Внутри Наташи все вскипело — опять тратить время на зализывание ран?

Она решительно сдернула с себя одеяло. Сказала вслух теням на стене:

— Нет, обойдетесь! Я счастлива. Я счаст-ли-ва. И пошли вы все!

Ей уже не двадцать и не тридцать, чтобы болеть любовью и скармливать радость жизни несбывшимся иллюзиям. Наташа резкими движениями завязала тесемки халата, пояс и отправилась мыть посуду. Вместе с крошками она принялась стирать с фарфора следы неудавшегося вечера. Говорят, куда ночь, туда и сон, а у Наташи будет — куда вода, туда и беда. Прочь из дома. В стоки. В канализацию.

На звук льющейся воды в кухню осторожно выглянул дедушка.

— Туся…

Наташа гневно обернулась.

— Я не страдаю. Не бойся! Но если ты еще раз вмешаешься в мою личную жизнь…

— Я защитить тебя хотел.

— Не надо меня защищать. Я — взрослая. Не Туся давно, а Наталья Владимировна. И сунешься еще раз в мои личные дела, уеду к матери в Австралию, понял?

Дед ничего не сказал. Вмиг растеряв удаль, он понурил голову, опустил плечи и тихо зашаркал к себе. Совсем дряхлый, сморщенный годами старичок.

И, несмотря на праведный гнев, Наташе стало его жалко. Как всегда.

Утро встретило серостью и потеплением. Из непроглядных облаков, обложивших город, летел снег. Мело крупными хлопьями. Значит, опять весь город станет… Где-то впереди по улице буксовал незадачливый водитель. Воспоминание об Игоре заставило Наташу нахмуриться и тяжело вздохнуть, но она тут же прогнала грустные мысли и даже встряхнула головой, чтобы летели подальше. Скользнула взглядом по забытому вчера на столе пузырьку Валосердина и подошла к зеркалу. Взъерошенное, но весьма милое круглощекое чучело в любимом розовом халате. Хотя, никакое и не чучело вовсе! Наташа заставила себя улыбнуться — улыбка вышла резиновой, но рожица смешной. И Наташа хмыкнула. Присматриваясь к своему лицу, явно похорошевшему после вчерашних процедур, она задумалась.

«А есть ли смысл грустить? — спросила она себя. — В конце концов, я вышла в ту ночь не принца с конем на скаку остановить, чтобы дубиной по голове и к себе в пещеру, так? Я вышла напоить человека чаем, чтобы не замерз. Он не замерз. Поставленная цель достигнута. Все хорошо. Это раз. Я хотела елку и так, чтобы не тащить ее и не надрываться — и вот, пожалуйста, целых четыре штуки: по одной в комнату и еще на кухню или во двор в сугроб водрузить, котам соседским на радость. Кстати, рядом снеговика слепить можно. Это два. У меня остался нетронутый торт в холодильнике, мой любимый. И можно ни с кем не делиться! Это три. Ладно, дам дедушке кусочек… Наконец, я сходила с парикмахерскую и в кои-то веки почувствовала себя женщиной. Кстати, за которую вчера чуть не подрались два петуха. Это четыре! — Наташа посмотрела на свои загнутые пальцы с красивым маникюром, не хватало сказать «это пять» для полного счастья. Значит, надо было придумать, и она дала себе в этом полный карт-бланш. — Итак, романтическая история под Новый год не срослась — это, конечно, печаль. Но с другой стороны, люди платят деньги, чтобы погрузиться в давно не испытанные эмоции: книжки покупают, в театры или кино ходят, а мне бесплатно вся эта комедия досталась. Даже с наваром… елочным. Итак, это пять!»

Наташа выставила вперед кулачок с зажатой пятерней и громко хихикнула. Не то чтобы она вот так просто, взмахом руки повеселела и забыла о вчерашнем, но на душе стало куда меньше хмари, чем за окном.

Наташа вышла из комнаты, в нос пахнуло хвоей — деревья в зале за ночь раскинули лапы, распушили иголочки, словно красуясь друг перед другом. «Ну вот, петухи ушли, а хвосты остались», — снова хмыкнула Наташа и направилась в кухню, решив в порядке исключения заварить себе хорошего кофе, не чаю и тем более не растворимой бурды, которой торговал Игорь.

«Об Игоре не думаем!» — велела себе Наташа и включила радио. В кухню ворвался солнечными ритмами с французским прононсом Джо Дассен.

Наташа достала крошечную джезву с натертым до блеска боком, открыла жестяную баночку с красно-синими индийскими слонами. Зажмурилась от удовольствия, вдохнув аромат бразильского кофе, и снова подумала: «В жизни так много маленьких радостей. Какой смысл упускать их из виду ради одной большой, несбывшейся и несбыточной?»

Наташа потянулась, хрустнув позвонком в области груди, и за окном вроде бы посветлело.

За спиной послышалось шарканье и усиленное сопение. Наташа обернулась: дедушка вылез из своей берлоги — смешной и трогательный во фланелевой тельняшке, отвисших на коленях спортивных штанах и в вязанной шапочке, из под которой торчали длинные уши, поросшие волосками.

— Доброе утро, деда!

Он почесал щетину и покрутил мясистым, с черными точками носом:

— Доброе? Кусаться сегодня не будешь?

— Ну, если хочешь, могу укусить, — улыбнулась внучка. — Лучше за ухо или за нос?

Дед расслабленно вздохнул.

— Придумала тоже! Старших кусать! Лучше зарядку сделала бы.

— А давай.

— Что, прямо сейчас? — опешил дедушка.

— Прямо, — кивнула Наташа, — что там, ноги вверх, руки вниз, признавайся, ты — фашист?

Деда рассмеялся, по-китайски щурясь и показывая полное отсутствие зубов во рту.

Нет, правда, мир стоит того, чтобы ему улыбаться — по любому: беззубо, щербато, во все тридцать два — главное, чтобы тепло из сердца разливалось.

Выйдя на улицу и вздрогнув от ветра, плюнувшего в лицо снегом, Наташа ахнула, съежилась. Однако тут же вспомнила о том, какую она поставила перед собой цель — находить в каждом моменте что-то хорошее. В залипающих глаза хлопьях и сбивающих с ног порывах благости найти не удалось. Наташа развернулась к ветру полубоком, прикрывшись рукой и решила, что у нее чудесные, не скользкие сапожки и не продуваемое дутое пальто, уютная шапочка любимого красного цвета и варежки. Это хорошо! И как-то даже по ветру и снегопаду пошлось легче. На остановке сразу влезла в маршрутку. Отряхнув с себя снежную кашу, Наташа выдохнула: снова хорошо. Можно сказать, повезло.

Но вскормленный вчерашним отчаянием день так легко не сдался. Он проверял ее на прочность: а вот тебе давка, как? А вот лужа с горячим гейзером и тонкой, ломкой коркой по краям перед домом ученика, переберешься в хорошем настроении? А лифт сломался в офисном здании, где группа на шестом этаже, нравится? А вот охранник вредный… Но Наташа была тверда в своем намерении замечать достойное радости и благодарности даже там, где хотелось материться. И также твердо отметала мысли об Игоре.

Постепенно она переборола непогодную мерзость и безобразие этого дня. И только скажите, что это не чудо: люди в транспорте начали улыбаться, полупустой автобус довез ее до места под песни любимых с детства Рикки и Повери, незнакомый парень подал руку, благообразный пенсионер придержал дверь на входе в магазин, где продавщица по секрету рассказала, что вон те сосиски брать не надо бы, а эти свеженькие, только что привезли. Даже ветер стих, хоть и не совсем.

Наташа удивлялась обнаруженному факту: выбери мысль о том, что все плохо, и мир окунет тебя мордой в грязь, чтоб уж если плохо, так с полным обтеканием; а остановишься на мысли, что все хорошо, и мир с непривычки поартачится-поартачится и начнет подтверждать и эту позицию.

Последней по графику была ее любимица, Юлечка, одиннадцатилетняя фигуристка. Едва Наташа сказала в домофон: «Это я», на той стороне разразилось радостное «Ура-ура! Наташа!» Учительница засияла, потянув на себя тяжеленную железную дверь: «Ну, если тебя так приветствуют, разве ты не самый счастливый человек на свете?» В квартире нового многоэтажного дома ее встретило восторженное «Натася, Натася, Натася…» — от едва научившегося говорить Карасика. На самом деле малыша звали Марком, но с легкой руки старшей Юлечки, белокурый постреленок прозвался в семье Карасиком. Он счастливо разулыбался Наташе, однако стоило ей протянуть руки, малыш, как всегда, с визгом и хохотом убежал в детскую. Потом выглянул из-за двери, смущенно кусая пальчик.