— Пассажирский, узлов тридцать, не меньше, — заметил Петрас.
— Плохо вы меня будили, ребята. В другой раз поставьте в рубке чайник и, если не встану, лейте на голову.
— Да что вы, товарищ старшина!
— Лейте, и все. Я все слышал сквозь сон, думаю, надо вставать, да будто кто на меня навалился — не пускает. Лайнер, говоришь? Может, авианосец? — обратился он к Горшкову.
— Нет, пассажирское судно, видно сразу — лайнер, высокое, многопалубное. Авианосец совсем не такой.
— Ну не будем горевать, теперь уж, видно, мы вышли на самую торную морскую дорогу, встретим еще не одно. Лайнер, конечно, не взял бы нас на буксир. При его скорости мы бы в волну зарылись. Нет, Петрас, нам нужен неторопливый сухогруз, наше, советское, судно. Ведь мы теперь уже не терпим бедствие. Идем своим ходом. Можем и подождать день-другой. Не правда ли? — В тоне старшины появились необычные заискивающие нотки, он был крайне недоволен собой.
«Проспал, как первогодок, маменькин сынок! Какой пример для команды! Нет, надо взять себя в руки и покончить с расхлябанностью, — думал Асхатов. — Пусть лайнер и не остановился бы, все равно я должен быть всегда на месте». Матросам он сказал:
— Жаль, у нас нет красных огней на мачте. Ночью вряд ли кто поймет, в каком мы положении, особенно сейчас. Наверное, наше парусное вооружение не так уж плохо выглядит со стороны.
— Особенно ночью, — сказал Горшков.
Все заулыбались.
Утром старшина записал в потрепанную тетрадь, служившую вахтенным журналом:
«8:00. Ночью, в 2:40, прошло встречным курсом пассажирское судно очень большого тоннажа.
В 6:15, а затем в 7:10 видны были в десяти милях суда; сухогруз и танкер, шли на восток, наших сигналов не заметили.
Над океаном стоит редкий туман.
Ветер 4-5 м/с.
Волнение 3 балла.
Скорость около двух миль. За сутки прошли примерно 70 миль. Находимся на 38ь северной широты и 149ь восточной долготы (приблизительно)». Написав это, старшина крикнул из рубки Петрасу, который на палубе мастерил новую снасть для ловли рыбы:
— Какая, по-твоему, сегодня температура?
Петрас на секунду задумался, посмотрел вдаль:
— Градусов семнадцать-восемнадцать.
— Так и запишем, ты, как живой термометр, редко ошибаешься, ну разве на градус-другой. А теперь насчет воды, сколько, думаешь, в ней градусов?
Петрас молча взял ведро, привязанное к веревке, поддел им за бортом воды, поставил на палубу и, опустив в неге руку, улыбнулся:
— Градусов двадцать. Теплая.
— Так и запишем: двадцать. Ну а цвет — ясно-синий. Теперь надо упомянуть, что утренний лов ничего не дал. Записывать, что видели на воде лепешки из нефти, вроде желе?
— Ну конечно, — сказал Горшков, он снова стоял за штурвалом. — Все надо записывать.
— Надо, надо, — подтвердил и Петрас.
— Не трудно, запишем и про нефть. Вот все, кажется. Все события. Интересно будет потом взглянуть, когда все уладится. Надо будет перепечатать на машинке и переплести.
— Кто-нибудь про нас напишет, — сказал Горшков. — Как нас подхватило и понесло. Как плавучие якоря ставили. И вообще…
— Если вообще, то никто читать не станет, — сказал Асхатов. — Надо все как было: и какое море, и кто что делал, и что чувствовал.
— Думаете, нас героями книги сделают?
— Да как сказать! Такое уже с многими случалось. Вот когда я плавал на спасателе, там приходилось иной раз не легче, когда концы завозили на гибнущее судно или снимали людей, да ведь там риск был временный: подойдем, бывало, к борту «Нептуна», подхватят шлюпку талями — и мы дома, а там горячая баня, а потом как завалишься на койку, предварительно подрубав как следует. — Старшина задумался, ища слова, которыми бы можно было выразить их теперешнее положение. — У нас другое, мы как робинзоны без необитаемого острова или мореходы времен Колумба — плывем себе по ветру и течениям.
— Будет и у нас остров, — уверенно заявил Горшков. — Вот увидите, будет!
— Это само собой, — сказал старшина, — куда-нибудь да приткнемся. Может быть, и остров попадется, а может, и целый материк!
— Плохо, что все материки уже давно открыты, — вздохнул Горшков. — Опоздали мы. Хотя не верится, чтобы в таком непомерном океане да ничего еще не осталось.
Старшина снисходительно улыбнулся:
— Вообще на земном шаре почти ничего не осталось неоткрытого, так, какой-нибудь крохотный островок, риф или скала, да и то вряд ли… Ветерок, кажется, крепчает. Ну я пошел готовить завтрак, что-то мы сегодня запаздываем с принятием пищи, а это не дело. На военном корабле во всем должен быть порядок.
Скоро запахло бензиновой гарью, застучал насос примуса, загудело пламя, и Асхатов, страшно фальшивя, замурлыкал свои «Дунайские волны».
ДВОРЕЦ В МАВРИТАНСКОМ СТИЛЕ
Автомобиль главы пароходной компании «Чевер лайнз» по пути в резиденцию Рафаэля Минотти останавливали два раза. Первый раз — едва он съехал с магистрального шоссе на узкую полоску асфальта, петляющую между холмами, засаженными апельсиновыми и лимонными деревьями. Поперек дороги стоял грузовик с пустыми ящиками для фруктов. К машине мистера Чевера подошли двое в серых шляпах и клетчатых рубахах. Заглянули в машину.
— Мистер Чевер? — спросил один из них.
— Да, а в чем дело?
— Сейчас освободим путь. Заглох мотор. Извините.
Грузовик зачихал и сполз на обочину.
Шофер мистера Чевера, круглолицый Стась Виткович, сказал:
— Ребята Минотти подстраховывают своего шефа, у них не прекращается война с людьми Харриса, то те кого-нибудь подстрелят, то эти. Я удивляюсь…
— Вы меньше удивляйтесь, Стась, а лучше смотрите на дорогу: видите, какой пошел скверный участок.
— Так специально устроено, — продолжал словоохотливый Стась. — На этой дороге не шибко-то разгонишься, а у них по сторонам настоящие военные посты с пулеметами. Нет, мистер Чевер, на самом деле, ведь у нас в Америке все можно купить, были бы деньги. Говорят, что у Харриса есть даже автоматические пушки. Только пока он их в дело не пускает. Бережет, как резерв главного командования для генерального сражения.
— Думаешь, оно состоится?
— Да как сказать. Судя по всему, сейчас между ними идут дипломатические переговоры. Может быть, объединятся две фирмы. — Стась умолк, думая, что за дела толкают его хозяина в бункер Минотти. «Может быть, он хочет продать один из своих теплоходов? Или скорее всего даст в долг под большие проценты. И куда хозяину столько денег! Ведь миллионер. Одна „Глория“ стоит пятьдесят миллионов. Хотя, чем больше у тебя денег, тем больше их хочется, — решил Стась и вздохнул, вспомнив, что и ему скоро надо делать очередной взнос за машину, холодильник и, главное, за дом, который он купил в позапрошлом году и должен выплачивать за него еще целых тринадцать лет — по три тысячи долларов в год. — У кого бы подзанять и мне?» Стась свернул лимузин в апельсиновую рощу и повел его по серой дороге к белевшим вдали воротам.
Мистер Чевер сидел, откинувшись на спинку сиденья. Его суровое, изрезанное морщинами лицо было усталым. Ему крайне не нравилась эта поездка и предстоящий разговор с Минотти. «Куда бы приятнее было отправиться с Эвой на побережье и провести там два-три дня! Но проклятые платежи заставляют ехать на поклон в логово гангстера».
Стась затормозил.
— Еще одна проверка!
Мистер Чевер даже не взглянул на тех, кто задержал машину. Готовясь к встрече с Минотти, он попытался согнать с лица угрюмое выражение. «Форд» влетел в настежь распахнутые ворота и поплыл по хрустящей дорожке между колоннадой кипарисов. У мраморной лестницы дворца негр двухметрового роста в красной ливрее распахнул дверцу машины. Мистер Чевер ни разу еще не был в главной резиденции Минотти и, хотя много слышал о его мраморном дворце, увидав его, был поражен.
Стась сказал:
— Мавританский стиль. Говорят, вся облицовка, окна, колонны и даже крыша привезены из Испании. Сколько же это стоило?