Боли нет. Как и в палате, я ничего не почувствовал. Нависая надо мной, девушка бросила в меня большой камень. Ничего. Еще и еще, камень за камнем, летят в меня. Они попадают в руки, голову или в спину, но я так и не смог ничего ощутить.

Вся абсурдность происходящего, должна была вывести из себя, я должен быть не довольным, должен возмущаться. Но всего этого нет. Лишь в груди поднималось то не известное, что так напугало в больнице – головокружение и трепет.

-Хватит. Прекрати.

Смотрю в ее блестящие глаза и замираю. На темных ресницах, как капли росы на паутинке, висят искрящиеся на солнце слезы. Она плачет? Ей удается проявлять эмоции? Возможно, она более близка к возвращению, чем я.

-Что с тобой?

Отвернувшись, девушка схватила меня за руку и потянула за собой. Мы снова летели над усыпанной серыми камнями землей, но, вот, впереди встают горы. Их верхушки усыпаны снегом и, кажется, что серые облака, зацепились за острые пики и не могут лететь дальше, нависнув над равниной и спрятав солнце, скрывают голубое небо.

Это место совершенно отличается от госпиталя, где мы были. Я не вижу никого кроме нас, словно мы совершенно одни там, где бы мы сейчас небыли.

-Куда мы?

-Подожди и сам все увидишь.

-Ты говорила, что ничего не знаешь обо мне и о том, что со мной произошло.

-Допустим, но это не значит, что я ничего не могу показать.

-Откуда ты знаешь, куда нам лететь?

-Просто знаю и все. Не задавай лишних вопросов, ты становишься слишком назойливым и раздражаешь.

-Я ничего у тебя не просил, ты сама первая подошла ко мне.

-Так было нужно.

-Кому?

-Мне.

-От твоих ответов у меня возникает еще больше вопросов, почему бы тебе не рассказать все, как есть?

-Нельзя и это не я так решила. Не спрашивай больше ничего, просто смотри.

Внизу, где только что ничего не было, появилась колонна бронированной техники, а рядом шли вооруженные солдаты. Их было много, тысяча или две, все они шли вдоль ущелья, к самой высокой горе с крутым подъемом.

Мы нависли над ними и гул голосов заполнил мою голову, многие из которых мне были знакомы.

-Я узнаю эти голоса, я помню их. Смотри, там, почти в самом начале, идет солдат, это ведь я?

Ее ответ мне не нужен, я сам знаю, что прав. В мальчишке, с автоматом на перевес, я узнал себя. Ни того, что видел в отражении на стене, совершенно другого, но очень знакомого. Коротко стриженые волосы, кепка надвинута на глаза, а в глазах решимость и обреченная пустота. Вот он я, иду по дороге, в моих венах течет кровь и я жив. Но это не совсем так.

-Посмотри на себя, на свои глаза. Видишь, сколько там боли и грусти, сколько тоски? Ты не был счастлив на земле, ты должен умереть. Ты осознанно идешь на смерть, ищешь в ней выход от той черной бездны, в которой оказался. Она затягивает тебя все сильнее, манит, нужно лишь отпустить все и уйти. Так, чего ради, ты задерживаешься среди живых, за что ты так вцепился, что не хочешь уходить?

-Я не знаю.

Каждое ее слово, точно удар ножа в грудь, знать бы еще, каково это, но сравнение пришло само и оно мне кажется верным.

Все сильнее всматриваясь в свое живое лицо. В нем, я разглядел детскую обиду на злую судьбу, на тех, кто виноват в моем желании уйти из жизни, на самого себя, от бессилия, что-то изменить.

Понимаю, что бесполезно идти и говорить с самим собой, меня никто не услышит, но вот так висеть в воздухе и ничего не делать, тоже не могу.

-Я должен все знать. Как я оказался в госпитале, почему у меня такой жалкий вид. И, кто я такой вообще.

-Тебе не достаточно того, что ты увидел? Хочешь подробностей? Смотри.

Я оборачиваюсь к тому месту, где только что проходила колонна, но на этом месте дымятся раскуроченные от взрывов боевые машины, а рядом с ними, бесчисленное количество убитых солдат. Еще слышны автоматные очереди, взрывы гранат и крики раненых, но себя я не вижу.

-Где я?

Девушка не отвечает мне, просто указывает кивком головы в сторону высоких гор и молчит.

По узкой тропе идут человек десять взятых в плен солдат. Все, как один молодые пацаны, только прибывшие из учебной части, они со страхом на мальчишеских лицах борются со слезами, понимая, что выбраться живыми у них вряд ли получится. Первым иду я. Прямой взгляд, решимость и столько безумного блеска там, где должна быть надежда на спасение, но нет ничего, кроме жажды скорейшего завершения моей настолько короткой на столько и бесконечно устало прожитой жизни.

-Почему я этому рад?

-Это не первый раз, когда ты жаждешь уйти, но не всегда бывает так, как ты хочешь.

Где-то, внутри меня, проскальзывают мизерные и чуть ощутимые искры, распространяясь по конечностям и, чуть светящимися точками, останавливаются на ладонях, обжигая и меня и руку девушки, в которую я вцепился.

-Ты опять? Не смей при мне это делать!

Она отпускает мою руку и падаю вниз. Нет ни страха, ни желания удержаться в воздухе, просто лечу, просто падаю вниз, но не сразу встаю на землю. Раскинув руки в стороны, гляжу вверх, на недовольную девчонку, упрямо вздернувшую голову и демонстративно отвернувшуюся от меня.

-Смотри, я почти умею летать. Значит, я становлюсь блуждающим?

-Нет. Ты начинаешь чувствовать, а значит, приближается твое возвращение к жизни.

Точки на руках гораздо меньше светят, чем это было в палате, да и не больно.

-Потому, что твои эмоции положительные.

Отрываю взгляд от ладоней и смотрю в юное лицо недовольной девушки. Очень быстро она оказалась рядом со мной.

-Иди и смотри.

Я старался ничему не удивляться, когда увидел постройки из камней и досок, увидел вооруженных до зубов боевиков, увидел, как меня привязали к столбу и поднесли к моей груди горящий кусок железа. Громко заданный вопрос, в последний раз, о моем добровольном желании сменить веру. Мой ели слышный, но твердый ответ. Нет! Проклиная всех русских солдат с их верой в Бога, на моей груди выжигают крест. Тот самый, что я видел в больнице.

Мой хриплый сорванный голос разносится по округе и резко замолкает. Я потерял сознание. Но я жив. И я остался со своей верой. Я не испугался и не уступил.

-Гордишься собой? Глупо. Из всего, что ты видел, единственный твой вывод – ты герой. Для так важна твоя вера? Она дороже жизни? Или это, еще один шаг к смерти, от которого тебя постоянно, что-то удерживает?

-Не знаю.

Я действительно не знал, что ей сказать. Понимал, как мне было больно и тяжело, видел весь ужас происходящего, но и мелькнувшая в подсознании иллюзия на надежду, не осталась для меня не замеченной.

К покалыванию в ладонях добавилась теплота в груди, чуть различимая, она не оставляла меня, напоминая о горячем куске железа.

Я непроизвольно коснулся кожи, но ничего не почувствовал.

-Фантомы. Дальше будет только хуже. Хочешь еще доказательств?

Решимости во мне было ровно столько же, сколько и желания отказаться, но я кивнул. Пусть будет страшно, главное узнать, кто я такой.

Глава 4. У каждого своя судьба.

   Двухэтажное обшарпанное здание, окруженное с трех сторон редкими деревьями и старыми больничными постройками, со стороны выглядело тускло и заброшено. Иногда из него выходили люди в белых халатах,  в основном это были женщины средних лет или молодые медсестры, выбегали на крыльцо, чтобы забежать за угол больницы и покурить, пока их не станут искать и раздавать кучу распоряжений на счет больных и уборки в самых запущенных помещениях госпиталя. Весь его вид навевал о бедности и запущенности, еще он ассоциировался с печалью и обездоленностью.  В то время, как в других районах той области, где он был построен стояли новые или отремонтированные больницы это, вниманием обделяли и чиновники и местные жители, стараясь при возможности ездить в соседний областной центр, мотивируя свой выбор улучшенным оборудованием и более квалифицированными специалистами.

Из-за постоянного сокращения штата, в больнице осталось чуть больше двадцати работников, но каждый из них здесь проработал почти всю свою жизнь и мог с легкостью заменить любого другого специалиста. Заведующим был шестидесятипятилетний мужчина по фамилии Хмарин. Он пришел сюда  работать по направлению сразу после окончания института и так и остался. Уважение сотрудников, было заслуженным, а хирургом он был одним из самых лучших, в округе. В свои шестьдесят пять, Хмарин оперировал лучше, чем в тридцать или сорок. Руководил он практически женским коллективом за исключением двух санитаров и водителя скорой, на которой больше ездили за продуктами для больных или отвозили кровь на анализ в медицинский центр за тридцать восемь километров по главной дороге и это, в хорошую погоду, а когда шел дождь, приходилось добираться вокруг прибавляя еще десять километров.