Вот уже последняя из прибывших, одутловатая старуха, прихрамывая и переваливаясь с ноги на ногу, проковыляла к выходу.

Некоторое время толпа еще ждала, потом начала расходиться.

Мария продолжала стоять, не двигаясь с места. Не потому, что на что-то еще надеялась, а оттого лишь, что слабость, как после приступа лихорадки, охватила ее. Рядом несколько подростков сворачивали плакат, на котором большими зелеными буквами было начертано: «Луис Мориолло! Сограждане приветствуют вас!»

— Ты не узнаешь меня?

Мария вздрогнула и обернулась на голос. Возле нее стоял худой, высокий старик. Летний светлый костюм казался на нем слишком просторным. Старик опирался на тяжелую трость с набалдашником.

Лицо его было морщинистым, кожа под глазами набрякла и обвисла, а на голом, загорелом черепе едва колыхался слабый пушок. И только в глубоко запавших, по-старчески выцветших глазах чуть светилась некогда так хорошо знакомая Марии усмешка.

Марии показалось: сейчас она потеряет сознание. Все вокруг как бы поплыло, и начал сгущаться сумрак. Потом она опять услышала этот голос:

— Меня и правда трудно узнать.

Мария хотела ответить, но спазм перехватил горло.

— Боже, что они с тобой сделали! — наконец произнесла она шепотом. — Что они с тобой сделали!

— Пойдем отсюда, здесь душно, — сказал он.

Они вышли из здания аэропорта и сели на ту же самую скамейку, на которой сидели пять лет назад, перед тем как проститься. Получилось это случайно или нет, Мария не знала. Да и не до того ей сейчас было.

— Ну вот я и вернулся, — сказал старик.

— Боже, что они с тобой сделали! — повторила Мария. — Что они с тобой сделали!

— Вот я и вернулся в ореоле славы и известности, — продолжал он, словно бы и не слыша ее. — В ореоле… Разве не так?

— Ты смеешься надо мной? — Мария всхлипнула.

— Нет, отчего же… — сказал он. — Ведь это правда, это действительно так.

— Но что с тобой? Ты был болен? Ты болел?

— Нет. Я работал.

— Но я не понимаю… Да объясни ты, ради бога, что произошло! — Ее голос сорвался.

— Я объясню. Но это уже ничего не изменит. — Он усмехнулся. — Дело в том, что мы не только работали, мы были еще и подопытными кроликами.

— Но разве…

— Подожди, не перебивай меня. Помнишь, я как-то говорил тебе, что Джеймс и его сотрудники пытаются получить излучение, которое стимулировало бы работу мозга, активизировало бы, убыстряло бы ее в десятки раз? Так вот, они создали это излучение.

— И значит, вы…

— Да, мы работали под его воздействием. Мы жили в зоне этого излучения. Постоянно. Изо дня в день. Вот почему по контракту нам запрещалось покидать городок.

— Но это же ужасно! И вы не знали об этом? Не догадывались?

— Нет, почему же… — И опять усмешка пробежала по морщинистому лицу. — Я догадался об этом очень скоро.

— Но тогда… тогда… — Мария вглядывалась в его лицо, словно бы пытаясь понять что-то очень важное для себя и не понимая. — Значит, вас обманули? Ведь Джеймс говорил… Говорил, что ты можешь порвать контракт в любую минуту… Значит, он лгал? Тебя держали насильно?

Старик, сидящий рядом с Марией, покачал головой.

— Нет, меня не держали. И доктор Джеймс не обманул меня. Я действительно мог уехать каждую минуту.

— Но почему… почему тогда ты не уехал? Почему не бросил все, не бежал, как только стал догадываться?.. Нет, я не верю! Тебя принуждали, тебя шантажировали!

— Нет. — Он хрипло, по-стариковски рассмеялся. — Нет, говорю тебе, нет. Расчет Джеймса оказался хитрее и проще. И он не ошибся. Ему нельзя отказать в дальновидности.

— Он все-таки обманул вас…

— Нет. Видишь ли… Я не знаю, как это объяснить точнее… Но понимаешь ли, когда передо мной открылась вдруг эта возможность — работать за пределом собственных сил… мыслить с удесятеренной энергией… когда я мог за один день сделать то, на что в другой раз мне бы понадобились недели… когда перед моим мысленным взором открывались такие неизведанные кручи и такие вершины… Мог ли я от всего этого отказаться?.. Между прочим, Джеймс был прав: ни один человек из тех, кто работал со мной, не порвал контракт, не уехал по собственной воле…

— Джеймс попросту выжал вас… Вы отдали ему все! Ты понимаешь: все! — Мария почти кричала, и возле них уже начали собираться люди. — Боже, что он с тобой сделал!

Старик устало прикрыл глаза.

— И все равно это стоило пережить, — сказал он.

Мария вздохнула и погладила его руку. Кожа на руке была совсем стариковской — сухой и глянцевитой.

И в этот момент возле них раздался громкий голос.

— Да вот он — Луис Мориолло! Что вы мне голову морочите, говорю — это он, собственной персоной! — кричал таможенный чиновник. — Он и зарегистрирован как Луис Мориолло!

«Луис Мориолло… Луис Мориолло…» — словно бы эхом отдавалось в разных концах аэропорта. К скамейке, на которой сидели Мария и Луис, со всех сторон уже сбегались репортеры.

Дарующий Счастье

эту далекую страну, в этот огромный город, раскинувшийся на берегу океана, я попал впервые, и оттого многое здесь казалось и притягательно интересным, и непривычным, а то и попросту не очень понятным. Я приехал сюда туристом, но, откровенно говоря, чисто туристическое времяпрепровождение с обязательным посещением пустынных музеев и аккуратных развалин, с осмотром памятников президентам и полководцам, которых мало кто уже помнил, утомляло и тяготило меня. От музейных экспонатов веяло холодом и неподвижностью. Жизнь здесь казалась застывшей раз и навсегда. И потому всякий раз, когда это представлялось возможным, я отправлялся бродить по улицам города, заглядывал в маленькие кафе и магазины, всматривался в лица людей, вслушивался в их голоса, пытаясь понять, почувствовать чужую для себя жизнь. Тем более что туристские проспекты сообщали об этой жизни немало любопытного. «В нашей стране, как нигде больше, царят гармония и мир, ибо мы исходим из принципа, что каждый человек имеет право на свою долю счастья…» И порой мне начинало действительно казаться, что жизнь здесь, в этом городе, и правда идет по каким-то своим, неуловимым для постороннего человека законам.

Однажды, например, в старой части города я забрел на небольшую площадь с неработающим фонтаном в центре. Вся площадь была заполнена людьми, они лежали и сидели прямо на теплых каменных плитах. Что они здесь делали, зачем собирались, я так и не понял, но меня поразило то, как странно контрастировало выражение их лиц — отрешенно-блаженное — с изможденным видом, бедной одеждой. Собравшиеся здесь не были похожи на хиппи, скорее они напоминали людей, отдыхавших после тяжелой, изнурительной работы. Потом подобное же выражение я не раз встречал на лицах, мелькавших в толпе, в городских автобусах, в кафе на набережной…

Вечером городская набережная, протянувшаяся вдоль океана на добрых полтора десятка километров, начинала празднично полыхать огнями рекламы. Сияли вывески кафе и ресторанов, сверкали витрины магазинов, уютно светились холлы дорогих отелей, вспыхивали и гасли названия экзотических диско-баров и дансингов, которые вам предлагалось посетить, гремела музыка, мелькали, двигались, меняли окраску, разрастались до гигантских размеров и снова сжимались светящиеся фигуры, среди которых чаще всего повторялось одно и то же изображение: добродушный старик, похожий на Санта-Клауса, щедро высыпал из мешка то ли конфеты, то ли какие-то таблетки в разноцветных искрящихся обертках. Они прыгали, вращались, сталкивались друг с другом в хаотичном движении и вдруг складывались в светящиеся строки: «„ДС“ — величайшее изобретение века! Вы хотите быть счастливы? Нет ничего проще! К вашим услугам препарат „ДС“ — „Дарующий Счастье“!» Сверкающие слова, казалось, возникали прямо из воздуха и плыли над городом, на фоне темного неба.