— Нет, мы не прикасались!

— Итак, он положил обрубок и, не закрыв секретер, вернулся на веранду с коньяком. Поминанье, расставанье… Дед поднимается наверх — и у него, как говорится, кровь застывает в жилах. В мучительном раздумье он смотрит в окно (Анна видит его с лужайки), внук возвращается от Юли — старик подзывает его. Я с удивлением замечаю, как академик произносит что-то, и звоню ему. «Когда я размышляю, то иногда забываюсь. Но не советую считать меня полоумным!» Последняя фраза нехарактерна для наших отношений с соседом, в ней прорвались гнев и ярость — это на его зов в кабинет вошел Саша.

Наступила мертвая пауза, в которой прозвенел голосок Анны:

— А мне казалось, он отсутствовал секунды.

— Тебе так казалось, тебя внезапно захватило прошлое — детская сказка. Вот с Юлей… — Математик взглянул на нее.

— Да, буквально секунды. Я спросила: «Наш вчерашний уговор в силе?» — «Будь спок!» — ответил Саша и исчез.

— Но я как будто все время видела дедушку в окне.

— Повторяю: твои ощущения были глубоки и сложны, ты словно жила в некоем параллельном мире: невеста прячется в кустах, а неподалеку притаилось чудовище. Двадцать один час — московское время, академик разговаривал со мной по телефону, он не мог смотреть в окно. И когда вы с лужайки пошли к дому, в кабинете горел свет.

— Кто его зажег?

— Саша, разумеется. Уже после убийства.

Послышалась дробь бегущих ног (как топот копыт): мимо веранды потусторонним призраком в красном пронесся Тимоша, за ним трусцой спешил помощник следователя. Однако трагикомический эпизод этот не рассеял гнетущую атмосферу следствия.

ГЛАВА 34

— Нам уже никогда не узнать, что произошло между ними, — говорил Иван Павлович. — Думаю, они поняли друг друга с первого взгляда («перст» на Библии), с первого слова, так как речь шла о считанных минутах: ты, Анна, ждала у колодца. Секретер открыт, на верхней полке лежит опасная бритва. Не было замечено следов борьбы!

— На Саше не было следов крови, — прошептала Анна. — Очевидно, как предположил Сергей Прокофьевич, убийца полоснул старика по горлу, стоя за высокой спинкой кресла с высокими же подлокотниками. Саша положил в глубокие карманы «бермудов» (с ярко-красным рисунком) бритву, прихватил обрубок и футляр, имитируя ограбление.

— Не проще ли было бы имитировать самоубийство? — воскликнул журналист.

— Как вы думаете, Софья Юрьевна? — спросил математик. — Вы лучше всех нас знали академика.

— Нет, без записки никто бы не поверил. Не такой он был человек.

— Это и мое мнение. Так вот, под руку в кармане попалась и моя бумажка — Саша вытер руки ею и листами со стола, а чуть позже вылил на руки полведра воды.

Еле слышный шепот: «Руки у него были мокрые!» — и тяжелое молчание, которое нарушила великанша:

— Я дозвонилась сразу после десяти, до этого телефон был занят.

— Академик как раз разговаривал со мной, — пояснил математик.

— Но как же после девяти…

— Перескажите разговор.

— «Александр Андреевич, это Кривошеина. Я смогу прийти в десять». — «Хорошо. Не звоните в дверь, она будет открыта».

— Когда-нибудь так бывало?

— Нет, впервые. Я поняла, что он хочет скрыть мой визит от внука.

— Вам и отвечал внук (у него, как известно, несомненный талант подражания, вот он и Анне звонил в Москву неузнаваемым голосом). Саша узнал, когда вы придете, включил настольную лампу — знак для вас. После убийства главной задачей для него было создание безупречного алиби: он действительно ни на минуту не мог расстаться с тобой, Анна.

Она вдруг расхохоталась.

— Поэтому он мне сделал предложение руки и сердца?

— А, в человеке совмещается несовместимое! В этом огненном пекле единственным спасением для него оставалась ты, Анна. Он покинул тебя на мгновение: открыть входную дверь для Кривошеиной и взять из своей комнаты магнитофон. Громкая музыка, под которую якобы и убили старика, была необходима.

— А почему потом он вел следствие, зачем притворялся?

— Наверное, последнее слово — признание деда — между ними не было сказано. Твоя сказка об аленьком цветочке — папоротнике в крови — заронила первые сомнение. Да и мертвый палец матери — сильное доказательство. Но какая-то тайна осталась. Вдруг он убил невинного и любимого человека? Саша искал улики для своего оправдания.

— Эх, хорош внучек! — восхитился Кривошеин.

— Дедушка еще лучше, — отрезал Иван Павлович. — А вы сами дали себе труд разобраться, что произошло на лужайке? Нет, поволокли ребенка на эшафот! Мы все безоговорочно признали в нем…

— Да ведь кровь! Я испугался.

— Он еще больше испугался — шок на всю жизнь, сильнейший комплекс вины, который получил конкретное подтверждение после убийства деда.

— Да, это так, — подтвердил учитель. — Я почувствовал в последнем с ним разговоре, предсмертном… Все эти жуткие игры и метания с обрубком, бритвой — симптомы разоблачения.

— Эх, дурак! — вздохнул Кривошеин как будто с сожалением. — Просто признался бы — и в психушке жизнь… почти такая же, как у нас на воле.

Иван Павлович слегка усмехнулся, бросив взгляд на «благоверных» супругов.

— Инстинкт жизни боролся в юноше с волей к саморазрушению — последний, со второй попытки, победил.

— Неужели он сам перерезал себе горло? — прошептал учитель с ужасом.

Иван Павлович кивнул.

— В субботу после следственного эксперимента Саша положил «указующий перст» на раскрытую Библию.

— В этом кроется какая-то символика?

— И символика, и конкретность. Об этом чуть позже.

— Он хотел меня напугать обрубком?

— Не столько тебя, Анна, напугать, сколько себя укрепить… вероятно, ему необходимо было это напоминание: любимый дедушка — убийца, который еще ребенком его подставил. Но «символика» эта сама по себе невыносима. Он убегает от тебя, мечется в роще, по саду, его неумолимо притягивает лужайка — место, которого он боится с детства. И юноше еще хотелось жить… в общем, в ту ночь он не смог, рука дрогнула в миллиметрах от сонной артерии. Ну, сымитировал нападение.

— А на следующую ночь… Вы же сами говорили, что слышали чужие шаги, видели тень в саду.

— Мы эту «тень» все только что видели. Тимоша, конечно. Косит по ночам. Я выскочил за ним через окно кухни. Саша проскользнул следом, нанес мне удар по голове, после которого я на краткое время вырубился… но случайно коснулся бритвы.

— Почему же он вас не зарезал?

— На меня, видать, ярости не хватило. Ну и я тоже хотел жить, собрался с силами… подвела темь в глазах, он скрылся.

— Значит, по-вашему, Саша соврал, будто дедушка на кладбище намекнул про убийцу?

— Конечно. Дед боялся этой темы как огня. Впрочем, кто из них кому врал — уже не важно. Они оба знали, кто убийца. И юноша стремительно шел к гибели. Когда кончились поминки и Николай Алексеевич вышел в ванную умыться, ты слышала осторожные шаги, помнишь?

— Саша поднялся в кабинет подложить палец? Но шум доносился не сверху!

— Думаю, он это сделал раньше, еще до похорон. А вот наш с тобой разговор он наверняка подслушал — самую, так сказать, скользкую его часть — и решился…

— Что за скользкий разговор? — перебила Юлия.

— О том, что я Анну спас, — отозвался математик неопределенно.

— Ну как же, новенькую, свеженькую…

— Да, посвежее. Я дал понять ей, как она мне нравится, а Анна вдруг спросила: «Какие новые улики обнаружил следователь в кабинете?» — «Палец на окровавленных бумажках», — ответил я.

— Вы полагаете, — вмешался Ненароков, — юноша так испугался этой улики, что руки на себя наложил?

— Нет, он понял, что эти двое спелись! — наконец-то проявила женскую смекалку Юлия — и слепая убежденность, что все мужчины у ее ног, дала трещину.

Учитель кивнул.

— Значит, последняя опора его рухнула. Как страшно он сказал: «Смерть смотрит из сада. Там разгадка». — «Где?» — «Там, на лужайке». — «Разгадка? Разгадка чего?» — «Мертвого пальца». Теперь я понимаю — он намекнул; именно там, возле колодца, Вышеславский убил дочь.