– Распустились, не знают, как лошадь запрягать. Скажи, Кириллыч!

Чернов степенно разгладил усы, посмотрел на председателя, упустившего вожжи заседания, на строчившую протокол Юрьевну, хотел по привычке встать, но вспомнил, что он за судейским столом, и рассудил с места:

– Насчет запрягать – правильно, не умеют. И это плохо. Но опять же на мопедах гоняют с десяти – двенадцати лет, техники не боятся – это хорошо, им на ней работать. Только вот гоняют с одной этой пользой, а мы лошадь запрягали не для учебного катанья, а для работы. Учеба рядом с трудом шла, в пристяжке, и лошадь отрабатывала свой корм вдвойне, а мальчишка учился делу и ответу за свое дело, за труд, знал цену и хлебу и лошадиному корму. Положим, машина дурее лошади, она бороздой сама не пойдет, не поедет, цена же за нее немалая, корм дорогой. А знает твой Петька-Тарзан цену бензину, который жгет на мопеде? Нет, он знает только, что восемь копеек за литр [22] , а это дешевле бутылки газированной воды. И опять же те восемь копеек не он зарабатывал, а ты. Это одно. Второе: бензиновой колонки для частников у нас нету, а в Хмелевке полно и мопедов, и мотоциклов, и легковушки появились. И все ездиют. Где они заправляются?

– Кто у шоферов покупает за бутылку, кто у трактористов. Им для пускачей бензин дают.

– Им дают, а они, стало быть, продают.

– Вор-руют! – не стерпел Титков. – Я всегда говорил и говорю: главное зло – частная собственность. От нее происходит разврат, лихоимство и всякое непотребство.

Митя Соловей поднял руку, призывая к тишине.

– Так нельзя, товарищи. У нас заседание суда, а не сельская сходка. Вы закончили, товарищ Чернов?

– Закончил, но не все. Насчет разврату хотел сказать.

– Давай, Кириллыч, вспомни молодость.

– Не скальтесь, слушайте, если пришли, дело тут нешутейное. Сеня правильно намекал на экономическую точку, я с ним согласен. Да и вы знаете: ребят в Хмелевке мало, после армии в город уезжают, а для девчат пока есть места на фермах, на утятнике, опять же и писчая работа в конторах не кончается. А женихов мало. На пять девок один парень. Вот он и жирует. А на него глядючи, старшие школьники блудить до времени начинают. Их взрослые девки этому учат.

– Эдак, эдак, – поддержала Пелагея. – А мы себя блюли.

– Вы соблюдали себя потому, что нас ждали, а им ждать некого, хотя и войны сейчас нет. А ведь они живые, молодость у них одна, не только совхозными планами живут, бабьего счастья хочется.

Митя Соловей постучал по графину и обернулся к Чернову:

– У вас все?

– На нонешний день все.

– Хорошо, но мы отвлекаемся и говорим не о деле.

– Как не о деле, когда я об нем только и толковал. Надо же рассудить по справедливости.

– Но так мы никогда не кончим, товарищ Чернов.

– Пусть выговорятся, – сказала Юрьевна, закуривая.

– Хорошо, Клавдия Юрьевна, пусть выговариваются, а мы будем сидеть и слушать. Но тогда кто мы и почему называемся судом?

– Ну как знаешь, ты председатель. Закругляйся помалу, я вся взмокла с этой писаниной.

С скамейки встал и поднял руку Сеня Хромкин:

– Я не закончил, меня перебили. Можно дальше?

– Можно, но, пожалуйста, предельно кратко.

– Буду стараться. С экономической точки зрения Иван Кириллович немного сказал, а вот с философской… Человек произошел от обезьяны благодаря труду, и нам тоже надо воспитывать своих детей в труде…

– Они же не обезьяны! – врубился Титков. – Талдычите о труде, а главный вред – в собственности. Надо пустить больше автобусов, а все мотоциклетки и машины у граждан отобрать.

Сеня, смущенный бесцеремонностью, сел. Всегда так: ты с людьми по серьезному рассуждению смысла, а в ответ или насмешки, или глупые предложения. Ведь речь идет не просто о воспитании трудового поколения молодежи, а о новых трудовых связях человека, о новой обстановке жизни. Если бы человек не установил культ своей личности в природе всей земли, то была бы атмосфера нормальности всего существования, потому что человек живет за счет съедобной культурной травы, злаков, плодов, ягод и так дальше, а также за счет одушевленных животных, которые все равно подыхают. Мирный, хороший порядок. Если у коровы не сдаивать молоко, ей станет плохо. Овцу тоже стригут не четыре или пять раз в год, а только два раза, весной и осенью, когда она все равно слиняет и зря потеряет шерсть. А не будешь стричь – паршой покроется, изведется. И луга, если вовремя не косить траву, скоро выродятся без пользы сельскому хозяйству. А тут скошенное сено съедят животные, навоз от них человек соберет и вернет земле как удобрение для будущего питания травы. Видите, связи стоят в прочной определенности: земля – растение – животное – человек – земля. Круговращательная цепь движения жизни. Но вот в эту цепь врезается машина и разрывает ее, потому что ест машина то, что уже не возрождается или возрождается очень медленно, кпд у ней – возьмем самый совершенный двигатель внутреннего сгорания – мал, 30 – 32 процента, а квд [23] велик и еще не подсчитан: токсичные выхлопные газы, шум, вибрация и тэдэ.

– Сеня, оглох или спишь! – Феня толкнула его в плечо. – Домой пойдем, ужин варить надо, и поросенок, поди, визжит голодный. Вишь, все расходятся,

Сеня послушно встал;

– Конец, что ли?

– Какой конец, когда завтра опять собираются, Для всех воскресенье – выходной, а для них будни. Нас-то с Полей отпустили пока, других кого-то вызовут. Поди, Аньку с Клавкой. И што мы, дуры, взбулгачили народ своей жалобой, теперь затаскают…Сеня вздохнул и поплелся за ней следом.

Жара не спадала, публики по случаю выходного ожидалось много, и, чтобы она не толпилась в дверях и у окна, Чернов предложил проводить заседание прямо на улице. Чем плохо? У дома большая лужайка и молодые липки, поставим там стол, вынесем к нему стулья и скамейки, а кому не хватит – постоят, ноги не отломятся. Юрьевна его поддержала: в такой тихий день бумаги не разлетятся, чего долго рассуждать.

Так и сделали, хотя Митя Соловей согласился не сразу. Какой-никакой, а все-таки суд, солидно ли сидеть на улице и вести серьезный разговор во всеуслышание? Здесь играют дети, они станут невольными свидетелями судебной процедуры, в которой будут участвовать их родители. Педагогично ли?