Старшина привстал:

— Да ты что, Алексей? Во-первых, табак денег стоит, а во-вторых, вот так сразу врачи тоже бросать не рекомендуют. Немного осталось, выкурю — и пошабашу. Одерживай! Вот так. Лихой из тебя рулевой получился, Алеша. Ты чем думаешь заняться после службы? — увел старшина разговор от неприятной темы.

— Пойду учиться на инженера.

— Какой специальности?

— Мосты строить. И стану по-настоящему заниматься боксом.

— Бокс — это забава, а вот мосты — дело стоящее.

— Железные дороги буду прокладывать. Меня к этому еще с детства тянуло. В кружке юных техников премии получал.

— Что ж, и это дело. Сколько надо железных дорог, особенно здесь, на Дальнем Востоке, а к ним — мосты. Вот БАМ строят. Какая дорога без моста? Все же мне думается, Алеша, что ты на море останешься. Морская у тебя кость. Ты чувствуешь море. Тебя не укачивает. Что, если пойти в мореходку?

— И об этом думал, Ришат Ахметович, да пока мосты перетягивают.

— Подумай, парень. Я вот окончательно выбрал направление. Пойду на штурманское отделение. Только подучиться мне надо для сдачи экзаменов, да я нажимаю. Правда, в основном в зимнее время, когда находимся в экипаже, а в навигацию, сам знаешь, много не позанимаешься. Летом я в основном английский штудирую. Английский для моряка, особенно для штурмана, необходим. Остальное на зиму откладываю.

— Надо и летом учебники не забывать. Вот я…

— Ты — другое дело. Отстоял вахту — и горюшка тебе мало! А тут одни заботы: и за вами надо присмотреть, и за катером — где подкрасить, отремонтировать, чтобы флот не позорить. Катерок наш хоть и небольшой, а все под советским флагом ходит и должен быть в отличном состоянии.

— У вас любое дело спорится.

— Не учись льстить, — почему-то обиделся старшина. — Лесть говорит о низменности души. Так что ты, друг мой Алеха, не поддавайся на соблазн угодить начальству.

— Да я и не собираюсь угождать…

— И вот опять перебарщиваешь. Ну не собираешься — и помалкивай. Тут такая, брат, хитрая штука: начальству не угождать, его уважать надо, да так, чтобы оно этого не замечало. Ишь как положило, большой корабль давно бы оверкиль сделал. Мы же только встряхнулись и дальше мчимся.

— Действительно, и у меня такое ощущение, что мы больно быстро идем.

— Обман чувств, но ход у нас в самом деле узла три-четыре, не меньше. Выглянуло бы солнце, тогда попробовали бы хоть приблизительно широту определить. Наверно, градусов на пять снесло к югу.

Старшина закурил сигарету. Рубка наполнилась ароматным дымом.

— Хорошие сигареты «Ява», — сказал Асхатов, — на самом деле они пахнут тропиками. Мне ведь пришлось побывать под экватором. В Манилу два раза заходили, на Цейлон, и должен тебе сказать, Алексей, что там запах особый, и море, и берег — все пахнет особо. Цветущая земля и в то же время не такая уж щедрая. В тропиках люди больше голодают, чем в средних широтах…

— Может, занесет нас туда попутным ветром?

— Да ты что? Думаешь, это как на центральную базу за консервами? Хотя впереди весь Тихий океан, а там этих островов…

ЭТО Я, ДЖЕЙН

В зале ресторана слышались приглушенный гул голосов и шуршанье ног по дакроновому ковру. Дальше стены зала тонули в мягком полусвете. Томасу Кейри казалось, что именно там и должна находиться Джейн.

«А не пройтись ли мне по залу», — только подумал он, как профессор сказал:

— Терпенье, Том! В такой обстановке трудно, да, пожалуй, и невозможно выяснять ваши отношения.

— Пожалуй… пожалуй, — согласился Томас Кейри. — Да это и привлечет внимание…

— Вот видите, Том. Так что давайте ужинать, слушать музыку, и отстранимся от всей этой толпы, хотя подобное невозможно. Меня всегда, например, притягивают к себе незнакомые люди, хочется заглянуть им в глаза, узнать, кто они, о чем думают. Здесь же — сплошные пятна лиц: розовые, серые, темные, белые… Хотя в зале есть и наши знакомые. — Он шепнул: — Девятый стол от нас к противоположному борту, видите, как я уже освоил морскую терминологию, там сидят отец Патрик и синьор Антиноми. Более контрастной пары трудно и вообразить. Святой отец — воплощенное добродушие и мягкость, а его партнер черств, жесток и властен. Я думаю, они не были раньше знакомы, их свел случай, вернее, воля метрдотеля. Как я убедился, стоит выйти из-за письменного стола и решиться на путешествие, как начинаются удивительные знакомства!

Тихо лилась музыка, стучали ножи о тарелки. Мистер Гордон наслаждался едой, уютом, ему все здесь нравилось. Покончив с закусками, он сказал:

— Вам не кажется, Том, что массовое истребление пищи в данном оформлении напоминает мистическое действо? Этот полусвет, музыка, журчанье сотен голосов. И эта зала напоминает храм…

— Храм?

— Ах, Том, немного воображения! И не только воображения. Вглядитесь в перспективу, туда, в сторону кормы. Видите сооружение, напоминающее иконостас в григорианской церкви?

— Там бар, Стэн.

— Действительно! Но вам разве не кажется, что этикетки винных бутылок, сливаясь, образуют что-то вроде ликов святых? Настоящие иконы и какие-то мозаики религиозного содержания. Хорошо, что моих кощунственных речей не слышит отец Патрик.

За рыбным блюдом мистер Гордон сосредоточенно молчал, зато справившись с ним, опять завел свой бесконечный разговор:

— Раньше я большую часть времени находился в обществе людей шестнадцатого века. Меня окружали тени прошлого. И какие тени, Томас! Мария Стюарт! Женщина необыкновенной красоты, страсти и ума. Хотя ум у нее находился на втором плане. На первом — красота и страсть. Ее соперница, Елизавета, была только умна и хитра как дьявол. Бог не дал ей красоты, но власть давала ей возможности выбирать любовников. А Дрейк! Френсис Дрейк! Пират, флотоводец, один из тех, кто стяжал славу Англии. Бэкон! Ученый, придворный, порядочный плут, взяточник и гений! Какое сочетание человеческих качеств! Но больше всего симпатии и восхищения у меня вызывает Филипп Сидни. Блестящий придворный, военачальник, дипломат и ко всему поэт, теоретик искусства. Сидни родился в 1554 году, умер в 1586-м. Только тридцать два года прожил этот гений. А сделал столько, чего несколько других талантливых личностей не сделают и за двести! Он был первым гуманистом Англии и ее последним рыцарем. Смертельно раненный на полях Фландрии, он сказал, когда ему протянули кружку воды: «Я свое уже выпил. Отдайте вон тому солдату».

Томас Кейри почти не слушал собеседника, поглощенный мыслями о мафиози, который, возможно, в эту минуту завершает свое черное дело. «Вдруг сейчас раздастся сигнал опасности? Тогда все эти сытые чопорные люди кинутся к выходам, топча друг друга, и, может быть, первой их жертвой станет Джейн…»

— Вам кофе, чай? — услышал он голос стюарда.

— Благодарю. Ничего не надо. Я выпью воды.

Когда они проходили мимо стола, за которым сидел отец Патрик, тот сказал:

— Какой вечер, джентльмены! Я не суеверный человек, но все предвещает чудесное плавание. Хотя надо уповать на господа. Не так ли?

Его сосед как бы с неимоверным усилием разжал в улыбке тонкие губы.

В районе бара Джейн не оказалось.

По пути в каюту Томас Кейри спросил:

— Вы не находите, Стэн, что отец Патрик как-то значительно улыбался и сейчас, и там, на верхней палубе, когда тоже говорил о нашем чудесном плавании?

— Если говорить об улыбках, то более выразительной она была, пожалуй, у синьора Антиноми.

— Действительно! Странный тип, то есть джентльмен, этот Антиноми.

Оба они рассмеялись, вспомнив матроса Гарри Уилхема.

В гостиной мистера Гордона репортера ждала приготовленная на широком диване постель.

Сбрасывая пиджак, Томас Кейри сказал:

— Какой длинный, суматошный день…

Подметив в интонации репортера недовольство, мистер Гордон воскликнул:

— Я бы сказал, какой насыщенный день! Сколько произошло событий! Этот несчастный мафиози на дороге! Гибель вашего друга! Вас два раза пытались убить! Вы встретили Джейн! Назревающая трагедия! И вам всего этого мало? Не прошло и суток, как мы встретились с вами на заправочной станции, и заканчиваются всего полсуток, как мы покинули Сан-Франциско! Это у вас от усталости, Том. Спокойной ночи.