверенности в чувствах Адама.

— Честное слово.

Поцеловав уголок его губ, улыбнулась и вышла на дорожку, освещенную фонарями.

Каждый шаг давался с трудом, и ужасно хотелось обернуться, чтобы увидеть очертания фигуры Боннера в тени ветвистых деревьев. Сумерки уже накрыли улочки небольшого южного города, по дорогам вальяжно прохаживался теплый ветер, задевая мою юбку, проскальзывая под блузку, осторожно касаясь пакета с артефактами, зажатого в моих руках.

Мне было страшно, но в тот момент, когда прошла в гостеприимно приоткрытую калитку, вдруг подумала, что Адаму ещё тяжелее. Он вынужден оставаться в стороне, быть непричастным, лишь надеясь, что все пойдет по продуманному плану.

Сразу за калиткой раскинулся зеленый сад. Неухоженный, даже одичавший. Но его прежняя прелесть угадывалась даже теперь. Когда-то им занимались умелые любящие руки. Жена Доминика Тафта наверняка обожала их дом, теперь же здесь была разлита атмосфера непередаваемой печали. Все пришло в запустение.

Внезапно я подумала, что не хочу этот дом. Даже если все уладится, даже если закончится хорошо… Здесь мне не найдется места.

Преодолев три аккуратные ступени, небольшую веранду и остановившись у мощной дубовой двери, я тихо постучала, внутренне замирая от ужаса.

Мне ответил женский голос. Мягкий, сломленный, безучастный.

— Входи.

Толкнув преграду, вбежала в просторный холл и завертела головой, как ошалелая.

— Стэф! — позвала громко, отчаянно. — Где ты?

— Сюда.

Обернувшись на голос, я сделала ровно десять шагов и прошла в высокую арку, после чего остановилась, растерянно осматриваясь.

Небольшое помещение окутано сумерками, свет льется лишь из бра, висящей довольно-таки далеко от входа.

Окна зашторены, на большом полукруглом диване в центре лежит девочка лет десяти. Не связанная, без видимых повреждений, с закрытыми глазами. Стоило подумать о самом плохом, как Мари поморщилась во сне, перевернулась на другой бок и снова затихла.

У меня отлегло от сердца. Но, едва сделала глубокий вдох, закашлялась, подавившись воздухом. Потому что разглядела еще двоих присутствующих. И растерялась.

Роджер был связан по рукам и ногам. Он сидел в мягком кожаном кресле, с заклеенным ртом, глядя в пол.

А подруга стояла чуть дальше. Спокойно опиралась на спинку кресла и смотрела на меня пустыми глазами.

— Пришла, — сказала она, нетерпеливо кивая. — Принесла артефакты? Покажи.

Я не пошевелилась. Просто не могла сориентироваться в происходящем.

— Покажи часы! — закричала Стэф, а в ее руках блеснул нож. Обычный тупой столовый нож. — Иначе перережу ему глотку!

— Кому? — не поняла я.

— Роджеру, разумеется, — Стэф схватила моего супруга за волосы и потянула на себя. Тот вскинул голову, и тут же к его шее прижалось стальное лезвие.

Я перевела ошалевший взгляд на лицо Поука. Свет от лампы падал как раз на него. Спокойное с широко открытыми глазами. Не знаю, боялся ли он, но дергаться или просить о помощи не пытался. Казалось, Роджер несколько заторможен и потерян.

— Что с ним? — спросила тихо, совершенно позабыв план, которого нужно было придерживаться. Сбитая с толку, ткнула пальцем в девочку. — Она под наркотиками? Что ты сделала, Стэф?!

— Заткнись! — Блондинистая голова дернулась в сторону, взметнулись вылезшие из прически пряди, перекосился рот, обнажая нижний ряд зубов. — Дай сюда часы! Неси их мне!

Я подалась вперед. Шаг, еще один. И сердце барабанит прямо в горле.

Остановилась.

Вспомнила слова Адама: “Вытяни из него признание. Пусть скажет хоть что-то, порочащее безупречную репутацию”. Нельзя просто подойти и отдать артефакты.

Подумав, решила зайти с другой стороны.

— Что с тобой стало? — я прижала руки к груди, шмыгнула носом, — как ты довела себя до такого состояния? Скажи, как мне помочь? Это ведь я, Стэф. Помнишь? Ты можешь доверить мне любую тайну.

Стэфани качнулась, схватилась за спинку кресла, прикрыла глаза. Роджер побледнел, а по его шее потекла тоненькая струйка крови. Мое тело сотрясла крупная дрожь.

— Перестань, — шепнула я, глядя на ярко-красную дорожку, бегущую под ворот рубашки. — Пожалуйста! Я ведь знаю тебя…

Она вскинулась, открыла глаза, посмотрела на меня и поманила к себе свободной рукой.

— Отдай, — прочитала по ее губам.

— Неужели ты все это устроила только ради того, чтобы получить часы? — спросила, снова делая несколько шагов вперед. Расстояние между нами неумолимо сокращалось, а вопросов в голове становилось только больше.

— Ты ведь знаешь, что это не простые вещи, — зашептала Стэф. Лихорадочно облизнув верхнюю губу, она передернула плечами, оставляя на шее Роджера новый росчерк, и снова зашелестела: — Я смогу все исправить. Все, что сделала, Кэти. Все! Хочешь, сделаю так, что ты его не встретишь?

Она засмеялась, хватая Поука за скулу той же рукой, в которой был нож.

— Эта тварь заслуживает смерти, но нам-то какое дело? Я просто сделаю так, что он пропадет из наших жизней. Не придет ни в мою, ни в твою. Хочешь? Ты хочешь? Я поверну время вспять, исправлю все. Только дай мне их, Кэти.

По моей щеке скатилась горячая слеза. Я понимала, что происходит что-то неправильное, противоречащее моим внутренним убеждениям и отчаянно не хотела верить в причастность подруги к происходящему. Этот спектакль был продуман Поуком до мелочей, и я — всего лишь очередное звено, что приведет его к новой цели.

Но так ведь нельзя. Не должно быть.

Стоя передо мной, Стэф протягивает трясущуюся руку, кивает, распахивая и без того огромные глаза. И взгляд у нее стеклянный, и голос предательски дрожит.

А где-то там, всего в паре домов от нас, в большом фургоне сидят люди в форме, и записывают каждое ее слово, чтобы потом вернуть приговором.

Перевожу взгляд на Поука, и вижу его лицо, оно словно маска — ни единого выражения, ни одной живой эмоции. А взгляд у него затуманенный. Скажет, что она его накачала чем-то…

Тварь.

Решение приходит почти мгновенно. И я тут же задираю юбку, отстегивая от шва булавку с заговоренной пуговицей. Делаю последний осторожный шаг и прошу:

— Возьми. Сожми в руке. Я прошу.

Она не противится, протягивает ладонь, и зачарованно смотрит на мое странное подношение.

— Что это? — спрашивает, не отрывая взгляда от пуговицы.

— Твое спасение, Стэф. Скажи, зачем я здесь?

Я улыбаюсь. Плевать, если Поук прямо сейчас заставит меня вспоминать. Адам — мой якорь, я не утону. Он всегда надежно удержит меня в реальности. Главное — помочь Стэф. Сейчас. Потому что еще через минуту будет поздно.

Но радостное возбуждение, переполняющее мою душу, быстро сменяется непониманием, а затем и ужасом.

Потому что выражение лица Стэф не меняется, она направляет нож на меня.

— Зубы решила мне заговорить? — кричит, прищурившись. — Мое спасение в часах! Отдай мне их, Кэтрин! Иначе я за себя не отвечаю! Отдай!!!

Она вскидывает руку быстрее, чем я понимаю, что происходит. Успеваю только заметить, как блестит нож в свете единственной лампы, а потом вижу глаза Роджера. Он вскакивает, подставляет собственное плечо под удар, разворачивается резко и толкает Стэф с такой силой, что та отлетает к столику. Глухой удар от соприкосновения ее головы с углом мебели заставляет меня забыть о дыхании.

А следом слышится треск, шум и топот множества ног.

Что-то кричат мужчины, рычит Адам, бросаясь на Роджера.

Только я так и стою, глядя на подругу, замершую на полу сломанной куклой.

И в руках у нее все еще зажата моя пуговица — немое свидетельство того, что все действия были добровольными, без ментального принуждения.