2006 год — год начала настоящего бума фигурного катания в России, несопоставимого с популярностью этого вида спорта в СССР. Тогда болели у телевизоров за «наших» и страстно хотели отдать своих детей в секцию фигурного катания. Кое-где до начала 1970-х сохранялись дореволюционные атавизмы — ходить на каток в компании друзей. В массовый вид спорта фигурное катание превращается только теперь. Катки открываются в больших российских городах каждую зиму — от дорогих и респектабельных до самых демократичных. Ходить на каток — это модно. Телевизионные ледовые шоу еще больше подхлестнули массовый интерес к фигурному катанию2 . В спортивных магазинах дефицит коньков (поставщики еще не успели перестроиться). В спортивных секциях возникла неожиданная проблема — обилие разновозрастных учеников, желающих встать на коньки. Прямо как в Америке 1990-х, на которые пришелся так называемый «ледовый бум». Именитые российские тренеры, уезжавшие туда на заработки, занимались там по большей части не с будущими чемпионами, а с более или менее платежеспособной публикой, не имеющей спортивных амбиций. Теперь школы знаменитых чемпионов одна за другой открываются в России. А шоу типа «Звезд на льду» обеспечивают этим школам дополнительные перспективы. Ведь это же с ума сойти можно — немножко доплатить за эксклюзивную тренировку и встать на лед рядом с известным тренером и его не менее известным учеником — певцом, артистом, телеведущим. Возникла ситуация, обратная той, что сложилась в такой внешне близкой форме массового досуга, как бальные танцы. Школы танцев возникали в 1980-е при ДК и Домах пионеров принципиально для всех желающих, но постепенно выделились в респектабельный и дорогой вид спорта. Сейчас он молодеет на глазах: чемпионами мира становятся 15—16-летние спортсмены. Фигурное катание же, напротив, из «настоящего», т. е. трудоемкого и в общем-то жестокого спорта превращается в милый, хотя и не лишенный спортивных признаков досуг. Даже фитнес уже вынужден потесниться: фигурное катание — это не только полезно для здоровья, но еще и красиво. И даже вполне публично. Светское такое развлечение.

22 декабря 2006 года в Новом Ледовом дворце на Ходынском поле проходит гала-представление участников проекта «Звезды на льду». Билетов для всех желающих не хватает, и на следующий день объявляется дополнительное шоу. Весной участники проекта выезжают в турне по 40 городам России, ближнего и дальнего зарубежья. А до того, прямо под Новый год, в Москве на всех парах идет новогоднее ледовое шоу Евгения Плющенко.

Рождается новая традиция.

Теперь 31 декабря ходят не в баню, а в Ледовый дворец.

1 В самом начале ледовых проектов чуть не возникла опасность их закрытия. На официальном сайте Международного cоюза конькобежцев было опубликовано письмо, в котором всем фигуристам и иным официальным лицам (судьям, техническим специалистам и т. п.) под угрозой отлучения от официальных соревнований ИСУ (в том числе Олимпийских игр) было рекомендовано не принимать участия в телевизионных шоу, где есть элементы судейства. В итоге все обошлось, и оба проекта были успешно доведены до конца.

2 Ср. мнение одного из телезрителей, появившееся на интернет-форуме «Российской газеты»: «Сам замысел шоу имеет положительный стержень — спортивная состязательность, чувство гордости за российскую школу фигурного катания, здоровый образ жизни, хороший пример для подражания современной молодежи, в отличие от тнтэшных „Домов терпимости“, которые ежедневно организуют светские львицы сутенерской направленности. Господа, это праздник для здоровья и души, а не олимпиада. Побольше таких спортивных шоу — нация-то российская уже стала здоровее» (Юрий Будушин, сотрудник ФСБ, Москва).

Будущему историку литературы, занятому разгребанием окаменелостей «прекрасной эпохи», будет, вероятно, небезынтересно узнать, что первая публикация Пола Боулза (1910—1999) на русском языке состоялась в самиздатовском «Митином Журнале» в 1985 году. То был рассказ (или, скорее, притча) «Гиена» в переводе Аркадия Драгомощенко, повествующая о фатальной, как всегда у Боулза, встрече существ из двух разных миров, о неисповедимых путях зла. Перевод этот воспроизведен в третьем томе данного издания, история же его такова. В 1984 году Аркадий Драгомощенко получил из США две коробки с книгами издательства Black Sparrow Press, специализировавшегося на «потаенной» американской классике и всевозможных параферналиях авангарда. Среди книг Буковски, Фантэ, Олсона, пухлых репринтов журнала Blast, вдохновлявшегося идеями Паунда эпохи «вортицизма», оказались и два романа и том избранных рассказов писателя, о существовании которого тогда вообще здесь вряд ли кто-либо слышал. Так в «Митином Журнале» появилась «Гиена». Позднее этот том перекочевал в руки Сергея Хренова, напечатавшего в машинописном же журнале «Предлог» еще один рассказ — «Под небом» и взявшегося переводить «Сколько ночей»1 . Оба вошли в трехтомное собрание, наряду с «Далеким случаем», «Тысячей дней для Мохтара» и «Нежной добычей» в переводах Василия Кондратьева, также впервые увидевшими свет в начале 1990-х в том же «Митином Журнале», почти одновременно с экранизацией в 1990 году Бернардо Бертолуччи романа Боулза «Под покровом небес» (The Sheltering Sky).

(Помимо сугубо историко-литературного интереса все это важно еще и потому, что неким таинственным, едва ли не мистическим образом связано с гибелью обоих переводчиков Боулза. Сергей Хренов при загадочных обстоятельствах в 1995-м упал в лестничный пролет. Василий Кондратьев, посвятивший другу некролог2 , больше напоминающий обращенное вспять пророчество, спустя четыре года повторил его страшный полет. Они обменивались книгами Боулза, писателя, в котором, по словам знавшего его по Танжеру Уильяма Берроуза, таится какая-то зловещая тьма, «как в недопроявленной пленке». Незадолго перед смертью Василий Кондратьев договорился с издательством «Симпозиум» о переводе романа «Под покровом небес», но приступить к нему не успел. Этот перевод стал моей работой траура, обессиливающей, мучительной, как любая повинность, от которой не уклониться, которая с садистской навязчивостью вновь и вновь приближает тебя к последней черте. «Его крик прошел сквозь последний образ: сгустки свежей, сверкающей крови на земле. Крови на экскрементах. Высший миг, высоко-высоко над пустыней, когда две стихии — кровь и экскременты, — долго державшиеся порознь, слились. Появляется черная звезда, точка тьмы в ночной чистоте небес. Точка тьмы и путь к успокоению. Дотянись, проткни тонкую ткань покрова небес, отдохни»3 .)

Переводить Боулза непросто — в силу, прежде всего, «стертости», нейтральности его языка; у него нет ярко выраженной индивидуальной манеры, свойственной большинству модернистов. Он не экспериментирует со стилем, не играет с переменой «точек зрения» по ходу повествования, запутывая читателя, почти не прибегает к экспрессивной технике (разве что в кульминациях или в описаниях измененного состояния сознания), исповедуя по большей части протокольно-реалистическое письмо, каковое, впрочем, никогда не сводится к «реализму». Его языковую стратегию можно в этом отношении сравнить со стратегией Кафки, который тоже пользовался подчеркнуто «классическим», чуть ли не гетеанским немецким, описывая вещи, никак не укладывающиеся в классическую картину мира. Роднит двух писателей и другое: интерес к животной, бестиальной изнанке человека, его становлению зверем (насекомым); тяготение к жанру притчи, у Боулза, правда, лишенной теологических коннотаций; эксцентричность относительно метрополии, относительно своей национальной и профессиональной идентичности. Пражский еврей в Австро-Венгерской империи, пишущий по-немецки и зарабатывающий отнюдь не литературой: «…Мой народ, если я вообще принадлежу к какому-то народу»; Боулз же, будучи преуспевающим нью-йоркским композитором, востребованным кино и театром, в сороковые годы навсегда покидает США, чтобы поселиться… нет, не Европе, а в северной Африке, в т. н. Интерзоне (Танжер). Эпиграфом к третьей части романа «Под покровом небес» он выбирает афоризм Кафки: «Начиная с определенной точки, возвращение невозможно. Это и есть та точка, которой нужно достичь».