Иван Павлович нашарил сигареты в кармане рубашки, опомнился: нельзя, вдруг тот все-таки явится. Сел за стол покойного, нащупал впотьмах ожерелье. Номер сыгран, не оставлять же маньяку (Анна: «Оно — мое!»), а спрятать некуда, в кармане джинсов не поместится… надел на шею, усмехнулся, ощутив себя на миг извращенцем в ночи.

Ну, пусть тот придурок с бритвой явится. Впрочем, не будь так самоуверен! Господин безумен, несомненно, но ловок и дерзок по-демонски. Перед «операцией» математик позвонил подозреваемым (на всякий случай, Кривошеины в Вечере, а московские друзья не ответили) — кто ж из них тот «демон»? Кто мог отрезать палец у мертвой и через тринадцать лет (не сняв перстня, жертвуя жемчужиной!) положить на Библию академика?

Иван Павлович дожидался тогда на крыльце свидания с прелестной замужней женщиной (все его увлечения были «прелестны»); он планировал зайти с ней ненадолго к Вышеславским, поздравить (конфеты и сказки для Саши приготовлены), слегка расслабиться в ощущении праздника на пышном июньском закате — прекрасная пауза перед любовными утехами, радостью взаимного обладания, которую он ценил превыше всего.

Сквозь летние шорохи и светотени, сквозь птичий щебет слышался ему детский голосок из соседнего сада, заклинающий жестокий месяц из тумана… месяц-садист… вдруг вспомнилось, как он сказал Анне: «Ну, я вовсе не маркиз де Сад» (кстати, ту замужнюю женщину, из-за которой горел в чаду, в аду, Иван Павлович больше так и не увидел). Заклинания замолкли, золотую тишину пронзил дикий нечеловеческий крик. Он даже не помнил, как оказался в том саду… Нет, помню одинокого Сашу на крыльце, я крикнул: «Что случилось?» — мальчик ответил бессмысленным взглядом (видимо, тогда и началось его беспамятство). И еще: в сиреневой аллейке я наткнулся на каких-то людей — то была неведомая семейка с ребенком».

Возле колодца под каштаном стоял на коленях Вышеславский, по обеим сторонам от него замерли живописные персонажи старинной трагедии рока (трое мужчин и одна женщина), а под распростертыми в воздухе руками отца залитая кровью невеста в белом.

Сейчас, задним числом, оттолкнувшись от слова «трагедия», математик ощутил ту потрясающую сцену как древнейший обряд жертвоприношения.

Убийство (да, убийство — вспомни про отрезанный «перст»!) произошло не под ночным благообразным покровом, а почти прилюдно — и в этом была его тайна и ужас, больший как будто, нежели от копошения нечистой силы во тьме.

Трое мужчин и одна женщина. По условиям сюжета, преступление мог совершить… Иван Павлович задумался… да, каждый. Академик и Софья, так сказать, страховали друг друга в доме, и все же… из кухни и из кабинета видна лужайка, каштан с колодцем. При очень большом желании можно вылезти из окна… нет, Александр Андреевич вряд ли — я сидел на крыльце и, как бы ни был рассеян ожиданием, ползущего по водосточной трубе академика заметил бы. Вот из окна кухни — нет проблем… но чтобы великанша заматерела в такой ненависти к дочке своего патрона! Вообще-то натура темпераментная, неистовый деспот, но из-за чего? Из-за мужа, например. Кстати, одно обстоятельство меня слегка задело. Тоше захотелось колодезной водички, и Софа бросилась на кухню за ведром. Роль услужливой жены ей никак не по силам, не то амплуа. Вот Кривошеин «на подхвате» — естественный образ. Возможно, по какой-то причине ей вдруг приспичило проникнуть в дом. (Запомнить и расспросить.)

Киношный директор. Имел и время, и возможность убить и разыграть пассаж с Сашей, когда подошел к колодцу. Сегодня на допросе он сильно, хотя и подспудно, нервничал, не по делу — старая забытая история.

Жених — то же самое: и время, и возможность. Но не мотив. Он вожделел много лет — и вот райское яблочко упало в руки. Однако эти многолетние вожделения могли такую муть, такие болезненные страсти разбудить в душе, что полностью исключать этого довольно глубокого, своеобразного человека из круга подозреваемых не стоит.

Журналист. Мотив можно вычислить (Полина умела возбуждать любовь, а он так и не женился — опустился, спился — после ее гибели). Подозрительных обстоятельств сколько угодно: вся нынешняя убийственная горячка началась с его появления в Вечере. Филипп выходил тогда в сад выбить трубку, а сколько времени отсутствовал, теперь, пожалуй, и не установишь.

И вообще — как произошло убийство? Кончиком громоздкой косы попасть в горло… Да ну, только маньяк поднял бы ее, как Полина закричала бы, сбежала… Вот представь. Она прячется в кустах на коленях, из травы торчит острие. Некто подходит, хватает и насаживает шею, как на штык (кстати, немалая сила нужна — это не острейший скальпель, впрочем, ярость дает энергию сатанинскую). Оставляет труп, скрывается, подбегает мальчик, шаля, набрасывается на маму… кровь… явление Кривошеина.

По выбору орудия можно сделать вывод, что убийство не было заранее подготовлено. Ну не сама же Полина, не убрав косу на место, его подготовила! Значит, замысел, толчок к нему возник только что, после тоста невесты. Поиски отца Саши — ключ к тайне: кому, какому чудовищу могла отдаться Полина.

Женщина с загадкой, которую я не разгадал, да, собственно, и не стремился. Мона Лиза, Джоконда. Человек потаенный, удивительный… И здесь возникает еще одна версия — самоубийство. Но как театрально, претенциозно… Нет, не в ее духе. Вообще официальная точка зрения убедительна, кабы не этот чертов палец — «указующий перст» на Вечной книге.

И зачем, спрашивается — зачем убийце спустя столько лет подбрасывать такую убойную патологическую улику против себя? Или это сделал не убийца?

Посреди гостиной на табуретках стоял белый гроб, весь в цветах, покойница была усыпана белыми и алыми цветами, когда Иван Павлович в неостывшем потрясении пришел прощаться. Это происходило вечером, за день до похорон. Он склонился, поцеловал пепельно-синие губы.

Теперь с усилием, чуть ли не со страхом восстанавливались подробности: до самого подбородка мертвая была накрыта богатым покровом, кажется, с вышивкой, рук не видать… «Да, точно, я хотел прикоснуться губами к руке — преградой служили белоснежные ткани и живые цветы. (Пойдя на немыслимое кощунство — изуродовать мертвую, — извращенец не особо рисковал, никто б не заметил… и не заметил!)» У изголовья сидел старик… было ему тогда шестьдесят — точно. Однако глубокий седой старик сказал: «Не смотри на меня так, Иван». — «Как?» — «С таким ужасом. Мне есть для чего жить, мой мальчик не виноват». — «Разумеется, — подхватил математик, — как можно обвинять ребенка? Трагическая случайность!»

А сейчас, в ночи, казалось ему, будто слова старика имели глубокий подтекст, казалось, эти годы ученый искал, выслеживал, вычислял истинного убийцу, а когда это ему удалось — начался новый мстительный круг, забавы маркиза де Сада. Как эстетски красиво выразилась девочка с косами: «Смерть смотрит из сада».

Он услышал тихие далекие шаги по гравию, вдавился в тронное кресло, сжав кулаки. «Не догадался припасти оружие, но против бритвы устою». Врожденная сила взыграла в мышцах. Он услышал — наверное, сверхчеловеческим способом, — как проскрежетал ключ в замке, заскрипела лестница, простонала дверь, знакомый голос (полушепот) сказал:

— Иван Павлович, вы здесь? Никак не могу заснуть.

ГЛАВА 19

— Ты оставил Анну одну?

— Она спит как мертвая, я захлопнул дверь. — Саша улегся на узкую кровать деда у стенки, откуда ему был виден профиль математика и стол с книгой, озаренный лунными лучами. — А где ожерелье?

— Оно на мне. — Иван Павлович полуобернулся к раненому.

Саша рассмотрел жемчуг на волосатой груди и расхохотался.

— Тихо!

— Вы как педик!

— А ты зря пришел, вдруг спугнул.

— На такую грубую уловку этот дьявол не поймается! — Голос бесшабашный, лихорадочный, вообще Саша гораздо хуже выглядел, чем недавно в доме математика, — сильный жар, конечно.

Иван Павлович заговорил размеренно:

— Так давай действительно уступим ему драгоценность — может, он тогда от вас с Анной отвяжется.