И вот, эту начавшуюся выправляться после ряда косяков систему, нарушил прорыв немцев из котлов. Так, железная дорога от Гомеля на юг оказалась перерезанной, железная дорога с севера к Унече — тоже, соответственно, и участок от нее на юг оказался также бесполезен. И снабжение шосткинско-щорсовской группировки повисло на восточной ветке Брянск-Навля-Шостка-Щорс длиной двести километров, а грузы требовалось везти еще и до Брянска. Так более того — железнодорожной связи между Шосткой и Щорсом не было — дорога была разорвана Десной, так что часть грузов перекидывалась на грузовики, а часть отправлялась как раз воздушным транспортом.

Но, похоже, за прошедшие два дня мы успели закинуть достаточно грузов, а наличие транспортной авиации давало войскам уверенность, что снабжение не прекратится в любом случае. В принципе, пока снова не появились немецкие истребители, так и будет, то есть еще на пару дней чистого неба хотя бы над нашей территорией можно было рассчитывать. Мы, конечно, сдвигали на юг и зенитно-ракетные комплексы, да и авиатранспортные колонны все-равно отправляли под прикрытием истребителей, так что и с появлением немецкой авиации снабжение, скорее всего будет идти, может, в меньшем объеме, но пока обстановка не виделась критичной. А войска так вообще почему-то излучали самые радужные ожидания от своих действий.

И больше всего старались командиры легкопехотных частей. Еще бы — в сложившейся иерархии сухопутных частей — танковые-мотопехотные-пехотные-легкопехотные — последние были самыми "младшими", они рассматривались как учебная парта для бойцов и командиров. А ведь были еще совсем элитные ДРГ и полуэлитные морпехи, которые стояли как бы особняком. Такая иерархия сложилась в течение лета, и, скорее всего, еще будет не раз переутрясаться, но служебный рост скорее всего и будет таким — послужил, скажем, в пехотных частях — переходишь в легкопехотные, но на более высокую должность, учишься там командовать более крупным подразделением, но с меньшими возможностями и на более спокойных участках. И, если себя достойно проявил — переходишь обратно, но уже на такую же должность. Хотя далеко не все проходили такой путь — были и такие, кто переходил вверх или в еще более "мощные" войска без таких скачков "назад". Но вот те, кого все-таки направляли по такому извилистому пути, лезли из кожи вон, чтобы доказать, что и они ДОСТОЙНЫ.

Глава 21

А народ дорвался — ведь мы наконец разрешили и им повоевать, а то до сих пор эта волна мобилизации работала на заводах и шахтах. И многие ворчали, причем этому немало способствовала пропаганда, которая возвеличивала героев-фронтовиков. Мы, конечно, старались хвалить и тружеников тыла, но все понимали, что только фронт мог доказать мужественность человека. Поэтому-то все так и рвались туда. Да, они знали, что там убивают, но мы часто крутили кадры с хроникой боевых действий, организовывали собрания с участием фронтовиков, где те рассказывали о боях, проводили семинары и практические занятия, где наши психологи учили методикам действий в опасных ситуациях, да и ежедневные занятия на тактических полях рождали в людях уверенность, что их не убьют, тем более в брониках.

Так что народ был психологически подготовлен и рвался на фронт. И мы "пошли навстречу", тем более что неожиданно реализовались многие проекты, требовавшие до этого много людских ресурсов. Ну, не то чтобы совсем уж "неожиданно" — планы и сетевые графики у нас были, хотя постоянно и нарушались. Но ежедневные планерки, совещания, расшивка узких мест породили ощущение, что это никогда не кончится. И вот когда все-таки мы пришли к тем результатам, на которые нацелились, это стало неким откровением — "все, сделано". Ну, не то чтобы "все", но базис был создан.

Так, мы наконец-то обеспечили себя многими материалами, и прежде всего железом и жидким топливом. Это в первые месяцы войны мы воевали на том, что нашли на складах — топливо, заводские запасы черных и цветных металлов, а то и переплавка в металлолом подбитых танков и железнодорожных рельсов — все это давало обеспечение нашим войскам и возможность поддерживать тыл. Но сначала я, а потом, когда победоносное наступление Красной Армии все дальше откладывалось — и другие — начали приходить к мысли, что долго на этих запасах не протянем. Поэтому-то все меньше сопротивления вызывали мои попытки наладить какое-то производство, и прежде всего — топлива и стали. Железо тут выплавляли — на небольших заводиках, из болотной руды, так что на первое время мы использовали эту возможность. Но одновременно проводили геологические изыскания. Точнее — не то чтобы "проводили" — просто продолжили ту работу, что тут велась и до войны. За первые пару месяцев мы собрали команды геологов, что работали в БССР, подтянули разведочное оборудование, специалистов, что не успели эвакуироваться в тыл, и продолжили геологические изыскания. Очень нам помог и архив геологоразведки, что мы тиснули из-по носа немцев. Ну и постепенно собранное оборудование, прежде всего бурильное — станки, двигатели, несколько десятков тонн бурильных труб — советское государство настойчиво и целенаправленно изучало свои недра. Так что уже в сорок первом у нас работало более сотни геологоразведочных партий. Одних буровых работ мы проводили на сотни метров в сутки. А еще отбор проб, копка шурфов — геологи исследовали недра и по химическим веществам, что выносились водами в приповерхностные слои. Искали прежде всего нефть — я про нее просто помнил, что она в Белоруссии есть. Но и металлы тоже искали — раз есть болотные руды, то откуда-то же железо поступает?

И у геологов это возражения не вызывало. Это для меня Белоруссия была ровной поверхностью. Ну, с какими-то возвышенностями на Белорусской гряде, которые назывались горами, хотя я их таковыми не особо считал — ну что это за горы, если даже самая высокая — Святая Гора, находившаяся в тридцати километрах на запад от Минска — была всего триста сорок пять метров в высоту. Но после революции в БССР потопталось немало геологов, в том числе и академиков — Карпинский, Блиодухо, Тутковский, Мирчинк, да и геологов рангом пониже поработало немало — Жирмунский, Розин, Горецкий. Десятки человек. И вот их трудами и из их рассказов я понял, что на самом деле мы и ходили по горам, только они были засыпаны осадочными породами. Почти вровень. Эдакие "подземные горы". И вершинами гор, точнее — горного хребта — была, например, та самая Белорусская гряда, где кристаллический фундамент был скрыт слоем от нескольких сотен до нескольких просто метров. А, например, в припятском регионе слой осадочных пород был уже два, четыре, шесть километров — насчет минимум двух ученые были уверены, даже насчет четырех, а по шести были разногласия — по-разному интерпретировали результаты сейсморазведки. Да, до войны тут проводили и сейсморазведку, и гравиметрическую, и магнитометрическую — не по всем территориям, но исследования шли чуть ли не с конца двадцатых годов, когда начались пятилетки.

Так что — "горы есть". Как я запомнил из рассказов геологов, которых много наслушался за прошедшие два года, возникли они в результате длительных геологических процессов. Океаническая кора преобразовывалась в кору континентального типа. Причем на западе Восточно-Европейской платформы кора содержала повышенное количество железа, отчего тут так много болотных руд, которыми издревле активно пользовались восточные славяне, а также титан, ванадий, скандий, и гораздо меньше — никеля, хрома. Породы вырывались наружу, застывали под океанической водой, снова прорывались, базальты превращались в гранит в результате процесса гранитизации, когда под влиянием восходящих по трещинам из мантии газовых и жидких растворов привносились щелочи и кремнезем, которые при высоких температурах и давлениях вымывали железо, кальций, магний, которые откладывались в виде окислов и карбонатов. Трещины постепенно забивались, но из-за подвижек возникали новые — напряжения в коре доходили до предела и рассекали глубинными разломами древние структуры, по которым наверх устремлялись новые потоки магмы, уже с другим составом, что был при образовании коры — когда я мельком заметил "Ну да, плиты-то движутся" — геологи посмотрели на меня то ли как как на Мессию, то ли как на сумасшедшего — оказывается, в то время этой теории о движении континентов и плит еще не существовало, точнее — она уже была высказана, но "светила науки" ее не приняли. Поэтому мой безапелляционный тон вверг геологов в большие сомнения, и хорошо если о действительном положении вещей, а не о моем психическом здоровье. Но скорее всего — все-таки о первом, так как мое здоровье моей психики было уже неоднократно подтверждено, особенно когда я, услышав о магнитных аномалиях к западу от Минска, сразу сказал "Там есть железо" — просто вспомнил про Курскую Магнитную аномалию.