— Теперь ты поведешь машину, — объявила она. — Я устала!

Дюваль отвесил ей церемонный поклон.

— Слушаюсь, мадам.

Удивившись, она пристально посмотрела на него:

— До чего ты бываешь глуп!

Расплатившись, она уселась в машину, повертела в руках ремень безопасности, но так и не пристегнула его.

— Он душит меня. Поезжай, только не гони.

Он медленно двинулся по боковой дорожке, поджидая, пока между машинами на шоссе появится просвет, затем прибавил скорость. И вот они снова одни среди мчащихся огней.

— Что мне теперь делать с оборудованием? — спросил он. — Не то чтобы мне самому хотелось остаться… Вообще–то Канны мне осточертели.

— Уведоми поставщика. В конце концов, ты имеешь право передумать. Ну а если он не согласится… что ж, там посмотрим. Надо было посоветоваться со мной… Решать вот так, с бухты–барахты… Ведь ты прекрасно знаешь, я хочу жить в другом месте.

— В другом месте я не найду столько клиентов. Только это меня и удерживает.

— Ну, стоит только постараться…

Постараться! Да она хоть знает, что это такое? Все дни напролет заниматься массажем, когда поясницу, плечи ломит от усталости, а руки двигаются сами по себе… они уже не твои… они снуют, разминают, пощипывают, погружаясь в дряблые телеса, словно псы, которых спустили с привязи и которые больше не желают слушать команду. К вечеру кисти повисают, словно дохлые крысы. И за все это время ни единой мысли не приходит в голову… только ощущение, что ты отдаешь собственную плоть и кровь, что жизнь вытекает из тебя капля за каплей…

Наступило долгое молчание. Часы показывали половину двенадцатого. Дювалю хотелось забыться сном. Вероника права, утверждая, что он ничем не интересуется. Даже собственным ремеслом. Ничего он не любит. И никого. А главное — не любит самого себя. Словно сам с собой сводит старые счеты. Один Дюваль вечно гонится за вторым, словно шпик, которому приказано следить вечно. Какая разница, что там говорит Вероника! Его всегда будут эксплуатировать — хоть мсье Жо, хоть любой другой.

Таково его предназначение! Вот уже двадцать пять лет, как это длится. Даже фамилия Дюваль ему не принадлежит! Он живет на свете, словно сорняк. Его породил ветер. Ветром его и унесет. Зацепиться ему не за что, ведь у него ничего нет. Что за нелепое желание обосноваться, встать на ноги, повесить медную табличку: «Рауль Дюваль, специалист по лечебному массажу»! Он не может — да и не сможет никогда — соблюдать правила игры, вести бухгалтерский учет, иметь свой сейф в банке, прикупать ценные бумаги, понемногу превращаясь в денежный мешок. Его руки не умеют загребать. Он ошибся эпохой — точнее, его обманули. В прежние времена он жил бы счастливо, к примеру в средние века, на какой–нибудь многолюдной узенькой улочке. Он лечил бы людей бесплатно. К нему бы приходили издалека, осыпали его дарами. И тогда он слыл бы не массажистом, а целителем, чей талант благословил сам Господь Бог.

Вероника закурила сигарету и включила магнитофон. Зазвучал голос Джо Дассена. Прекрасная ночь, в которой огни далеких машин сияли, словно драгоценные камни, превратилась в дешевый балаган. «Я ее убью, — подумал Дюваль. — Придушу вместе с ее миллионами». Кстати, их оказалось не так уж много! Пожалуй, именно это и обернулось для него самым горьким разочарованием. Он женился на женщине, которая утверждала, что богата, во всяком случае, она жила на широкую ногу, и вскоре обнаружил, что основную часть ее доходов составляют алименты бывшего мужа. К тому же сумма алиментов окружена тайной. Сколько, собственно, он ей платит? У него денег куры не клюют. Он, если верить Веронике, владеет обширными земельными угодьями в Нормандии. Там он разводит лошадей. Но можно ли ей верить? Как часто Дюваль уличал ее во лжи! Она лгала даже по самым невинным поводам. Словно старалась отгородиться от него какой–то ширмой. К счастью, она ему безразлична. А злится он потому, что она обещала ему помочь — и обманула. Чересчур он легковерен. Стоит только начать при нем строить планы о его дальнейшей судьбе, как он уже ослеплен: верит чему угодно и даже не сомневается, что наконец–то в его жизни все переменится и он станет одним из тех, кто принимает решения. «Нам нужно открыть, — говорила она, — солидное заведение, нечто вроде клиники. Если ты станешь размениваться на мелочи, то навсегда останешься лекарем, костоправом. Но если мы создадим современное предприятие, на тебя станут смотреть как на настоящего доктора». Она–то тут же поняла, что это его больное место. Ну, а как только он заговорил о расходах… Ладно! Сколько можно все это пережевывать!

Он обгонял тягачи, фургоны… передвижной цирк… Цирки всегда путешествуют по ночам. У него возникло ощущение, что он подсмотрел секрет фокусника… После Дассена запел Энрико Масиас…

— Нельзя ли сделать потише? Я сам себя не слышу.

В сущности, они оба использовали друг друга. Он польстился на деньги… Нет, это не совсем верно. На деньги ему плевать. Скорее его привлекала возможность занять более высокое положение в обществе. А что касается ее… тут все сложнее. Она привязалась к человеку, который ее исцелил. И купила его. Он состоит у нее на службе, составляет часть ее жизненных удобств. Однажды он услышал, как она объясняла кому–то по телефону: «Это чудесно. Я больше не принимаю никаких лекарств, я даже забыла, где находится желчный пузырь».

Еще одна тайна. Он не знает ни одной ее подруги. Она никого не принимает, никому не пишет, даже сестре, живущей где–то в Ландах, с которой она поссорилась — он уж и не припомнит из–за чего. И тем не менее она без конца звонит по телефону. Кому же?.. Наверняка таким же, как она сама, бездельницам. Уж он–то видит их насквозь, этих скучающих дамочек, которые таскаются к массажисту, чтобы поговорить о себе, рассказать о своем разводе или о менопаузе!..

С машиной что–то неладно. Он это чувствует, сидя за рулем. Похоже, спускает шина. Просто возмутительно, как небрежно она обращается с этой прекрасной миниатюрной машиной. Да разве может она понять, что вещи тоже живые, только по–своему? Ездит где попало, забывает переключать скорость, глушит двигатель. А как она при этом ругается… «Терпеть ее не могу! — подумал Дюваль. — Да я ее просто ненавижу!» Он не сразу понял, что его переполняла именно ненависть. Он знает, как нащупать болевые точки, как их распознать, как приглушить страдания. Но когда он пытается обследовать свое больное место, боль становится пронзительнее, она распространяется все дальше и дальше, питаясь малейшим воспоминанием.

Развестись? Но для этого нужна причина. И потом, она немало потрудилась, чтобы заполучить его. Она не отпустит его по первому требованию. К тому же он все–таки влетел ей в копеечку. Она продала свою квартиру в Париже, чтобы купить ту, в которой они сейчас живут в Каннах. Оплатила аренду помещения, где он намеревался обустроить массажный кабинет… Любой адвокат скажет ему: «Чем вы, собственно, недовольны?» И будет прав. Дюваль ведь прекрасно знает, что она ему не изменяет. Только что он просто ломал комедию, делая вид, будто подозревает ее, просто сильно разозлился. В чем же он может ее упрекнуть? В том, что она для него скорее деловой партнер, чем спутница жизни. Но поди объясни это юристу! Партнер, который ничего не упускает из виду, который наводит порядок у него за спиной и который даже приобрел для него новые халаты — такие, как у хирургов, с застежкой на плече; словом, нечто вроде компаньона, управляющего, учитывающего любые траты, как будто ему придется представить отчет хозяину!..

А прежде!.. Да, прежде все было иначе… хотя тоже мерзко, но все же… Дюваль изо всех сил старался быть честным… Нет, ничуть не лучше, чем теперь. Жил он в конуре, в настоящей трущобе. В шкафу скапливалось грязное белье. Книжки валялись где попало. Тогда он походил на дикаря. Но в душе у него жила надежда: мы еще взорвем это сволочное общество, прикончим его! Так что же с ним стряслось? Почему он внезапно попрал свои идеалы. Почему изменил им? Вот в чем загвоздка. Нечего все сваливать на Веронику. Он сам оказался слабаком. Не стоило ему вообще приезжать в Канны. Слишком здесь хорошо для него… и слишком роскошно. Эти надушенные дамочки, увешанные драгоценностями, предлагавшие ему свое тело, эти чаевые, от которых он не мог отказаться! Самое прекрасное на свете ремесло он превратил в постыдный промысел. Его объяснения наивны, а слова звучат фальшиво. На самом деле все не так уж скверно — и в то же время намного страшнее. Он утратил лучшее, чем обладал, — бедность и мятежный дух. Он превратился в их сообщника. Да, он сообщник Вероники. Они вдвоем добивают в нем то, что заслуживало уважения.