Буало–Нарсежак

Полное собрание сочинений

Том 6. Жизнь вдребезги

Жизнь вдребезги

Глава 1

Вот уже несколько часов, как они переругивались, но довольно вяло: движение на шоссе было оживленным. Обгоняя огромный грузовик, Вероника прерывалась посреди фразы, затем, не отрывая взгляда от зеркала заднего вида, заканчивала свою мысль. И снова умолкала, давая Дювалю возможность ответить. Друг на друга они не смотрели — машина ехала слишком быстро. Им приходилось выкрикивать свои обиды, когда их открытый «триумф» проезжал сквозь грохочущий, продуваемый всеми ветрами туннель. Иногда о ветровое стекло разбивалась букашка, вставляя след, похожий на плевок. Тогда Вероника выключала «дворники», и шоссе расплывалось у них перед глазами. Они замолкали. Оба уже устали, но ссора все еще не была исчерпана. И не будет никогда. Она назревала месяцами…

— Для меня это вопрос принципа, — опять начала она.

Казалось, она обращалась к дороге, к медленно сгущавшимся сумеркам; водители проносившихся мимо грузовиков включили подфарники. Что ж, она права! С болью в сердце Дюваль сознавал, что сам виноват во всем. У него просто дар впутываться в неприятности, как у других бывает дар к живописи или к музыке. Ну почему он выбрал именно эту женщину? Почему?.. От шума и быстрой езды он совсем одурел. Чувствовал себя словно под хмельком. Слова — самые грубые и оскорбительные — вырывались у него помимо воли. Кто же их выдумывал? Только не он. Не такой уж он злой. Хотя как тут не обозлиться…

— Я не вор! — выкрикнул он.

Она рассмеялась и нажала на газ, чтобы обогнать машину, тащившую на прицепе здоровенную лодку. Стрелка спидометра показывала уже больше 140 километров.

— Мог бы и предупредить, — бросила ему Вероника. — Это же само собой разумеется!

— Боже мой, ведь я тебе все время твержу, что не успел!

— Всегда можно позвонить.

— Ах так?.. Говоришь, позвонить? А куда тебе звонить, скажи на милость? Никто не знает, где тебя носит в Париже!

Не удержавшись, он добавил:

— И с кем!..

На сей раз она взглянула ему в лицо.

— Ты это о чем?

— Да о том, что, стоит тебе уехать из Канн, и тебя уже нигде нельзя найти.

— Я тебе изменяю? Ты это хочешь сказать?

— Почему бы и нет?

Она резко притормозила, так что Дювалю пришлось изо всех сил упереться в переднюю панель.

— Что на тебя нашло?

— А ну–ка договаривай, голубчик. Итак, я тебе изменяю.

Машина ехала теперь со скоростью 70 километров в час. До них доносились вечерние шорохи. Вдруг стало очень тепло.

— Ну же, давай! Выкладывай!

Дюваль провел рукой по глазам, по вискам. Спокойно! Главное — спокойно!

— Ведь ты мне разрешила брать деньги с твоего счета?

— При чем здесь это?

— Погоди! Поначалу все твое было моим, а все мое — твоим, так?

— У тебя ничего не было за душой.

— Хорошо, — покорно согласился Дюваль. — Во всяком случае, я имею право брать у тебя деньги. Да или нет?

Она пожала плечами.

— И все–таки, — продолжал он, — ты называешь меня вором. Тогда почему бы и мне не назвать тебя…

— Кем?

— Послушай, Вероника. С меня довольно!.. В четверг я весь день пытался тебе дозвониться. Я хотел поговорить с тобой именно об этом чеке. Звонил до полуночи. Никто не брал трубку. Где ты была?

Их обогнала машина, тащившая на прицепе лодку. Будто пловец, вынырнувший из воды, Дюваль вдруг увидел у себя над головой ее белый корпус, лопасти винта. Вероника включила фары ближнего света. На корме высветились медные буквы: «Лорелея».

— В Париже у меня всегда куча дел, — сказала Вероника.

— Интересно знать, каких!

— Представь себе, я хожу в кино, на выставки, на демонстрацию мод.

Понемногу она прибавляла скорость, так что в ушах у них вновь засвистел ветер.

— Я ведь не такая, как ты. Мне все интересно. Конечно, в Каннах очень красиво, зато в Париже как–то легче дышится.

— Да плевать мне на Канны! Я и приехал–то в Канны только потому, что здесь полно бабенок… таких вот, как ты… которые день–деньской подыхают от безделья. По правде сказать, они здоровее меня, просто им льстит, когда их тискает массажист…

Он посмотрел на свои массивные волосатые руки и медленно сжал кулаки.

— Да они прямо кончают, когда я их лапаю! Так приятно, когда тебя растирает раб! Он тебе и врач, и полотер, и гипнотизер, а главное — всегда к твоим услугам!

Вероника яростно нажала на газ, и их «триумф» вырвался вперед, снова оставив позади красивую белую лодку. Они подъезжали к Лиону, и шоссе было запружено машинами.

— Прикури мне сигарету, — попросила она. — Там, в «бардачке», целая пачка.

Он открыл пачку, с отвращением зажал сигарету губами. И сразу почувствовал во рту противный, словно желчь, привкус ментола. Еще одна характерная деталь. Даже в этом их вкусы расходятся! Он поспешно протянул Веронике зажженную сигарету.

— Ты ведь не возражала, — продолжал он, — когда я решил открыть свое дело. Только это стоит недешево. И я тебя честно предупредил… Одно только оборудование обойдется в миллион франков.

— Прежде чем его заказывать, надо было твердо решить, остаемся мы в Каннах или нет. Да и к чему оно тебе? Разве твоих рук недостаточно?

— В Каннах или в любом другом месте мне без оборудования не обойтись. И чем больше аппаратов, тем лучше, ведь я и впрямь хочу делать деньги.

— Ну надо же! — сказала она. — Видно, это у тебя наследственное.

Стоило ему на минутку расслабиться, как она нанесла удар. Подавшись вперед, он крепко зажмурил глаза. От злости его всего передернуло. Он едва сдержался, чтобы не влепить ей изо всех сил пощечину, и скрестил руки на груди. Она мельком взглянула на него, почувствовав, что зашла слишком далеко.

— Ты еще заработаешь кучу денег. — Она вдруг заговорила примирительным тоном. — Руки у тебя золотые…

— Заткнись!

Дорожных знаков и указателей попадалось все больше. От высоких фонарей на шоссе падал рассеянный, как в операционной, свет. Дювалю захотелось сойти в Лионе. Оттуда он мог бы вернуться в Канны ночным поездом. Оставаться рядом с этой женщиной дальше у него просто не было сил. Слишком долго он себя сдерживал… Оба они просто притворщики. Только она еще хуже, чем он. Намного хуже!

— Выпьем кофе? — предложила Вероника.

Он промолчал. Он тоже прекрасно знал, как можно ее оскорбить. Она притормозила, подъезжая к стоянке.

— Мы заслужили чашку кофе. Ну, перестань дуться, Рауль. Я сейчас сказала глупость… Я признаю, что была не права. Идем?

Она вышла из машины, прямо через юбку поправила на себе пояс, бросила рабочему в синем комбинезоне:

— Заправить… И воду залить… Потом поставите на стоянку… Спасибо.

Этот сухой тон, эта привычка всеми командовать — нет, он больше не вынесет! Ведь она даже не хороша собой. И это его жена! На всю жизнь! Всего полгода, как они женаты, а он уже вынужден отчитываться перед ней, оправдывать свои расходы…

Следом за ней он вошел в кафе при автозаправочной станции, битком набитое туристами. Вероника протянула ему бумажный стаканчик. Кофе отдавал лакрицей. Его пальцы сразу же стали липкими. Она улыбалась как ни в чем не бывало. Слова ее не задевали. Он же чувствовал себя по уши в грязи. Он вернет ей все. Пусть эти толстосумы подавятся своими деньжатами! В юности он раздал столько листовок и брошюр, что и теперь невольно выражал свою ненависть словами из партийного лексикона: толстосумы, богачи. Вероника тоже была из богатеньких, из тех, кто отдает приказы, — у них и голос для этого подходящий, с легкой ноткой презрения.

Она прихлебывала кофе мелкими жадными глоточками. Вероника всегда и везде чувствовала себя как дома. Она и думать забыла об их ссоре — вернее, отложила ее в сторону, словно недовязанную кофту. Вскоре Вероника вновь возьмется за нее, пересчитает петли и станет их провязывать одну за другой… Но сейчас она поглощена тем, что происходит вокруг: наблюдает, как носятся детишки, как женщины наводят красоту, а у самой плечи и бедра чуть заметно подрагивают в такт модному мотивчику, доносящемуся сквозь шум из глубины зала…