— Ты и не суди, Джейн. Это веселенькое платье я положу сверху.

Джейн стояла задумавшись, держа в опущенной руке индийскую шаль.

— Я никогда не говорила тебе, Лиз, о последнем разговоре с мамой?

— Нет, милая. — Лиз оперлась на чемодан и замерла в ожидании.

— Мама тогда уезжала в Лос-Анджелес. Опять разговор зашел об отце. Она сказала: «Ты уже большая и должна знать всю правду, с ней тебе жить. Я должна сообщить тебе очень важное. Сейчас я спешу. Возвращусь — тогда…» Она больше не вернулась. С ней погиб и мистер Бейли, которого я очень любила… Лиз! Ты давно знаешь нашу семью, может быть, ты подтвердишь мою догадку? Может, мама хотела сказать об отце, о моем настоящем отце?

— Ах, Джейн, некстати ты завела такой разговор сегодня, в канун своей свадьбы! Тогда многое болтали о твоих родителях и о мистере Бейли. Твоя мать любила Бейли. Он был удивительным человеком — красивым, любезным, щедрым. Мы, девчонки, все были от него без ума. И говорили, что… Ах, Джейн, зачем ты сегодня начала этот разговор?

— Что я — дочь Бейли? Лиз!

— Сплетни, Джейн! Чистые сплетни. Нет никаких доказательств. Только злые языки. Ну успокойся, девочка. Вернемся, может быть, удастся кое-что разузнать, хотя стоит ли?

— Необходимо, Лиз! Человек должен знать, кто его мать и отец. Ведь он несет в себе их гены и передает своим детям. Люди без роду без племени несчастны, а я не хочу быть несчастной, Лиз.

— Ты счастливица, Джейн! Ну успокойся, девочка! Я бы на твоем месте нисколько не беспокоилась. Зависть и интриги делают жизнь содержательнее. Я вот иногда размечтаюсь и представляю себе, что в одно ясное утро ко мне приходит старый, даже дряхлый, адвокат и говорит: наконец-то я вас разыскал, мисс Брук. Должен сообщить вам, что ваш старый дядя, лорд Честерфилд, скончался месяц назад и завещал вам замок в Корнуэлле и миллион фунтов наличными! — Она обняла Джейн, и они весело закружились по салону.

НОВЫЙ ДРЕЙФ

— Только вот маневренность у нас не ахти и скорость черепашья, да и то ладно, до чертиков надоел тот плавучий якорь, — говорил старшина, присев у раскрытых дверей рубки. За штурвалом стоял Петрас. — Хорошо слушается руля? — спросил Асхатов, подмигивая Горшкову, который вытаскивал леску, волочившуюся за кормой.

— Слушается, — бодро ответил Петрас. — Мы правильно поставили парус — катер не рыскает, идет ровно и не берет волну на палубу.

— Чего ему ее брать? КР-16 свое дело знает. Ну, Петрас, так держать, а я повожусь еще с нашей рацией. Вот подсуропили средство связи, ругаю себя, что летом еще не заменил, понадеялся с такой станцией навигацию добить!

Петрас проронил:

— На море все должно быть в отличном состоянии, море не суша, хотя и там на худой телеге не поедешь.

Старшина густо покраснел, крякнул, но укор принял мужественно. Прокопавшись около часа с передатчиком, он завинтил крышку футляра и сказал мрачно:

— Все! Лампа села окончательно. Вот какие получились пироги подгорелые! А база все нас ищет, — вздохнул старшина. Он снова присел на палубе перед рубкой. К нему подошел Горшков.

— Наживы доброй нет. Поэтому, наверное, никакая рыба не клюет.

— Надо, чтобы клюнула, Алексей. Пусть Петрас этим вплотную займется. Он

— старый рыбак. Подмени-ка его. Консервы у нас на исходе. Вся надежда на рыбу.

— И на планктон, — добавил Петрас, выходя из рубки.

— Что-то аппетита у меня нет на твой планктон, — хмыкнул Асхатов, — да пробуй, пробуй. Ну-ка, вытягивай свой сачок. Посмотрим, что в него заловил.

Петрас вытащил небольшой конус, свернутый из медной сетки.

— Ну как, есть хоть что-нибудь? — спросил старшина, заглядывая в сачок.

— Есть.

— И правда! Слышь-ка, Алеша! Петрас выловил с пригоршню какой-то живности. Что-то вроде креветок и слизи.

— Это и есть планктон, — с гордостью сказал Петрас. — Теперь мы не пропадем.

— А как же его есть — так, живьем? — спросил Асхатов.

— Можно и живьем, а лучше варить. Будем добавлять в консервы.

— У нас есть примусы, — сказал старшина. — Даже печка. Кончится керосин, можем жечь настил из трюма, а вот у доктора Бомбара ничего этого не было, питался он одной сырой рыбой и планктоном. Даже воды не было. Что я говорил? Не пропадем, ребята. Выкладывай свой улов, Петрас, и закидывай снова.

Петрас вытряс в котелок крохотных вислоногих рачков и несколько довольно крупных ярко-красных калянусов.

— Теперь у нас будет и нажива, — сказал Петрас, любуясь уловом, — на калянусов любая рыба берет.

Но рыба упорно не хотела брать: или ее не было на пути катера, или она находилась где-то в глубине. Зато планктона за сутки вылавливали почти полный котелок. Из рачков получался вкусный, питательный суп, и сами вареные рачки шли на второе. Последние три банки консервов старшина положил, как он сказал, в «железный НЗ», на случай шторма, когда нельзя будет выцеживать из океана планктон.

Как и предполагал старшина, КР-16 шел со скоростью двух-трех миль. Ветер упорно дул с северо-запада или с севера, все дальше и дальше унося катер в просторы Тихого океана.

Выдался теплый день. Ветер то стихал совсем, то дул, меняя направление. Над океаном стоял редкий, похожий на кисею туман, закрывая горизонт. Парус то вспухал на мачте, то безжизненно обвисал. Старшина включил приемник и, стоя на палубе, ждал сигналов точного времени, поглядывая на оранжевый диск солнца. Когда умолк последний сигнал, старшина победно посмотрел на Горшкова, стоявшего за штурвалом, и на Петраса, сидевшего на палубе и точившего напильником рыболовные крючки.

— Точно! Ну, может, секунды на полторы бегут, не больше, да и то вряд ли. Будь у нас секстант, определились бы по солнышку. Все же и так ясно, что вынесло нас далеко к югу. Солнце с каждым днем заметно поднимается над горизонтом, особенно движение к югу заметно по Полярной звезде. Я полагаю, что мы где-то около тридцати градусов северной широты. Если ветер не изменится, то при скорости четыре-пять узлов через месяц будем на широте Гавайских островов. Ничего, ребята, не мы первые так плывем, и до нас ходили под парусами, без секстантов и хронометров, — и ничего, земли открывали и домой возвращались. Горшков!

— Есть, Горшков!

— Пометь время в вахтенном журнале: двенадцать часов пять минут. И еще запиши, как всегда, состояние моря и направление ветра… Нет, погоди, я сам. Тебе штурвал бросать нельзя: ветерок потянул. Положи немного право на борт. Не забывай, что наша задача — двигаться на запад. К дому поближе. Так держать!

— Есть, так держать!

— Здорово стоит наша мачта, хотя главное напряжение выдерживает бегучий такелаж.

— Товарищ старшина!

— Слушаю!

— Так вы считаете, что на Гавайи мы так и не попадем?

— Не должны. Даже если бы старались держать на восток. Вот сейчас мы идем почти на запад, по-моему, к южным японским островам. Южнее ветер должен измениться, там начнет работу пассат северо-восточный — и погонит на юго-запад. Но надо учитывать и течение. Куда мы попадем — не скажу, но ручаюсь, что если не встретим судно, то какой-нибудь земли достигнем. Раз движитель у нас появился и работает исправно, то и океан преодолеем, тем более что он, то есть океан, нас и харчами стал снабжать. Пока планктоном, а там, глядишь, Петрас, потомственный рыбак, и рыбу приноровится ловить. Тогда совсем у нас начнется не жизнь, а масленица.

Петрас сказал:

— Думаю, рыба будет. На эту снасть обязательно зацепим. Он высоко поднял крючки, связанные в форме якоря, и неожиданно изменился в лице, прошептал: — Слышите?

Издалека донесся низкий звук, похожий на рев усталого зверя.

Встречным курсом шло судно.

— Петрас! Бей в рынду! — заорал старшина.

Несмотря на отчаянный трезвон, поднятый Петрасом, огромное судно, по очертаниям танкер, прошло метрах в ста от катера, не снизив даже скорости.